Лапетеус с удовлетворением обнаружил, что среди гостей, кроме него, из министерства никого не было. По крайней мере не будет напрасных разговоров.

Прежде всего Реэт показала ему дом. Они вдвоем ходили из комнаты в комнату, остальные гости явно были здесь не впервые.

— Хорошо, что вы пришли, — тараторила Реэт. — Чудесно. Я ждала вас и боялась, что вы не придете.

— Министр попросил меня перенести поездку, — хладнокровно и неожиданно для самого себя соврал Лапетеус.

— И что только делал бы хозяин, если бы вас вдруг куда-нибудь перевели. Нет, нет, это может случиться. С любым, и с вами тоже. Он остался бы без ног и без рук.

— Вы преувеличиваете… — Лапетеус не знал, как обратиться к собеседнице.

— Говорите мне просто Реэт.

— Спасибо.

— Пройдемте сюда, вправо. Я покажу вам комнаты и на втором этаже.

Реэт поднималась впереди него. Перед глазами Лапетеуса мелькали крепкие стройные икры. Из-под края юбки виднелось кружево белья.

Лестница привела в довольно просторное помещение, которому Лапетеус не смог подобрать названия. Стенная полка с книгами, кресло, низкий столик и торшер. Две двери, выкрашенные в сиренево-лиловый цвет. Гармонично и своеобразно.

— Прошу, пойдемте дальше.

Она распахнула одну из сиреневых дверей и просто сказала:

— Я сплю здесь.

Широкая низкая кушетка. Широкий, туалетный столик. Широкий с отделкой из дорогой фанеры четырехстворчатый платяной шкаф. Тумбочки. Еще одна дверь, также отделанная высококачественной фанерой. Над кушеткой и рядом с зеркалом — настенные лампы с сиренево-лиловыми абажурами. На стенах две акварели нежных тонов. Просторное, необычно просторное окно в сад.

— Ваш дом пробуждает пережитки. Я думал, что во мне нет и грамма частного собственника, но такой дом и я хотел бы иметь.

— Не теряйте революционной бдительности, — мягко и дразняще засмеялась Реэт, и Лапетеус увидел у нее в глазах желтые точечки. — Между прочим, мы были вынуждены его построить. Во время войны дом моих родителей сгорел дотла. До сих пор я жила у родных. Без прописки. Их квартира так мала, что меня туда не прописывали.

Осматривая комнаты, по которым его водила Реэт, Лапетеус прикидывал, что такой дом обошелся в копеечку. Все здесь нравилось ему. И то, что дом построен из силикатного кирпича. Последнее особенно. То ли потому, что Силларт работала в их министерстве или по другой причине, но Лапетеус предполагал, что дом деревянный. Он похвалил расположение комнат, обилие стенных шкафов, просторную кухню со стенами, покрытыми кафелем, ванну, наполовину утопленную в пол, камин из керамического кирпича, внутреннюю лестницу из ясеня и сиренево-лиловые двери на втором этаже.

— Мы строили четыре года, — рассказывала Реэт. — В сорок седьмом начали. Ранней весной, как раз калужницы расцвели. С кирпичом было трудно, с цементом — тоже, и с деревом… Тогда я работала еще не в Министерстве лесной промышленности, а в кооперативной системе. Из-за каждой дверной петли, из-за каждого запора для окна приходилось десятки раз обивать пороги магазинов, складов, снабженческих контор. Электрические провода и — простите — унитазы были почти неразрешимыми проблемами. Вы не поверите, как много трудов требует постройка дома. Теперь я вся в долгах. Если бы не помощь дяди, пришлось бы все бросить на половине.

Дядей оказался маленький старичок с мохнатыми бровями и красными веками, которого Лапетеус сперва и не приметил.

— И государство помогло. Ссудой и материалами, — сказал старик и вскоре опять куда-то исчез.

— Ссуда очень помогла. Да и другое, — повторила дядину мысль Реэт. Скользнула взглядом по Лапетеусу и добавила: — Керамический кирпич для камина и метлахские плитки отец припас еще до войны. Мои родители собирались сами строить дом, но война помешала.

Лапетеус пытался угадать возраст Реэт. И то, что стало с ее родителями.

Долговязый Мурук говорил тихим низким голосом:

— Наш эстонский человек с чем только не справится. Эстонец в буквальном смысле слова сделает что-то из ничего. Пригодится любой обрезок доски или кусок железа. Он возится из-за одной только радости делать. Если только ему не мешают.

