— Считай, что и это блошиный Сухан Скупой.

— Люди, не слушайте глупого Копека! — возвысил голос пегобородый ходжам. — Он стал на путь заблуждения и позора, и язык его произносит непотребное, сравнивая всеми уважаемого человека с богомерзкой тварью! Это не просто жук, это глаз, который показывает нам аллах, а имеющий разум да разумеет. Вспомните капыра Немруда, который согрешил перед господом, предав огню пророка Ибраима. Напустил всевышний на Немруда-капыра малого комара, через ухо комар проник в мозг Немруда, и умер тот в муках и сте-наниях! Если и мы не хотим погибнуть так же, надо немедленно уходить отсюда. Слушайте, люди, и не говорите потом, что не слышали!

Ходжам поднялся и направился к выходу. За ним, сперва с оглядкой, потом поспешно повалили почти все. Не каждый из них устрашился притчи пегобородого ходжама и гнева аллаха — ветер свободомыслия, повеявший вместе с революцией, освежил и очистил от шелухи предрассудков многие головы, особенно у молодёжи. Скорее всего, пожалуй, сработал инстинкт стадности: куда все, туда и я. Да и кроме того каждый в глубине души хотел очутиться дома, в привычной до малейших мелочей обстановке, в уверенности, что завтрашний день будет таким же, как и день минувший. Новое — притягательно, но в то же время оно и страшит своей неопределённостью, расплывчатостью цели, необычайностью ситуаций и отношений.

На улице ходжам, взявший на себя роль старшего, остановился.

— Вот что, люди, — сказал он, — из города мы выходим все вместе. А дальше те, у кого есть дом, отправятся домой. У кого дома нет, тот пусть отсиживается в потайном месте. В свои кельи нам возвращаться нельзя, потому что завтра приедет милиция и всех нас увезут снова в город, а может быть, и посадят в городской зиндан — тюрьму. Понятно?

Не очень уверенно беглецы ответили, что понятно. Кому-то не хотелось отсиживаться неизвестно сколько времени под кустом, кто-то понимал, что вообще затеяли глупую историю с побегом. Лишь пегобородый смутьян да ещё шесть-семь человек постарше не колебались, хотя и побаивались расплаты.

Она наступила раньше, чем её ожидали — из-за дерева вышел Черкез-ишан и любезно осведомился срывающимся от злости голосом:

— О чём митингуете среди ночи, друзья? Куда собрались?

Недаром ныло у него сердце. Не зря ходил он по комнате из угла в угол, успокаивая себя приметой, что дважды подряд одно и то же не повторяется. Он заваривал крепкий чай, курил одну папиросу за другой, выходил освежиться во двор. Ничего не помогало — в голове ржавым гвоздём засел вчерашний побег с курсов,

Промаявшись часа два, он плюнул с досады и пошёл удостовериться собственными глазами, что на курсах всё в порядке. И вот тебе, пожалуйста.

Его внезапное появление произвело двойственное впечатление. Испугались все беглецы. Но одни вместе со страхом почувствовали и облегчение от того, что всё решилось само собой, нет необходимости никуда бежать по ночам, а можно спокойно возвращаться и ложиться спать. Другие готовились принять заслуженную кару за содеянное.

— Куда собрались? — повторил свой вопрос Черкез-ишан и расстегнул душивший ворот рубашки. — Напакостили — и языки проглотили? Кто здесь главный зачинщик?

— Не оскорбляйте людей, магсым! — выступил вперёд пегобородый ходжам. — Не можем мы учиться на курсах и жить в этом месте не можем. Аллах нам знамение послал.

— Какое ещё знамение! — возмутился Черкез-ишан. — А ну, покажи его мне! Я вам сразу все знамения растолкую, что к чему!

— Если хотите увидеть, идите туда, где вы нам спать велели.

— Хорошо, пойдёмте.

— Мы туда не вернёмся, мы здесь подождём.

— Вернётесь!

— Пусть наши головы отрежут, не вернёмся!

Так. Ясно теперь, кто зачинщик. Другие помалкивают, а этот, — Черкез-ишан мысленно выругался по-русски грубым солдатским ругательством, — этот гад всю воду мутит! Ну, погоди!..

Сжав свою злость в кулак, Черкез-ишан недобрым голосом приказал:

— Шагай вперёд, почтенный ходжам!.. И вы все — тоже за ним!

В спальне вокруг Копека стояли человек пять и что-то заинтересованно обсуждали.

— Показывайте, что тут у вас случилось? — потребовал Черкез-ишан.

Кружок раздвинулся. Копек со смехом протянул ладонь.

— У нас — ничего. Это ходжам-ага пугал, что Немруд в ухо влезет. А он совсем ручной, смотрите — сидит и не кусается. Не бойтесь, ходжам-ага, посмотрите поближе, мы его в ваше ухо не пустим.

Вокруг облегчённо засмеялись. Пегобородый ходжам покраснел, уколол Копека яростным взглядом.

— Неси его себе домой, если приручил! За скотину сойдёт.

— Могу и отнести, — согласился Копек. — Смотрите. какой он красивый, красненький — точь-в-точь ваше лицо. Если их набрать целую бутылку да выпустить на таких толстых, как вы, думаю, они быстро весь жир из вас высосут.

— Укороти язык, невежа! — крикнул ходжам сквозь вновь вспыхнувший хохот. — Не чтишь, мерзавец, старших, раскалённые камни на том свете глотать будешь! Я свою толщину ни у кого не выпрашивал! Смиренно пользуюсь тем, что аллах дал!

— Это вам ишан-ага Сеидахмед дал, — поправил ходжама Копек. — Вы всю жизнь его даровой хлеб едите, а от дарового хлеба здорово жиреют.

Отплёвываясь и бормоча ругательства вперемежку с молитвами, пегобородый ходжам отошёл в сторону. А весёлый Копек окончательно добил его, заметив:

— Никакое это не знамение и не глаз аллаха, ходжам-ага. Это просто деревянная вошь, только и всего. Правильно я говорю, ишан-ага?

— Правильно, молодец, — улыбнулся Черкез-ишан, глядя на Копека с удовольствием и благодарностью за то, что тот шуткой разрядил обстановку: смелый парень, сообразительный, именно таких и надо на курсы, именно они и будут умно и толково учить детей новому!

Да, много казней египетских напустил милостивец-господь на бедных туркмен, весь свой арсенал использовал. И голодом казнил и холодом. И трахомой, и тифом, и чёрной оспой. Напускал саранчу и другую зловредную тварь. Только вот клопами помиловал. Не оказалось им пристанища в туркменской кибитке, не было там ни деревянных полов, ни плинтусов, ни обоев, потому и смотрели на них аульные парни, как на диковину какую. Чёрт! Издержки городской культуры!

Черкез-ишан вздохнул и сказал:

— Вошь эту деревянную мы постараемся истребить. А временно предлагаю такой выход из положе-ния. Вытрясем как следует одеяла, простыни, матрацы и будем спать на траве, под деревьями. Время летнее, тёплое, одно удовольствие на свежем воздухе поспать — самые красивые девушки будут сниться. Завтра я велю под деревьями большие топчаны сбить. Туда ни одна деревянная вошь не придёт. Согласны на это?

Дружный хор голосов изъявил полное согласие. Однако оказались и инакомыслящие во главе с пегобородым ходжамом. Он заявил громогласно и решительно, что отказывается учиться, не желает жить под деревьями и вообще требует, чтобы его немедленно отпустили домой. Советская власть дала всем людям одинаковые права, заявил ходжам, и никто не правомочен заставлять другого учиться джадиду, если этот другой решил посвятить себя служению аллаху. И аллах и большевики призывают к справедливости, но аллах доказывает это на деле, а большевики — только на словах. Пусть и они докажут на деле, что каждый человек волен в своих поступках, пусть поступят по справедливости.

Поулегшаяся было злость вновь ударила Черкез-ишану в голову. «Лицемер проклятый, — думал он, — и аллаха и Советскую власть в один хурджун свалил, к справедливости взывает, провокатор! Я тебе покажу справедливость, святоша толстобрюхий, дармоед несчастный! Мало того, что сам в холодок метит, так и других, парней этих, с толку сбивает, затхлой своей кельей весь мир заслонить для них хочет. И ведь не сбежал по дороге с другими дармоедами, краснорожий, специально остался, чтобы вредить!»

— Кто ещё не хочет учиться?

Семь человек один за другим вышли из толпы и стали возле пегобородого ходжама.

— Снимайте чалмы! — приказал им Черкез-ишан.

Недоуменно переглядываясь и пожимая плечами, они неохотно исполнили это требование. Пегобородый тоже недоуменно двигал бровями — его чалму не потребовали.