Биберштейн развернул бумагу, достал паспорт и глянул на фотографию.

— Ко...зин. А...лек...сей, — прочитал он по складам. — Хотел бы я знать, куда он шел на связь, где его явка. А может, он заброшен к нам не один?

— Нет, господин штурмбаннфюрер, в штабе генерала Неринга мне сказали, что поблизости от него никаких других следов не обнаружено. Солдаты прочесали весь район, где был найден русский.

Только теперь Биберштейн понял, почему усмехнулся генерал Неринг, когда пожелал ему успеха. Он хмуро приказал адъютанту:

— Распорядитесь отправить этого русского в Петрушино, в балку. Мертвым бессмысленно задавать вопросы. А впрочем... — Биберштейн задумался, улыбка вдруг скользнула по его лицу, — впрочем, пусть полежит в подвале. Попробуем показать его арестованным. За успех не ручаюсь, но все может быть. Иногда и покойники приносят пользу на очных ставках...

Вернувшись к письменному столу, Биберштейн принялся изучать документы русского парашютиста.

Стоянов и Петров совсем сбились с ног, отыскивая следы новой подпольной организации. Теперь они поняли, что разоблаченная ими группа была не единственной в городе. Листовки не исчезали со стен домов, а на улицах по-прежнему находили убитых немецких солдат. В самом центре был обнаружен фельдфебель с проломленным черепом. В районе Собачеевки нашли труп немецкого офицера. По приказу Брандта в качестве заложников вспомогательная полиция арестовала всех мужчин на прилегающих улицах. Но виновников найти так и не удалось. Тридцать заложников были расстреляны в Петрушиной балке.

И это не помогло. По ночам в разных концах города слышались одиночные выстрелы. Стоянов всячески избегал встреч с бургомистром, но тот сообщил о нападении на его автомобиль и попросил начальника полиции явиться для объяснений.

— Как ваше здоровье, господин Стоянов? — спросил бургомистр, встретив начальника полиции возле здания бургомистрата.

— Пока не жалуюсь. Слава богу, здоров.

— У вас очень утомленный вид. Возможно, вам не по силам такая работа?

— Господин бургомистр! Я делаю все, что возможно...

— Хорошо. Подождите меня в приемной. Я вернусь через десять-пятнадцать минут, — холодно оборвал Стоянова бургомистр.

Начальник полиции послушно проковылял в подъезд, тяжело поднялся по лестнице и вошел в приемную.

— Здравия желаю! Господин бургомистр просил вас подождать, — сказал Кондаков.

Опираясь на палку, Стоянов тяжело опустился на стул.

— Слыхали? В Бессергеновке сегодня ночью русские опять переполох учинили, — продолжал Кондаков. Ему, видимо, была скучно сидеть одному, и он обрадовался приходу Стоянова, с которым можно было поговорить.

— Какой такой переполох? — не сразу понял начальник полиции.

— Ворвались ночью в село, перебили взвод добровольцев, разнесли в щепки полицию, а рабочих, которые находились там на рытье окопов, увели к себе через линию фронта...

— Да-а... — протянул Стоянов. — Одно слово — фантазия.

Он уже знал о дерзком ночном налете советских бойцов на Бессергеновку, знал о гибели двух десятков добровольцев, согласившихся служить в немецкой армии. Но знал также, что никаких рабочих русские не уводили.

— Почему фантазия? Я точно говорю. Сам бургомистр рассказывал. Комедия да и только...

Стоянов усмехнулся.

— А кто в нашу машину стрелял? Небось, поймали уже? — спросил Кондаков. — Уж очень разгневался господин бургомистр.

— Кто стрелял? Они же и стреляли. Фронт-то всего в двенадцати километрах от города. Чего им стоит сюда проскочить? Постреляли и ушли обратно. Ищи ветра в поле, — сказал Стоянов и тут же ухватился за эту версию.

«И в самом деле. Почему бы не свалить все на диверсантов, пробравшихся с той стороны. Разве полиция за них в ответе?»— подумал он. Эта мысль ему понравилась. И когда бургомистр вернулся и стал упрекать полицию в плохой работе, Стоянов вскипел. Не стесняясь в выражениях, он обругал немцев, которые плохо держат фронт. Сказал, что не в состоянии один бороться с Советской Армией, что половина русской вспомогательной полиции по указанию капитана Брандта занята вылавливанием немецких дезертиров.

— Хорошо! Хорошо! Допустим, что в Таганрог просачиваются советские диверсанты, — примирительно начал бургомистр. — Но из больницы военнопленных не прекращаются побеги, да и листовки со сводками Советского Информбюро появляются теперь в еще большем количестве, чем раньше. Согласитесь, господин Стоянов, что это дело тайной большевистской организации. Я ценю ваши прежние заслуги, но сейчас, в это тяжелое для всех нас время, вы проявляете недостаточно усердия.

— А что еще можно сделать? Мы...

— О! Это вы должны знать сами. Вы являетесь начальником городской полиции, и я должен спрашивать, что вы сделали, чтобы в городе было спокойно. За это бургомистрат платит деньги.

— Ладно. Я попробую еще раз прочесать весь Таганрог. Организуем ночную проверку документов по квартирам. Усилим наряды патрулей...

— Вот, вот. И на все это должно уйти не более пяти дней. Если эти мероприятия не дадут должного результата, нам придется подыскивать другого начальника полиции. По этому поводу я уже беседовал с капитаном Брандтом. Это он попросил дать вам еще немного времени.

Бургомистр поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен.

В течение нескольких ночей полиция производила повальную проверку документов на квартирах жителей Таганрога. И как раз в эти дни вдруг прекратились убийства немецких солдат и офицеров. Стоянов ликовал. Он и не подозревал о том, что убийства в городе прекратились вовсе не в результате принятых мер, а потому, что подпольщики выполняли распоряжение советского командования.

Васю Копылова арестовали ночью, в доме отца, а утром он уже попал на допрос к гауптшарфюреру Мюнцу. Рядом с Мюнцем за письменным столом сидел переводчик фельдфебель Адлер. Он-то и начал задавать обычные в таких случаях вопросы: фамилия и имя, год и место рождения, вероисповедание, профессия, место постоянного жительства...

Пока перепуганный арестом Василий, запинаясь от волнения, отвечал Адлеру, Мюнц пристально разглядывал арестованного. Перед ним стоял восемнадцатилетний белоголовый деревенский паренек. Когда все формальности протокола были соблюдены и Копылов расписался в том, что предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний, Мюнц снял пенсне и отрывисто произнес несколько немецких слов.

— С какой целью вы перешли линию фронта? — перевел Адлер.

Копылов замотал головой:

— Я не переходил. Я там не был.

— Где не был? — переспросил Адлер.

— Не был я на той стороне.

— Зачем ты врешь? Нам все про тебя известно. Ты ушел из Михайловки и больше месяца тебя не было в селе.

— Да я же в город ходил, в Мариуполь, на работу хотел наняться...

Ответ Копылова Адлер перевел Мюнцу. Тот, не спуская глаз с арестованного, укоризненно покачал головой и, выдвинув ящик письменного стола, достал измятый паспорт. Потом он что-то объяснил Адлеру, передал ему паспорт и вновь уставился на Копылова.

— Господин гауптшарфюрер говорит, что ты можешь сохранить себе жизнь только правдивым признанием, а ты врешь с самого начала допроса, — сказал Адлер. — Я повторяю, что нам известно о тебе все. Мы знаем, что ты был на территории советских войск и вернулся обратно с заданием советского командования.

— Неправда. Не было этого. Я не ходил через линию фронта и ничего про это не знаю, — упрямо мотал головой Копылов.

— Тогда полюбуйся! — Адлер поднес к глазам Копылова развернутый паспорт. — Тебе знаком этот человек? Это Козин. Алексей Козин. Он вчера приземлился в районе Таганрога и сразу попал в наши руки.

Копылов вздрогнул и отшатнулся назад. Потом сразу попытался взять себя в руки. От пристального взгляда Мюнца не ускользнуло ничего. Он довольно улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

Еще утром, когда Мюнц пришел на службу, штурмбаннфюрер Биберштейн передал ему документы погибшего русского парашютиста. И Мюнц решил использовать их при допросе Копылова. Он разглядывал побледневшее лицо парня, видел его растерянность и не торопился со следующим вопросом. Пусть помучается ожиданием. Наконец он заговорил: