Однако дяде удалось расправиться со своими противниками, когда они однажды восстали против авторитета словаря. Повод к такой расправе дало одно драматическое сочинение, которое наиболее одарённый из любителей словесности поделил на два «апта». Дядя стремительно сунул руку в полу сюртука, вытащил свой словарик и доказал, что пьесы, как написанные, так и ещё не написанные, делятся не на «апты», а на «акты».

Победа его была так неоспорима, он настолько возвысился в глазах всех и прославил себя своей учёностью, что с тех пор каждая обронённая им фраза, даже если она не принадлежала ему, неизменно цитировалась с почтительным добавлением: «как говорит дон Висенте Куэвас».

Славе его способствовало ещё одно обстоятельство — похвалы, которые расточал ему дон Хенаро всякий раз, когда дядя читал свой очередной доклад. Следует заметить, что дядя проводил все дни, составляя для министра заморских владений памятные записки о реформах, которые необходимо провести в видах более успешного выполнения дядей своих служебных обязанностей в его отделе. Всё это делалось под руководством дона Хенаро.

Вскоре мы уже почти не сомневались, что наш отдел полностью изменит свой облик. Громоздкие полуразвалившиеся стеллажи, где на деревянных полках кое-как размещались архивные папки, будут заменены изящными шкафами. Старый ободранный, весь в пятнах стол и колченогие кресла с продавленными сиденьями уступят место современной мебели. Предполагается также создать два вспомогательных отдела с соответствующими денежными фондами и поставить во главе их шурина дона Хенаро и меня.

Дон Хенаро был в восхищении от своего великолепного плана.

— Вот увидите, — твердил он нам, — всё здесь приобретёт более приличный вид, понятно? Мы освободим угол вашей комнаты, разыщем потайную дверь в стене — о ней у меня есть точные сведения, и у нас получится два помещения: одно для Висенте, а другое для его племянника Мануэля Куэваса и для моего шурина. Ну, что скажете?

— О, превосходно, прекрасно! — подхватывал дядя.

— Кроме того, винтовая лестница сократит расстояние между архивом и моим кабинетом. С этой стороны мы поставим скамейки — на них станут дожидаться своей очереди посетители. Ну, как?

— Неужели будет так много народа? — с притворной наивностью спрашивал дядя.

— Конечно! — ответил дои Хенаро. — Нынче сюда не ходят из-за того, что вид помещения и впрямь не привлекает, а отпугивает людей. И потом здесь настоящее сонное царство, а нужно больше движения, больше энергии. Вот погодите, пусть только сеньор министр утвердить мой план! Две недели — и мы всё здесь переделаем!

— А сеньор министр утвердит?

— Без сомнения. Доклады хорошо составлены и содержат уйму убедительных доводов и аргументов; кроме того, у меня в Мадриде есть свои люди — благодаря их влиянию все мои замыслы неизменно осуществлялись.

Затем дон Хенаро повёл разговор, уснащая его таким: множеством намёков и обиняков, что мы изрядно встревожились, хотя толком ничего не поняли.

Когда дон Хенаро вышел, дядя, покачав головой в зная сомнения и беспокойства, вынужден был признаться:

— Дай-то бог, племянник, чтобы этот человек не впутал нас в историю, которая в один прекрасный день обойдётся нам слишком дорого.

— Я давненько опасаюсь того же, — согласился я.

— У нас один выход — не брать ни одного сентаво сверх положенного жалованья.

— А он толкает нас на грех. Уверяет, что брать здесь принято, и даже очень.

— Держи ухо востро: может быть, дон Хенаро нарочно подстраивает нам ловушку, чтобы испытать нашу честность.

— Это мне в голову не приходило, но он может и такую штуку выкинуть.

Через несколько дней дон Хенаро вошёл в архив и объявил, что, как ему стало известно из частных писем, решение по первому докладу прибудет с ближайшей почтой. Его удивило, что мы встретили новость без особого восторга.

— Вот те на! — воскликнул он. — Вас это как будто не интересует?

Мы с дядей обменялись взглядом.

Дон Хенаро заметил это и страшно рассердился.

— Что это за перемигивание? — спросил он.

— Я… Я говорил моему племяннику… — залепетал дядя, — что, по-моему, лучше вернуть остаток сумм, отпущенных на переоборудование… что я пе хочу впутываться… если всё раскроется…

— Впутываться?… Раскроется?… Вот как мы заговорили! Послушай, братец, я считал тебя более сметливым, а теперь вижу, что зря пёкся о тебе.

Дядя не знал, что ответить. Дон Хенаро заметил его нерешительность.

— Смею тебя уверить: с такими сомнениями ты далеко не уйдёшь и ничего не добьёшься… И потом ты мне мешаешь, да, мешаешь…

Воцарилось глубокое молчание. Дон Хенаро, с трудом сдерживая гнев, расхаживал из угла в угол. Наконец он скроил новую мину в знак того, что к нему вернулось хорошее настроение; он, смеясь, подошёл к дяде, положил руки ему на плечи, пристально, словно собираясь загипнотизировать его, заглянул ему в глаза и произнёс:

— Вот что, брат, совесть нужно было оставить в Кадисе.

Дядя вздрогнул.

— Третьего не дано: либо соглашайся, либо убирайся, потому что ты, повторяю ещё раз, мешаешь мне… — воскликнул дон Хенаро с прежней надменностью. — Ну, не станем терять время! Согласен? Да или нет, без лишних слов.

Меня так и подмывало ответить за дядю:

— Нет, никогда.

Но дядя лишь слегка кивнул головой в знак согласия.

Дон Хенаро потрепал его по плечу и бодро заверил:

— Висенте, ты — настоящий мужчина. Повторяю тебе — ты выйдешь в люди.

С этой минуты мы окончательно утвердились в канцелярии и могли неизменно уповать на могущественное покровительство превосходительного и милостивого сеньора дона Хенаро де лос Деес.

Мы спокойно вверились воле божьей, больше никому не мешая, а дон Хенаро и мой дядя стали неразлучными друзьями как на службе, так и в любом обществе, — разумеется, если в нём не было высокопоставленных лиц: всякий раз, когда дон Хенаро находился среди особ титулованных или денежной знати, у него слабели память и зрение — он забывал о существовании дяди и даже не здоровался с ним при встрече.

— Два плюс два будет пять, да ещё пять — двенадцать, да ещё три — семнадцать…

Так дядя подсчитывал на пальцах расходы на строительство лестницы, облегчавшей сообщение между нашим архивом и кабинетом дона Хенаро.

Путешествие знаменитого доклада, составленного в связи с этим сооружением, оказалось довольно долгим. В конце концов он всё-таки вернулся из Мадрида, раздобрев, посвежев и раздавшись, словно поездка пошла ему на пользу. В самом деле, двенадцать страниц разрослись по меньшей мере до пятидесяти. И нужно было видеть ликование дяди, когда он представил себе, сколько пар глаз прочитали строки, выведенные его рукой!

Не менее доволен своим детищем остался и дон Хенаро, когда он увидел лестницу именно такой, какой она ему рисовалась в воображении.

— Итак, первый шаг сделан, понятно? Остальные доклады с утверждением сумм, запрошенных нами, прибудут позднее. С ближайшей почтой должен поступить один из самых важных, — объявил он и от удовольствия так усердно потёр руки, что чуть-чуть не содрал с них кожу.

Я с сожалением наблюдал за явными изменениями, происходившими в характере моего дяди. С тех пор как дон Хенаро объяснил ему способы, которые позволяют в любом случае выйти сухим из воды, дядя совершенно успокоился и думал только о том, как угодить своему дальновидному покровителю. Это ему ничего не стоило, тогда как ослушание означало бы потерю очень многого. Дядя предался полному безделью. Он даже не удосуживался заглянуть в папки, свалив всю работу на меня: служебные часы он коротал за чтением романов Поль де Кока — наипервейшего, по его мнению, писателя во всём мире.

— Второго Поль де Кока быть не может! — говаривал он. — Нет автора более возвышенного. Оно и попятно — не так-то легко быть остроумным!

Часто он чуть не лопался от смеха, упиваясь самыми непристойными пассажами своего любимого сочинителя.