Лапетеус слушал его и думал, какие длинные ножищи у этого доцента.

— Благодаря советской власти у людей опять есть работа, — произнес Саммасельг. — Во время оккупации всех нас за горло взяли.

Лапетеус любовался полом:

— Замечательный паркет.

Снова появившийся откуда-то дядя объяснил:

— Сухой материал, еще со старых времен. Звенел, когда укладывали. И мастера знающие — старые паркетчики Геродеса [13].

У него был тягучий, дребезжащий, гнусавый голос.

Реэт пригласила гостей за стол. Она как хозяйка села в конце стола. Для Лапетеуса предназначалось место справа от нее.

Настроение общества вскоре поднялось.

Если бы не соседство Реэт, Лапетеус чувствовал бы себя одиноко. Тем более что ему было трудно принимать участие в общем разговоре. В большинстве он вертелся вокруг людей, которых, видимо, знали все, кроме него. Для двусмысленных шуток, которые здесь принимали взрывами смеха, он был еще слишком чужой.

Зато Реэт смеялась и шутила, поддевала всех, кроме Лапетеуса, и все время заставляла гостей выпивать и закусывать.

— Вы служили в армии? — спросил Саммасельг у Лапетеуса.

— Да, — коротко ответил тот.

— Я встретился с солдатами Эстонского корпуса в нескольких километрах от Лихула, — горя охотой поговорить, начал рассказывать Саммасельг. — Мы укрывали в лесу университетское имущество. Немцы хотели увезти в фатерланд сокровища нашей науки. Открыто воспротивиться было невозможно, мы отвиливали и оттягивали, как умели. Тащились еле-еле. Уж они командовали, и кричали, и угрожали, наконец нам все же удалось податься на проселочные дороги. В лесу мы и ожидали подхода Красной Армии.

Лапетеус подумал, что для хранения научных ценностей кустарник под Лихула не очень-то подходящее место.

— Я белобилетник, а то бы носил винтовку, — продолжал Саммасельг.

— Оружие убивает личность, — вставил помалкивавший Мурук.

Лапетеус сказал:

— Ваш год подлежал мобилизации. Мы, наверно, ровесники?

— Я был в Южной Эстонии, в отпуске. Там мобилизации не проводили, — объяснил Мурук.

— Во время оккупации товарищ Мурук, естественно, уклонился от службы в немецкой армии, — добавила Реэт, — Но зачем говорить о таких серьезных вещах!

Беседа приняла новое, веселое направление.

Лапетеус молчал. Ему стало скучновато.

На другом конце стола затянули песню.

Напевая «Пивовара», Лапетеус, как и остальные, взобрался на стул, потом залез под стол. Лицо его оказалось очень близко к лицу Реэт. Она сидела на корточках, юбка ее поднялась значительно выше округлых колен. Под другим концом стола молодой человек с длинными волосами служителя муз целовал фыркающую от смеха женщину.

Вылезая из-под стола, Андрес подумал, что ему не стоило приходить сюда.

Снова и снова наполняли водкой и вином графины.

— Танцевать! — воскликнула Реэт.

Гривастый молодой человек включил электрограммофон.

Кружась с Реэт, Лапетеус ощущал, что у партнерши сильные, крепкие ноги, что все тело у нее сильное и упругое.

Он танцевал и с другими, женщины плотно льнули к нему, и он в свою очередь прижимал их к себе. Но это не улучшило настроения.

Принесли новые кушанья. Нарезали торты. На столе появились кофе и бутылки ликера.

Лапетеус пил много. Он хорошо переносил алкоголь, знал это и поэтому не сдерживался.

— Попробуйте раздобыть оцинкованной жести! А Реэт сумела, разнюхала.

Лапетеус повернул голову и увидел окруженные красными веками глаза дяди Реэт.

Сама она танцевала с длинногривым. Его рука на спине Реэт казалась маленькой и бледной.

И вдруг Лапетеус почувствовал, что ему надоел весь этот вечер.

Рядом Саммасельг говорил кому-то:

— Я не могу есть ни печени, ни крови, ни сала, ничего такого. Они содержат холестерин, который откладывается на стенках кровеносных сосудов и способствует развитию склероза. И алкоголь я не должен бы употреблять, но в конце концов ценность человеческой жизни не зависит только от долгого ряда лет.