— Нет, нет… Приехав к тою и не отведав угощения, уезжать нельзя. Кроме того, у нас нынче здесь свой пача[37]. Если вы хотите уехать, вам надо будет просить у него позволения.

— Кто же это?

— Кто он? Это вы узнаете, когда посетите той.

Чтобы не обидеть хозяев дома, я принял приглашение.

По дороге к дому брата Музаффар-хан рассказывал про обычаи племени дуррани, с гордостью отмечая, что его соплеменники твердо придерживаются традиций и обрядов отцов. Я спросил у него в шутку, сколько нужно денег для женитьбы. Слегка улыбнувшись, он спросил:

— Что, вы собираетесь жениться?

— Я не прочь… Если примете, стану одним из ваших подданных.

— Нет, лучше вы примите нас в свое подданство. Если события пойдут и дальше так, от Афганистана не много останется.

Я промолчал. Впрочем, уже не оставалось времени, чтобы продолжать разговор, — мы подошли к месту тоя.

И во дворе и снаружи было полно народу, буквально яблоку упасть негде. Настроение приподнятое. В одном конце слышались песни, в другом — показывали свое искусство плясуны. Веселье било ключом.

Собравшиеся почтительно расступились, склонив головы в низком поклоне. Я не сводил глаз с Музаффар-хана. Он шел, гордо подняв голову, не обращая внимания на почтительные поклоны своих подданных. На его хмуром лице не видно было никаких признаков веселья, напротив, он, казалось, всем своим видом говорил окружающим: «Ниже склоняйте головы, сильнее сгибайте спины!»

В самом деле, посреди широкой террасы, устланной яркими коврами, на специально сооруженном троне важно восседал юноша лет восемнадцати. Ему предстояло жениться, и, по старинному обычаю, в этот день он получал права султана. Как настоящий султан, он важно ответил на наше приветствие и небрежным жестом предложил садиться. Я едва не расхохотался. По тут же, овладев собой, с серьезным видом прошел в глубь террасы.

Капитан Дейли, оказывается, прекрасно знал местные обычаи. От нашего имени он поздравил пачу и преподнес ему подарок — красивые настольные часы. Завел часы ключом, и вдруг послышалась музыка. Лицо пачи оживилось, окружающие вытаращили глаза от изумления. Чудесные звуки привели их в восторг. В этот момент подошел Шахрух с узелком в руках, накинул на паши плечи тонкие шелковые халаты, подпоясал нас шелковыми кушаками, на головы повязал шелковые чалмы. Затем он обратился к паче:

— Владыка вселенной!.. Гости просят твоего дозволения отправиться в путь. Дозволим ли нм?

Пача обратился к окружающим его. Затем объявил свое решение:

— Пока не окончится той, выезжать из аула не дозволяется!

Все громко засмеялись. Засмеялся и Музаффар-хан. Он обратился к нам:

— Вы слышали, гости? Мы не смеем нарушить волю властителя вселенной. Вам придется провести эту ночь здесь.

Я еще никогда не присутствовал на афганском тое, поэтому не стал возражать и дал понять знаком, что подчиняюсь повелению.

Пача начал принимать «жалобщиков».

С криком подошли два джигита. Под мышкой у одного из них был большой петух. Второй тоже предъявлял свои права на петуха. Пача грозно прикрикнул на них:

— Замолчите! Что за шум?

Джигит с петухом под мышкой дрожащим голосом ответил:

— Властитель вселенной… Этот человек отнимает у меня петуха. Но даю слово, петух мой. Взгляните: другого петуха с таким большим гребешком не найдется во всей округе.

Второй джигит не соглашался:

— Нет, всесильный!.. Он лжет. Петух мой. Я узнаю своего петуха по хвосту. Смотрите: у него хвост как у павлина.

Пача подал знак своему главному визирю:

— Пойди и разреши их спор!

Визирь поднялся и, подойдя к спорящим, с достоинством обратился к ним:

— Хо-оп… Ты узнаешь своего петуха по гребешку? А ты — по хвосту?.. Так?

Спорящие дружно закивали головами, подтверждая согласие. Визирь вытащил из-за пояса нож и, отрезав у петуха сначала хвост, а затем гребень, роздал их спорящим. Затем отдал туловище петуха одному из нукеров, приказав:

— Брось в котел!

Все громко захохотали. Рассмеялся и пача, объявив, что он доволен решением визиря.

Двое «сербазов» привели джигита со связанными за спиной руками и обратились к паче:

— Властитель вселенной! Близ Урузга произошло сражение с разбойниками-англичанами. Этот трус бежал без оглядки, едва заслышал гром пушек. Что с ним сделать?

Музаффар-хан, сидевший рядом со мной, потемнел как туча. Он почувствовал — слова «сербазов» направлены по моему адресу. Действительно, я невольно вздрогнул и покраснел, мое самолюбие было задето. Но ни одним движением я не выдал себя, напротив, осторожно дернув Музаффар-хана за полу халата, добродушно улыбнулся. Он понял мой знак и только кашлянул слегка.

Пача объявил свою волю:

— Бросить в зиндан! Тот, кто не дорожит честью родины, не может называться афганцем!

Публика бурно зааплодировала.

Музаффар-хан снова беспокойно откашлялся. Но тут поднялся визирь и успокоил собравшихся:

— Тихо! Прием жалоб закончен. Играйте, пляшите! Властитель вселенной желает отдохнуть.

Послышалась музыка, забили барабаны. Начались танцы. Шахрух бросал танцующим мелкие деньги. Вдруг один из «сербазов», уведших джигита, вернулся с отчаянным криком:

— Вай, караул! Изменник бежал! Ускакал на сером коне!

Пача гневно поднялся и повелел:

— На коней! Догоните его!

С десяток юношей кинулись к стоящим у ворот оседланным лошадям. Туда же повалила вся толпа. Мы тоже вышли на улицу. Джигит, «брошенный в зиндан», стремительно скакал прочь от аула. За ним устремилась погоня. Празднество переместилось в степь. Беглеца поймали, заставили выполнять разные упражнения на коне. Другие юноши тоже показывали свое искусство джигитовки. Затем, разделившись на две группы, на всем скаку старались отнять друг у друга козленка. Потом была «байга» — скачки.

Веселье затянулось до самого вечера.

Вечером мы снова вернулись к младшему брату Музаффар-хана — отведать праздничного угощения. Во дворце веселье шло своей чередой. Веселые голоса сливались со звуками таров, зурны и барабана.

Хозяин дома повел нас в специально приготовленный просторный покой. Мне не хотелось возвращаться в комнаты. Я предпочел бы посмотреть на веселящихся. Но разве гость волен распоряжаться собой? Пришлось подчиниться. Капитан оказался счастливее меня: его куда-то увел Шахрух.

В комнате, куда мы вошли, полулежал, облокотясь на подушки, какой-то рослый старик. Увидев нас, он поднялся на ноги и, как старый знакомый, поздоровался с нами. Музаффар-хан сказал, что это яшули берберов, Абдукерим-хан, и что он тоже приехал на праздник. В комнате, кроме нас, не было никого, даже брат Музаффар-хана, поставив поднос с угощением, вышел.

Я понял: Абдукерим-хан оказался здесь неспроста, предстоит серьезный разговор. Действительно, Музаффар-хан сразу же начал:

— Ваш приезд, господин полковник, для нас очень кстати. Мы собирались послать своего человека в Мешхед. Хотим посоветоваться. — Музаффар-хан повернулся в сторону Абдукерим-хана и продолжал: — Я объяснил господину полковнику положение. Высказывай все, что накопилось на душе. Такого высокого гостя не всегда встретишь на пути.

Поднеся к губам пиалу с чаем, Абдукерим-хан некоторое время молчал, видимо раздумывая. Затем, пристально глядя на меня, неторопливо заговорил:

— Только что здесь со своими людьми проезжал Исмаил-хан. Может быть, вы его видели?

— Да, видел!

— Ну так вот… Люди, которых он вел, заковав в цепи, — это наши люди. Он обстрелял из пушек два наших аула, сотни невинных людей проливают горькие слезы. Борьба еще не кончилась. Он дал нам неделю срока. За это время мы должны выполнить все его требования. В противном случае он грозится предать наши селения огню.

— Чего он от вас требует?

— Многого они требуют…

Абдукерим глотнул остывшего чая и надолго замолчал. Я осторожно разглядывал его. Это был крупный, худощавый, крепкий старик, лет семидесяти. Лицо его было хмуро. Но в больших, живых глазах чувствовалась какая-то природная мягкость. Движения, манера говорить были спокойные. Он снова неторопливо заговорил: