Вдруг — выстрел где-то за воротами.

В одно мгновение Салыр и Тувак, с карабинами в руках, вскочив на ноги, ринулись к двери. В прихожей темно, пусто. Оба джигита секундой раньше выбежали во двор.

Какой-то невнятный говор доносился снаружи. Кто-то негромко, но властно командовал: «Прочь! Всем со двора! И без шума!..»

В прихожей, — две двери, ведущие во двор. Одна, боковая, кажется, заперта. Тувак — к ней. Салыр стал у той двери, через которую они входили днем.

А где же все три джигита?

Точно в ответ на этот вопрос выстрелы застучали совсем близко, наверное, по ту сторону ворот. Это карабины — такие только у джигитов Салыра. Вот — крики отчаяния, стоны… Кого-то ранили, может, смертельно…

— Э-эй, Салыр! — совсем близко прозвучал незнакомый голос. — Тувак-сердар! Бросайте оружие и выходите во двор. Не тронем, слово даем… Вы окружены. Ваши джигиты все полегли. Мы люди Мамедши-мирахура. Именем ревкома Камачи приказываем: сдавайтесь!

Не успел он договорить, как Салыр вскинул карабин к плечу, пальнул прямо в дверь. Еще раз, еще…

В то же мгновенье Тувак метнулся обратно в гостиную. Отсюда занавешенная дверь ведет куда-то в глубь дома. Тувак толкнул ее — заперта. Еще — окно на веранду. К нему Тувак подбежать не успел. Снаружи, в ответ на выстрелы Салыра, открыли огонь сразу несколько человек. Две пули прошибли ставень на окне. Значит, на веранде тоже враги…

— Что, вслепую палите?! — с бесшабашной удалью в голосе прокричал Салыр. — А ну, выходи, ревком ишачий! Смерти своей в глаза погляди, если ты мужчина, а не баба!

Тувак молчал. Неужели конец? Люди мирахура, пусть даже сами пощадят, все равно предадут в руки властей. А что, если им выдать Салыра? Но живым его не возьмешь, а за мертвого..» Да ведь все равно не отпустят, разве что жизнь сохранят. Как улизнуть?

Он стоял, прижавшись к самому косяку той двери, которая, кажется, была заперта наглухо. Если и сквозь нее станут стрелять, пуля не заденет…

Салыр по-прежнему, не таясь, возвышался во весь рост против двери, уже изрешеченной пулями с обеих сторон. Казалось, он презирал смерть. Или на что-то надеялся?

Снаружи больше не стреляли, там, похоже, совещались — были слышны приглушенные голоса… Где же Сеидкул-бай? В сговоре он с нападающими или тоже угодил к ним в когти?

— Видишь, Тувак, — внезапно хриплым, каким-то опавшим голосом заговорил Салыр. — Прав был Одели. Если б тут были сейчас три десятка наших молодцов…

Он не договорил. В тишине сверху раздался легкий треск, потянуло гарью. «Подожгли хворост на крыше!» — тотчас молнией прорезало сознание каждого.

— Сдавайтесь же, эй, вы! — опять послышался прежний голос. — Изжарим, как цыплят!

«Все равно пропадать! — У Тувака кровь застучала в висках. — Но прежде ему пуля…» Не раздумывая, он поднял карабин. Салыр, видимо, решил идти напролом, погибнуть в рукопашной схватке.

— За мной, Тувак! — внезапно во всю силу легких прогремел Салыр. — Глотки будем рвать этим трусливым шакалам! Дешево они нас не возьмут!..

В донесшемся снаружи грохоте пальбы потонул одинокий выстрел Тувака. Салыр, устремившийся к порогу, словно споткнулся, ноги у него подломились. «В затылок, — успел он подумать. — Неужто обошли?..» Рухнул навзничь, кровь толчками заструилась из пробитого черепа…

— Готов! Сюда, ребята! Осторожно, с ним еще один! — на разные голоса закричали нападающие. Один, опередив остальных, склонился над поверженным Салыром, уже бездыханным. «Бежать!» — последним отчаянным усилием Тувак навалился на дверь, она заскрипела, подалась. Враги, видимо, взволнованные удачей, не заметили его. Сторонясь полупотухших костров — вокруг них кое-где еще сидели обескураженные гости свадебного тоя, охраняемые джигитами, Тувак-сердар кошкой метнулся к дувалу, высмотрел дерево, взобрался на него, оттуда на дувал и — очертя голову, вниз, в темноту… Больше о нем на Ле-бабе никто никогда не слыхал.

Пожар на крыше с трудом потушили. Труп Салыра унесли до утра в овечий хлев. Наутро никак не могли понять — откуда у него рана на затылке…

Много позже, когда Нобат Гельдыев с отрядом чекистов из округа приехал в кишлак Ковчун и провел следствие по этому делу, а заодно и обо всех проделках Мамедши-мирахура, которого перед этим сняли с должности и арестовали в Камачи, сделались известными детали того, что произошло на свадебном тое у Сеидкул-бая. Оказывается, о приезде Салыра и Тувака в сопровождении всего лишь трех джигитов Мамедшу-мирахура известил один из оказавшихся на тое жителей аула Мюрушгяр. Мамедша, собрав до тридцати бойцов самообороны, поспешил в Ковчун. Люди на тое, конечно, сразу же заметили прибытие крупного вооруженного отряда, сторонники Салыра хотели было дать знать его джигитам — но и тут нашлись такие, кто не мог простить Салыру его вероломства, они-то и помешали предупредить «льва Кизылкумов» об опасности. Сеидкул-бая схватили первым, заставили отдать приказ своим лутчекам: не вмешиваться! Так Салыр оказался в западне: один из его джигитов был убит в перестрелке, другой, раненый, попал в плен, третьему удалось бежать.

Утром следующего дня Мамедша-мирахур, окрыленный победой, ринулся с отрядом в пески, к стану Салыра. Но оказалось — здесь пусто, ни души. Тот джигит, что ускользнул во время схватки в Ковчуне, поначалу прятался в чьем-то хлеву. Услышав, что Салыр убит, раздобыл коня и галопом помчался на стан. Одели-пальван, выслушав донесение, сразу решил: все кончено. Собрал людей, объявил: разойтись, кто куда хочет, имущество, какое можно унести, разделить, остальное закопать либо бросить. Распихав по хурджунам что успели, понурые, разъезжались по одному, по двое джигиты некогда славной разбойничьей ватаги. Человек пятнадцать во главе с Ягмуром, младшим братом Одели, решили не расходиться, действовать заодно, не оставлять прежнего ремесла степных калтаманов. И опустел просторный двор у колодцев Кыран, обнесенный высоким дувалом.

Джигиты Мамедши-мирахура обшарили в нем все закоулки, палками, шашками, ножами истыкали землю. Кое-где отыскали зарытое — зерно и муку, одежду и одеяла, посуду, немного патронов. Доложили мирахуру. Он только секунду подумал, махнул плетью:

— Поджечь строения!

Весело запылали копны хвороста и сухой колючки, которыми обложили мазанки внутри двора. Вскоре занялись окна и двери, потолочные балки. Мамедша скомандовал трогаться в обратный путь. Долго еще оглядывались джигиты на громадный столб черно-рыжего дыма, вставший над барханами в безветренном холодном воздухе хмурого мартовского дня, — с рассветом небо заволокло серыми плотными тучами. Все уже знали: с Салыром и его бандой покончено, караванные пути в Кизылкумах отныне свободны. Но смутно было на душе у победители — Мамедши, председателя камачинского ревкома. Чуял он: близок и его конец.

Предчувствие не обмануло. Недели две спусти в Ковчун, а затем в Камачи прибыл с отрядом начальник оперотдела Коркинской окрчека Нобат Гельдыев. Несколько дней длилось расследование, Нобат опросил десятки людей, в том числе былых джигитов Салыра, сложивших оружие. Облик Мамедши-мирахура сделался ему вполне ясен. На основе полномочий, загодя полученных по телеграфу из Бухары, Нобат снял и арестовал Мамедшу. Было арестовано еще шестеро его ближайших сподвижников. Всех семерых под конвоем отвели в Карши. Нобату поручили следствие, потому что много керкинских было замешано в здешних событиях. Позже арестованных приказали направить в столицу республики: что с ними дальше стало — неведомо.

Искали следы Тувак-сердара, но тщетно.

По слухам, малолюдная шайка Ягмура — все, что осталось от Салырова воинства, — подалась на юг, к Мукры и Термезу, позже скрылась за рубеж.

Обгорелые руины у колодцев Кыран вскоре сделались прибежищем для шакалов, степных лисиц, да еще для ночных пугал — филинов и сов. Караванщики и чабаны старались подальше обходить проклятое место.

А в народе долго рассказывали быль да небыль про то, как сперва дружили, потом рассорились Мамедша-мирахур и удачливый главарь калтаманов Салыр-мерген. Как первый выследил второго на тое у Сеидкул-бая, как Салыр погиб в схватке от выстрела в затылок. Имя Тувак-сердара было очень скоро забыто, никто так и не догадался о его вероломстве.