Один из военных, ехавший впереди, был Исмаил-хан. Я узнал его еще издали. Мгновенно перед моими глазами возникла Нергиз, я услышал ее печальный голос: «Если вам изменит человек, которому вы доверились всей душой… Растопчет честь вашу… Как вы поступите?»

Мы свернули на обочину дороги. Подъехав ближе, хан натянул поводья и чуть заметно кивнул головой, отвечая на приветствия стоявших у дороги людей. Затем, обратясь к Шахруху, спросил:

— Отец дома?

Шахрух ответил спокойно, без робости:

— Да, дома… Ожидает вас. Пожалуйте к нам в дом.

Исмаил-хан сердито дернул поводья раскормленного жеребца, который нетерпеливо рыл копытами мягкую землю.

— Нет… Я дал слово Сурач-хану. У вас, даст бог, остановимся в следующий раз. Передай отцу большой привет, — добавил он и дал шпоры коню.

Многолюдный караван сразу же пришел в движение. Мысленно поблагодарив судьбу за то, что глаза хана не задержались на мне, я стоял, разглядывая связанных людей. Шахрух пояснил мне:

— Это берберы. Прямо за этими горами их аул. Они не заплатили государству подати. Вон тот, хромой, — один из их старейшин.

Глаза пленников горели ненавистью. Видимо, произошла беспощадная резня: у одного была обвязана голова, у другого — ноги и руки; пятна запекшейся крови были видны издалека. Я невольно подумал: «Вот резерв большевиков». И правда, разве не такие же смутьяны потрясли Россию?

Вот, неуклюже шагая, прошли мимо нас последние солдаты. Сели на лошадей и мы. Стараясь отделаться от внезапно нахлынувших тяжелых мыслей, я опять принялся любоваться окружающей местностью. Чем ближе мы подъезжали к селению, тем пышнее становилась природа вокруг, тем больше виднелось садов. Заметно было, что здесь ценят и холят землю: почва между кустами винограда была старательно взрыхлена и выровнена, нигде не было видно сорняков. И природа здесь была щедра к людям. Виноградные лозы усыпаны тяжелыми гроздьями, обвисшие ветви персиковых и гранатовых деревьев укреплены подпорками. Казалось, страшный призрак голода навсегда покинул эти места. Но это было не так. Мужчины, согнувшиеся под тяжестью вязанок камыша и хвороста, женщины с кувшинами на плечах не выглядели зажиточными и довольными, лица их были бледны, плечи согнуты.

Усадьба Музаффар-хана располагалась по ту сторону селения, на холме, сплошь покрытом садами. Чтобы добраться до его усадьбы, нужно было миновать бедные лачуги дайхан. Мир, казалось, опять стал тесен. Ни одного дома, на котором можно было бы остановить взгляд, только покосившиеся набок, жалкие мазанки. Около них толпилось довольно много народу, особенно много было детей. Меня всегда при виде их охватывала злость. И па этот раз тоже. Да и как не возмущаться? Куска хлеба нет, а рожают ребенка за ребенком… Ну скажите, на кой черт они им? Разве мало на свете нищих, чтобы давать дорогу в мир новым и новым поколениям несчастных? Достаточно взглянуть на эти полуживые создания… Только пришли в жизнь — и уже еле держатся на ногах. В лицах нет красок, в телах — силы… И они должны стать людьми, и от них должно пойти новое поколение… Да кому оно нужно!..

Чем выше поднимались мы вверх по холму, тем сильнее менялся вид окрестностей. Начали появляться дома с красивыми балконами, сады с широкими крытыми беседками. И люди отсюда выходили другие — и взрослые, и дети веселые, жизнерадостные. Вот мы подъехали к усадьбе с густым садом за стеной из обожженного кирпича. В самом центре белел дом с террасой. Шахрух, поворотясь ко мне и с улыбкой указывая на усадьбу, довольно проговорил:

— Это мой дом.

У ворот стоял мальчуган лет семи. Увидев нас, он крикнул:

— Отец! Посади и меня.

Шахрух повернул коня к воротам, приподнял сына и посадил в седло перед собой.

Люди у ворот и за ними были одеты нарядно, точно пришли на праздник. Там и сям ярко сверкали разноцветные шелка, узорные, красивой расцветки платки. Я подумал было, что приближенные хана нарядились в нашу честь. Но это было не так. Мы действительно приехали к самому тою[36].

