Много дней ведет хозяин дома книгу, которую назвал: «Житие у Русского моря». Вот он положил перо, задумался. Перевернул листы, решил перечитать, что написано.

Углубился купец в чтение. Темно-русые волосы с проседью за­крывают почти половину широкого лба. Борода обложила всю нижнюю часть лица и спустилась на грудь. Взгляд из-под навис­ших бровей проницательный, нос и губы крупные, во всем облике чувствуются спокойное достоинство, неторопливость и большой ум.

Тихо шелестят страницы. На первой из них написано:

«Благословись, с именем Господа Бога нашего на устах, берусь я за сей труд. Времена пошли тяжелые и беспокойные, и я по веле­нию совести и сердца моего удумал рассказать потомкам нашим о житии людей русских на берегах моря великого. Народу русского в Суроже ли, в Кафе¹ ли и в иных местах достаточно, но на Руси о них мало что знают.

Ибо дела письменные идут на языке латинском и только о них писаны. Книги священные пишутся на языке греческом иже в них и дела церковные говорят только о православных людях, в коих чтут грек, армян и русских вместе, а отдельно наших не поминают. И оттого не только в дальних землях, а и у нас в Москве о фрягах знают больше, чем о нас, русских. И оттого мне обидно стало и сел я под старость лет писать о нашем житие у моря Русского.

Господи благослови, с изначала о граде Суроже почну.

Старики рассказывали, будто торговые гости на Руси пребы­вают здесь с незапамятных времен. И основали они бок о бок с гра­дом Сугдеей русскую слободу и назвали ее Сурож, отчего среди нас и город этим именем прозывается. Говорят, произошло это имя от села Сурожик, что под Москвой. Будто многие гости торговые переехали сюда из того сельца и продавали здесь полотно льняное. Во времена древние лен называли сурожем, сеяли его всегда после ржи, потому и су-рожь. Ведь и доныне холстина льняная, неотбе­ленная суровьем прозывается.

Из «Жития Стефана Сурожского» узнал я, что полтыщи лет на­зад к Сурожу пришел новгородский князь Бравлин со дружиною, десять дней бился с греками и овладел Сурожем. Тогда русская рать овладела также Корсунем, Корчевом и другими городами. Летописец рассказывает далее о добром деле русского князя, кото­рый по просьбе сурожских священников отпустил на свободу всех пленников, что были взяты в бою от Корсуни до Корчева.

О граде нашем помянул неведомый песенник в «Слове о полку

Игореве», вместе с Корсунью и Тмутараканью. Когда город взяли кыпчаки — кочевые племена, деды наши и прадеды торговли в Су­роже не оставили. Они привозили сюда с Волги буртасские меха, а из северных краев шкуры соболя, бобра, которые ценятся в Суро­же очень дорого. Ежели верить греческому синаксарю, на полях которого безвестный летописец отмечал главнейшие события Суро- жа, то татары окончательно овладели городом 26 декабря 1239 года».

Никита заложил страницу шелковой тесемкой, прислушался. Кто-то тихонечко стучался в дверь. Недовольно сказал — «войди», закрыл книгу. В дверях стояла Кирилловна.

—      Егорку Мечина нечистый принес.

—      Сейчас выйду,—сказал жене Никита и с сожалением поду­мал: «Вот соседа бог дал — не глядя на Устав по ночам шляется».

Русская слобода жила дружно, со всеми соседями. Чурилов пребывал в согласии, только одного Егора Мечина недолюбливал. «Переметная сума он»,— частенько говаривал Никита про Мечи­на. И верно. Все сурожане русские обычаи блюли строго, инозем­щину перенимали только ту, что для дела в пользу да для жизни. Веры православной держались твердо, честь и гордость русскую не роняли. А этот, будто попугай, перенимает, что надо и что не надо. Извивается перед каждым латинянином, словно перед князем. Хо­ромы, отцом рубленые, развалил и построил на фряжский манер, а носит — срамота смотреть,— нительные чулки повыше колен да короткие штаны, дабы от фрягов не отличаться. Латиняне ходят друг к другу, сидят, цедят вино через соломинки, пустословят. И он завел эту стать — как удумает, так и лезет то к одному, то к друго­му. Вот и сейчас болесть его принесла.

Никита глянул на Егора, аж плюнул. Бороду всю как есть, не­годяй, оскоблил!

—      Уж коли себя позоришь, то людей хоть бы пощадил! — уко­ризненно произнес Никита.— Срам какой, оголил скулы да грех этот ко мне в дом тащишь.

—      Эх, Никитушка-а!—протяжно заговорил Мечин.— Забыл ты русскую пословицу: попал в волчье стадо, лай-не-лай, а хвостом виляй.

—      И верно, што в волчью. Тебе ли с фрягов пример брать, рус- скому-то человеку?

—      А фряги, поди, тоже люди.

—      Подумай, што говоришь. Хуже волков они.

—      Не скажи, Никитушка. Они, пожалуй, поученей нас с тобой будут во многом. Их к нам на Русь малую толику завезти — поучи­ли бы нас торговать, строить, людей лечить. Была бы польза.

—      Пустоголов ты, я вижу,— с сердцем произнес Чурилов.— Неужели не видишь ты, как тысячи русских людей не только с ок-

раины, но и со всей Руси, кандалами гремя, идут на рынки неволь­ничьи. Неужто страдания их болью в сердце твоем не отзываются?

—      Ин куда хватил. То татар вина, а фряги лишь торговцы.

—      И опять недомыслишь, Мечин. Татарин землю не пашет, хо­зяйство большое даже самый богатый не ведет. Скот пасти, да услужение делать — много ли ему рабов надобно. Ежели бы не фряги, татары давно бы на землю осели, пахали, сеяли, сады расти­ли. А фряги знай свое твердят татарве: «Воюйте чужие земли, бе­рите ясырь, везите больше рабов нам. Мы продадим их за морем, деньги большие вам заплатим». Тысячи, десятки тысяч пленных ве­дут татары, и , все фрягам мало. А ты заладил, словно сорока,— «гсо- умнее нас, строи-и-тели». Оглянись окрест, што они здесь построи­ли? Только крепость Санта-Кристо—и ничего более заметного. А в Кафе что? Тоже только крепость, и то, говорят, руками рабов воз­веденная. В Москве ты давно был?

—      В позапрошлый год ездил,— ответил Егор.

—      Кремль-то, чай, видал? Во сто крат и величественнее, и кра­сивее этой Санта-Кристо будет. И торговле не им нас учить. Для нас слово купецкое, честь — превыше всего. У фрягов же един обы­чай— сумей дружка ободрать как липку. И нож, и обман в торгов­ле ихней — первые помощники. Скажи, почему мы здесь сыздавна держимся и не задавили нас фряги? Ведь на их стороне власть. По­тому что торгуем честно, покупатель с нами дела ведет безбоязнен­но, и в этом наша сила.

—      Резок ты, Никита. Меня обругал всякими непотребными сло­вами, а зря. Рассуди: до генуэзцев скупали рабов у татар венець- янцы, не будь здесь фрягов, придут турки, або ище хто. Так земля эта устроена.

—      Врешь, не так! — воскликнул Никита.— Это море — естест­вом содеянная граница земли русской. Недаром море давние араб­ские времязнавцы русским величают. Придет время, подожди. Без конца разбой татарский русские люди терпеть не будут. И татар, и фрягов, только наживы ищущих, с земли этой вышвырнут.

—      Сего нам не дождать. Зря говорить — только время меледить.

—      В народе, что в туче — в грозу все наружу выйдет. Попомни мое слово — скоро народ наш иго татарское стряхнет и скажет, чья это земля и как она устроена. Тогда, тебе, Егорушка, штаны фряж­ские короткие придется снимать.

—      Не смеялся бы ты надо мной, Никитушка. Приверженностью ко всему русскому только кичишься, а ежели посмотреть...

—      Бороды я не соскоблил. Джорджием вместо Егорки не зозу- ся, веру чту. Меня не упрекнешь!

—      За Ольгой, дочкой своей, смотрел бы лучше. У русских девка до замужества бела лица на свет зря не кажет, а твоя почище лю­бой генуэзки будет. Канцоны с латинянами поет, верхом скачет не

хуже амазонки, а намедни иду я мимо больших крепостных ворот, смотрю — дочка твоя на шпагах с консульским сынком чик да чик, чик да чик. Мысленно ли дело — девке разбойному ремеслу учить­ся. Дождешься вот, принесет в подоле, это уж совсем не по русско­му обычаю выйдет.