Пужатый с полминуты постоял в дверях, грозный, как памятник, и, ничего не сказав, быстро прошёл в свою комнату, оставив после себя тяжёлый запах винного перегара.

Часа через три, когда Кобот уже стал задрёмывать на диване, куда он прилёг, не раздеваясь, в коридоре послышался резкий не приглушённый стук сапог. Прямо в ушах заскрипело страшное шуршание и потом голос из громкоговорителя:

— Внимание, Кобот! Вы окружены! Всякое сопротивление бесполезно! Выходите и сдавайтесь!

Илья до боли вытаращил глаза и вцепился зубами в руку, больно укусив её.

— Повторяю, Кобот! Всякое сопротивление бесполезно! Выходите и сдавайтесь!

Снова напряжённое, выжидающее шуршание. Хлопнула дверь, и потом голос Максима:

— А вот ты поори у меня, говно! Хватит, один засранец по ночам орёт, ещё второй нашёлся!

— Всем оставаться в помещениях! — ответил Пужатый в громкоговоритель.

— Я тебе, жопа, покажу помещение!

В коридоре некоторое время ходили, зажигали и тушили свет — Кобот был почти в беспамятстве. Он рванул на груди рубаху и откинулся на спинку, тяжело дыша.

Под утро Илья Давидович забылся тяжёлым неспокойным сном. Часто просыпаясь, он тут же забывал кошмарные сновидения, так как действительность казалась ещё хуже, гаже и непонятнее. От малейшего шороха он просыпался, и, вытягивая шею, сонно таращился во все стороны.

Когда в комнате стало светать, когда невнятные кубы мебели стали оформляться, хотя непонятно во что, дверь резко распахнулась, и из проёма послышался голос Пужатого:

— Ни с места! При малейшем движении стреляю! Руки вверх!

Чёрная фигура вынырнула из темноты и метнулась к выключателю. Кобот пружиной распрямился, одним движением снял предохранитель и нажал курок.

Бахнул выстрел, и чёрная фигура шлёпнулась на пол.

Забегали в коридоре. Максим включил свет. Перевернули на спину Пужатого. Прямо против сердца на синей форме расплывалось страшное пятно крови. Кобот забился в угол дивана, поминутно разглядывая руки и шаря под собой.

Все, как обалделые, смотрели на грузный нелепый труп.

Непостижимая гибель Пужатого поразила всех обитателей квартиры. Кобот целыми днями приставал к Максиму и Фёдору, верят ли они, что это не он убил Пужатого. Хотелось верить, хотя вроде больше некому. Но не мог же убить Кобот, сроду не державший в руках никакого оружия, да и вообще…

Илью не забрали. Почему — неизвестно. Не забрали — и всё… Замяли.

Пётр, ученик Максима, совсем, кажется, решил, что его разыгрывают. Он назвал Илью Давидовича «наш Ринальдо Ринальдини» и сочинил про него стишки:

Недолго Пётр так веселился — прослушав стишок, Максим всадил ему затрещину и сказал:

— И ты доиграться хочешь, жопа?

(Комната Петра, ученика Максима. Большой стол, шкаф, наполненный книгами — ничего книги, но отвратительно затрёпаны, а многие с библиотечными штампами. Полуразобранный магнитофон. Всякие вещи. Под кроватью вместо одной из ножек лежит стопка журналов и книг, а ножка валяется тут же, рядом. В комнате относительно чисто, на столе стоят три бутылки портвейна, хлеб — видно, что Пётр ждёт гостей.

Пётр с книгой сидит за столом. Смотрит на часы, затем берёт со стола бутылку, открывает, наливает полстакана, медленно пьёт. Слышен звонок.

Пётр быстро допивает налитое, наливает ещё столько же и тоже выпивает, очевидно, для храбрости. Слышно, что в коридоре открывается входная дверь.)

ПЁТР (поперхнувшись, кричит): Это ко мне!

(Убегает, возвращается с гостями. Это Василий, ученик Фёдора; Алексей Житой, крепкий парень; Мотин, непризнанный художник; Вовик, весь слабый, только челюсти крепкие от частого стыдливого сжимания; Самойлов).

ЖИТОЙ: Смотри, он уже начал! Мужики, давай, давай по штрафной!

(Достаёт из своего портфеля две бутылки портвейна, более дешёвого, нежели стоящий на столе.)

ВАСИЛИЙ: Погоди, дай закусь какую-нибудь сделаем. Я не жрал с утра.

ЖИТОЙ: Ой, вот до чего я это не люблю, когда начинают туда- сюда… Вовик, колбаса у тебя есть?

(Вовик достаёт из сумки с надписью «Демис Руссос» колбасу и две бутылки вермута, разумеется не итальянского.)

ПЁТР: А какого ты ляда вермут покупаешь, когда в магазине портвейн есть?

ВОВИК: Не хватило на два портвейна.

ПЁТР: Я этой травиловкой себе желудок испортил.

(Пётр раскладывает колбасу, хлеб, приносит с кухни варёную картошку. Василий достаёт из шкафа стопари. Все садятся, один Самойлов стоит, засунув руки в карманы и с ироническим видом смотрит на центр стола. Житой разливает портвейн. Все со словами «ну, ладно», «ну, давай» выпивают и закусывают; Самойлов вертит в руках стопарь, насмешливо разглядывает его).

ВАСИЛИЙ: Садись, что ты стоишь, как Медный Всадник.

(Самойлов садится, снисходительно улыбаясь).

ЖИТОЙ: Давайте сразу, ещё по одной, чтобы почувствовать.

(Разливает. Почти все выпивают. Василий пьёт залпом, как это обычно делает Фёдор, Пётр же, напротив, отопьёт, поставит и снова отопьёт, как Максим).

ВАСИЛИЙ (Мотину): Чего ты? Не напрягайся, расслабься.

МОТИН: Да ну на фиг… Я после работы этой вообще ничего делать не могу. А удивляются, что мы пьём… Мало ещё пьём!

ЖИТОЙ: Верно!

(Разливает ещё по одной).

ВАСИЛИЙ: То, что мы пьём — есть выражение философского бешенства.

САМОЙЛОВ: Потому и пьём, что пока пьяные — похмелье не так мучает.

МОТИН: Я после этой работы вымотан совершенно, куда там ещё картины писать — уже год не могу. Возьму кисть в руку, а краски выдавливать неохота, такая тоска берёт — что я за час, измотанный нарисую?

ВОВИК: А в воскресенье?

МОТИН (в сильном раздражении): А восстанавливать рабочую силу надо в воскресенье? Впереди неделю пахать, как Карло! А в квартире убраться? А с сыном погулять — надо? В магазин надо?

ПЁТР: Каждый живёт так, как того за…

МОТИН (перебивает): Вон Андрей Белый пишет, что мол, Блок, хотя и не был с ним в приятельских отношениях, прислал тысячу рублей, и он мог полгода без нужды заниматься антропософией. Антропософией, а? Вот, гады, жили! (Залпом выпивает). Да избавьте меня на полгода от этой каторги, я вам такую антропософию покажу!..

ЖИТОЙ: А вон эти ваши, как их… Максим с Фёдором — вроде не работают, а, Пётр?

ПЁТР: Не работают.

МОТИН (зло): Как так?

ПЁТР: Да вот так… Как-то.

ВОВИК: Давно?

ПЁТР: Не знаю даже… Василий, ты не знаешь?

(Василий мотает головой).

САМОЙЛОВ: А чем они занимаются?

МОТИН: Да ничем! Пьют! Какого лешего вы с ними возитесь — не понимаю. Алкаши натуральные.

ЖИТОЙ: Это всё ладно, а вот давайте выпьем!

(Разливает).

МОТИН: Это что за колбаса?

ВОВИК: Докторская.

ВАСИЛИЙ: Нет, с Максимом и Фёдором не так просто…

МОТИН (перебивает): Да ладно… Видел я ваших Максима и Фёдора, хватит. Алканавты натуральные.

ЖИТОЙ: Слушайте, а что там, я слышал, убили кого-то?

(В это время Самойлов включает магнитофон. Слышен плохо за писанный «Караван» Эллингтона.)

МОТИН: Выруби.

САМОЙЛОВ: А может, поставим чего-нибудь? Пётр, у тебя битлы есть?

ПЁТР: Нет, сейчас нет. Пусть это будет, убавь звук.

САМОЙЛОВ: А что это?

ЖИТОЙ (Вовику): Ты будешь допивать или нет? Видишь, все тебя ждём!

ПЁТР: Эллингтон.

ЖИТОЙ: Ну, я вермут открываю. Вы как?

ВАСИЛИЙ: Давай.

САМОЙЛОВ: Нет, не надо Эллингтона.