Второй специалист, казах, был одет попроще: его крутые плечи обтягивал серый пиджак, под ним виднелся наглухо застёгнутый меховой жилет, брюки были заправлены в голенища старых, но ещё крепких сапог.

— Простите, — сказал Соловьёв, почему-то обращаясь именно ко второму приезжему. — Вы из Павлодара?

Первый приезжий смерил Соловьёва оценивающим взглядом и с солидной небрежностью ответил:

— Вы не ошиблись. Мы из Павлодара. У нас направление в новый совхоз. Простите, с кем имею честь?

— Я директор совхоза. Соловьёв, Игнат Фёдорович.

«Горожанин» поднялся со стула и с дружелюбной готовностью протянул руку:

— Очень рад. Захаров, Иван Михайлович. Хочу поработать у вас в должности инженера.

— Да вы сидите, сидите — я помешал вам обедать…

— Не доев этих котлет, мы, я думаю, ничего не потеряем, — насмешливо проговорил Захаров и ещё раз со сдержанным любопытством оглядел высокого, подтянутого Соловьёва. — Так вы, значит, и есть будущее наше начальство? Я о вас наслышался в Павлодаре.

— Какое там начальство! — отмахнулся Соловьёв. — Мы все должны быть товарищами по работе, — он повернулся ко второму приезжему и приветливо спросил: — А вы наш новый агроном?

Тот тоже встал и, обменявшись с Соловьёвым сильным рукопожатием, назвал себя:

— Байтенов. Агроном.

Соловьёв сел рядом.

— Вы ешьте, не обращайте на меня внимания. Я уже позавтракал. Как ехалось?

— Путешествие — это всегда путешествие, — сказал Захаров. — Оно, естественно, утомляет, но зато видишь много нового. Мне ваши места нравятся, в них есть какая-то суровая поэзия.

Вот и прекрасно!.. А я, по правде говоря, беспокоился. Люди вы новые, привыкли к городским удобствам.

— Я не горожанин, — коротко заметил Байтенов.

— Вы разве не в Павлодаре работали?

— Да. Но лишь в последнее время.

Как ни старался Соловьёв разговорить Байтенова, ему удалось только узнать, что тот родился на берегу Балхаша, после окончания института работал агрономом в одном из предгорных совхозов и лишь весной прошлого года был переведён в Павлодар, в областной отдел сельского хозяйства. Доволен ли он был новым назначением, Соловьёв так и не выяснил. «Молчалив, сдержан, — отметил он про себя. — Посмотрим, каков в работе…»

Зато Захаров рассказывал о себе охотно:

— Я после института попал на Павлодарский механический завод. Завод большой, технически хорошо оснащённый. Инженер там первое лицо. Но я, видите ли, давно уже задумал диссертацию и материал для неё могу собрать только в совхозе. Кроме того, мне надоела городская шумиха, вечная эта суета и толкотня… Горожанина, — он добродушно усмехнулся над этой неизлечимой слабостью горожан, — всегда тянет на природу. Я вот всю жизнь прожил, в больших городах и пресытился ими; захотелось отдохнуть в сельской тиши, под раздольным степным небом.

— Ну, отдохнуть-то мы. вам не дадим, пообещал Соловьёв, — работы по горло.

Инженер поспешил поправиться:

— Работу в поле я и считаю настоящим отдыхом…

— И тишину вам не гарантирую, — продолжал Соловьёв, посмеиваясь в душе над наивными, идиллическими восторгами городского гостя. — Мы сами нарушим степную тишь! Мы должны разбудить землю.

— Ну что ж, — беспечно согласился Захаров. — Нарушим! Разбудим! Это тоже по мне.

Байтенов не вступал в разговор, но его замкнутость нравилась Соловьёву больше, чем нескромная болтливость инженера. Игнату Фёдоровичу казалось, что, разговаривая, Захаров любуется собой, гладкой своей речью, что восторги его несколько наигранны, а тон слишком самонадеянный. Но он давно взял себе за правило не доверяться первому впечатлению, которое бывает обманчивым. Захаров был молод, а молодости свойственна некоторая самоуверенность. К тому же инженер располагал к себе непринуждённостью своих манер. «Обожду делать выводы, — решил Соловьёв. — Труд — вот лакмусовая бумажка для проверки человеческих достоинств и недостатков». А вслух сказал:

— Будем считать, что сейчас у нас состоялось лишь предварительное знакомство. Как следует узнаем друг друга только в работе. Вы ведь тоже небось гадаете: что за человек наш директор, сработаемся ли мы с ним? Не слишком ли он крут? Не слишком ли сух? Подождём, друзья, а жизнь сама покажет, кто из нас чего стоит. Одно могу твёрдо обещать: свою поддержку, свой совет, если он вам понадобится. И давайте сразу условимся: ежели что не заладится, если почувствуете, что не хватает знаний, опыта, не бойтесь в этом признаться, приходите ко мне. Жить на первых порах придётся в Иртыше, в гостинице, а как поставим первые вагончики и палатки, так переселимся в степь. Не пугает вас такая перспектива?

— Палатки так палатки, — сказал Байтенов.

А Захаров неуверенно пробормотал:

— Гм… Палатки в голой степи… Это даже романтично. Но, надеюсь, это ненадолго?

— Это уже от нас самих зависит. Чем скорее отстроимся, тем скорее справим новоселье. Специалистам мы предоставим квартиры в первую очередь. Вы, кстати, семейные?

— У меня жена — врач, — сказал Байтенов. — Работает в Павлодаре.

— Трудненько вам придётся, — посочувствовал Соловьёв. — Вы в совхозе, жена в городе.

— Она переедет ко мне, как только я устроюсь. Ведь в совхозе будет больница?

— У нас всё должно быть: и больница, и клуб, и ясли… А вы, товарищ Захаров, женаты?

Инженер, замялся:

— Я… видите ли… В общем-то я женат. Но вряд ли жена сможет приехать. У неё слабое здоровье.

— Климат у нас, можно сказать, целительный, — заверил Соловьёв. — На воздухе она, может, быстрей поправится?..

— Нет, — уже твёрже заявил Захаров. — Врачи не разрешат ей жить в совхозе.

— Ну, дело ваше, — сказал Соловьёв. — А сейчас, товарищи, отдохните, мой шофёр проводит вас в гостиницу. Завтра вам снова предстоит трудная дорога. Надо познакомиться с местом, где будет заложен совхоз, прикинуть, где что построить, как разместить тракторные станы. С нами поедут планировщики и первые совхозные работники. Да, да, кадры уже подбираются!.. А раз есть люди, значит совхоз уже существует!

Сначала машина бойко мчалась по широкой ровной дороге, а часа через два свернула на просёлок и принялась так трястись и подпрыгивать на замёрзших колдобинах, что пассажиры то и дело валились один на другого. Всюду ещё лежал глубокий нетронутый снег; лишь узкий просёлок, по которому ковылял «газик», чуть заметно темнел среди белой степи, хмурой от низко нависших туч. Мотор гудел сердито, натруженно, и казалось, то гудит сама степь, возмущённая тем, что кто-то посмел нарушить её безмолвие. «Газик» с трудом продвигался вперёд, и пассажиры добродушно подтрунивали над шофёром:

— Не вывали в снег, Тарас!

Тарас молчал, вцепившись в руль, в его широких плечах и спине чувствовалось напряжение, глаза не отрывались от убегающей вдаль дороги.

— Ты что приумолк, Тарас? — спросил Захаров. — Если что случится, я тебе помогу. Мотор я знаю, как свои пять пальцев!

— Вряд ли Тарасу понадобится помощь — он считается лучшим шофёром, — мягко возразил Соловьёв и, не удержавшись, добавил: — Только не шумит об этом…

Инженер обиделся и замолчал.

Когда приближались к Светлому, из-за туч выглянуло солнце, и степь засветилась чистым и мирным, приветным светом.

— Кажется, прибыли, — сказал Соловьёв, — вон и озеро!

Гребенюк остановил «газик» на самом берегу. Пассажиры, разминая затёкшие ноги, щурясь от сияния снегов, вылезли из машины. Игнат Фёдорович раскинул руки, словно желая обнять весь этот простор, и звонко, с мальчишеским задором крикнул:

— Здравствуй, степь-матушка!.. Здравствуй, озеро Светлое! Здравствуйте, поля совхозные!..

Все засмеялись: и о полях и о совхозе говорить было рано. Вокруг, куда ни кинешь взгляд, разливалось белое половодье снегов — это были места, где редко ступала нога человека. Вдали, в разрывах тумана, который пыталось разогнать утреннее солнце, виднелись вершины неприступных, суровых гор. Перед приезжими матово поблёскивало озеро, затянутое серой ледяной плёнкой и вовсе не оправдывавшее в эту хмурую пору своего поэтического названия.