Музаффар-хан встретил нас у ворот. Я его раньше не видел, но знал по рассказам Абдуррахмана, который был с ним близок. Абдуррахман говорил мне, что Музаффар-хан — своенравный человек, жаждущий власти. Подобные люди бывают обычно слишком высокомерны. Самолюбивые, уверенные, что венец повелителя по праву принадлежит им, они не разбираются в средствах и идут на все. Как говорили предки, мечтающий о троне не любит сидящего на троне. И разве можно стать правителем, не свергнув своего предшественника? Денно и нощно они мечтают лишь о том, как бы поднять смуту и вырваться вперед. В нынешние бурные годы такие люди особенно ценны для нас, разведчиков. В самом деле, разве моего коллегу, полковника Лоуренса, на высоту славы вознесли не такие, как Музаффар-хан, только и живущие мечтой о престоле? В Фергане — Иргаш-бай, в Хиве — Джунаид-хан, в Теджене — Эзиз-хан, в Ахале — Ораз-сердар… А здесь — Музаффар-хан… Может, они и мне придадут крылья, откроют путь к славе? Как бы то ни было, я ехал, твердо намеренный встретиться со всеми этими тщеславными ханами. И вот — первая встреча.

Музаффар-хан оказался даже невзрачнее, чем рассказывал мне Абдуррахман. Слабосильный коротышка. Лицо — темно-желтое, как у наркомана. Глубоко запавшие, узкие глазки заплыли, руки почти ребячьи: маленькие, коротенькие. Вообще хан не производил впечатления человека сильного, готового на борьбу. Попадись он мне где-нибудь на пути, я прошел бы мимо, даже не взглянув на него. Но сейчас… Сейчас он был заметен.

Я бегло оглядел внутренность крепости. Не подумайте, что я иронизирую, называя усадьбу хана крепостью. Нет, хан действительно жил в прочной крепости. Ограда ее была высотой более четырех метров, а толстые стены вполне могли выдержать орудийный обстрел. В каждом из четырех углов, как в настоящих крепостях, подымались сторожевые вышки. Внутри крепости было просторно, в случае опасности здесь могло бы разместиться все население аула.

Меня удивила безупречная чистота вокруг. Сразу за воротами была площадь, обсаженная фруктовыми деревьями. По обеим сторонам ее шли крытые проходы, решетчатые стены их густо оплел виноград. Проход с правой стороны вел к жилым строениям, расположенным вдоль стен. Тут царила суета, в пяти-шести местах к небу поднимался дым. Напротив, скрытый в тени деревьев, стоял двухэтажный дом из горного камня. Здесь жил сам хан. Он и повел нас в этот дом.

Музаффар-хан, видимо, знал цену жизни. Просторные комнаты на втором этаже были богато обставлены. Здесь были дорогие кресла и диваны, столы и стулья работы европейских мастеров. И построен был дом по-особенному. С балкона второго этажа открывался вид на долину во всей ее красоте. Только прижатые к склонам холмов, сгорбленные лачуги дайхан омрачали пейзаж.

Мы расположились на балконе. Хан знал, кто я. Поэтому он заговорил, подчеркивая мое звание:

— Вы, господин полковник, приехали к самому тою. Это хорошее предзнаменование. Иншаллах, путь ваш да будет светел! Я слышал, что вы направляетесь в Бухару. Так ли это?

— Да.

— Длинен ваш путь. Что, ваши войска движутся через Ахал в Бухару?

— Нет… Правительство Бухары попросило у нас оружие. Я еду для переговоров об этом.

Музаффар-хан взглянул на меня несколько удивленно. Я нарочно начал беседу с главного вопроса. Он, конечно, знает, что я еду не для того, чтобы повидать развалины древней Бухары. Так пусть хан с самого начала поймет, с кем имеет дело. После моего ответа он должен был или уклониться в сторону, или же заговорить серьезно. Нет, он не уклонился, а охотно поддержал разговор на эту скользкую тему. За чаем беседа пошла живее. Но, к сожалению, нам не удалось обстоятельно обменяться мнениями, — пришел младший брат Музаффар-хана. Оказалось, это он устраивал той, и он пригласил нас принять участие в торжестве. Я ответил, что мы не можем долго задерживаться и намерены вскоре продолжить путь. Музаффар-хан поддержал просьбу брата: