После того как подготовка и осмотр места харакири были завершены, а кайсяку и присутствующие при сэппуку проэкзаменованы на знание церемоний, наступал главный момент обряда. Обстановка проведения харакири требовала торжественности и должна была быть «красивой». От присутствующих же требовалось относиться к осужденному с вниманием и уважением.
Хозяин дворца (дома), в котором проводилась церемония, вел цензоров к месту, где зачитывался приговор, при этом этикет требовал, чтобы свидетели были одеты в церемониальное пеньковое платье и шли с двумя мечами. Затем приводили осужденного, окруженного сопровождавшими его лицами: моногасира шел спереди, енин сзади, шестеро прислужников 5–6-го рангов — по бокам.
После того как все рассаживались по местам, главный цензор, не глядя в сторону преступника, начинал чтение приговора, стараясь делать это ровным голосом, дабы придать спокойствие и твердость присутствующим. Осужденному было разрешено сказать главному свидетелю то, что он хочет, однако, если его речь была сбивчива и несвязна, цензор клана (главный свидетель) делал знак прислужникам, и те уводили приговоренного. В случае, если осужденный просил письменные принадлежности, чтобы изложить свою последнюю волю, приближенные дайме должны были ему отказать, так как это запрещалось законом. Затем главный цензор покидал место совершения сэппуку, и сразу же после прочтения приговора он должен был приводиться в исполнение, чтобы мужество не изменило со временем осужденному.
Прислужники во время чтения приговора сидели справа и слева от осужденного. В их обязанности входило не только всячески помогать приговоренному к харакири самураю, но и убить его (отрубить голову или заколоть) при попытке к бегству кинжалами, которые прислужники прятали у себя за пазухой.
Осужденный входил в загороженное пространство (если харакири совершалось в саду) через северный вход и занимал свое место для исполнения сэппуку, садясь лицом к северу. Возможно было и обращение лицом к западу с соответствующим оформлением места исполнения сэппуку. Кайсяку со своими помощниками входил через южные ворота, становился слева сзади, спускал с правого плеча свои церемониальные одежды, обнажал меч и клал ножны от него сбоку, делая все так, чтобы этого не видел приговоренный.
Другой ассистент в это время преподносил осужденному на подносе кинжал, а прислуживающие самураи помогали сбросить одежду и обнажить верхнюю часть тела. Совершающий харакири брал предложенное ему оружие и делал один (или более, в зависимости от разновидности способа) прорез в брюшной полости, стараясь перерезать мышцы и кишки по всей ее длине. Производить эту операцию следовало без поспешности, уверенно и с достоинством.
Кайсяку внимательно должен был наблюдать за происходящим сэппуку и вовремя нанести окончательный удар умирающему. В зависимости от договоренности и условий совершения харакири выделялось несколько моментов для отсечения головы: когда ассистент отходит, поставив поднос с кинжалом перед буси; когда осужденный протянет руку для того, чтобы взять поднос (или, согласно ритуалу, поднимает поднос ко лбу); когда самурай, взяв кинжал, смотрит на левую сторону живота; когда осужденный наносит себе удар кинжалом (или делает прорез живота). В некоторых случаях кайсяку ждал момента потери сознания и только тогда отрубал осужденному голову. Особо важным было для кайсяку не упустить нужный момент для отделения головы от туловища, так как очень трудно обезглавить человека, потерявшего способность владеть собой. В этом и заключалось искусство кайсяку. Воистину, как писал Иосиф Бродский:
При совершении обряда харакири особое внимание обращалось на эстетическую сторону дела. Кайсяку, например, рекомендовалось нанести умирающему такой удар, при котором отделившаяся сразу от туловища голова все-таки повисала бы на коже шеи, так как считалось некрасивым, если она покатится по полу.
В случае, когда помощник не сумел отрубить голову одним ударом и осужденный делал попытку встать, прислужники самурая обязаны были добить его.
Когда голова была отрублена, кайсяку отходил от трупа, держа меч острием вниз, вставал на колени и протирал лезвие белой бумагой. Если у кайсяку не было других помощников, он сам брал отрубленную голову за пучок волос (магэ) и, держа меч за лезвие, поддерживая рукояткой подбородок головы осужденного, показывал профиль свидетелю (слева и справа). В случае, если голова была лысая, положено было проткнуть левое ухо кодзукой (вспомогательным ножом, имеющимся при ножнах меча) и таким образом отнести ее для освидетельствования. Для того чтобы не запачкаться кровью, кайсяку должен был иметь при себе золу.
После засвидетельствования совершения обряда свидетели поднимались и уходили в особое помещение, где хозяин дома (дворца) предлагал чай, сладости.
В это время самураи низшего ранга закрывали тело, как оно лежало, белыми ширмами и приносили курения. Место, где происходило харакири, не подлежало очищению (в редких случаях его освящали молитвой), оно должно было постоянно держаться в памяти; брезгливое же отношение к помещению, запачканному кровью осужденного, порицалось.
В журнале «Нива» за 1882 год приводится описание ритуала харакири, сделанное секретарем английского посольства в Японии Митфордом, присутствовавшим при этом. Митфорд присутствовал в качестве должностного лица при самоубийстве по суду Таки-Зензабуро, офицера князя Бизена, который в феврале 1868 года самовольно отдал приказ стрелять по европейцам во время мятежа в приморском городе Кобе, против чего восстали все европейские посольства.
Церемония харакири, утвержденная самим Микадо, была назначена в ночь на 30 октября 1868 года в храме в Сейфукуи, где в то время была главная квартира войск Сатеума из Киото.
Митфорд рассказывает:
«Двор храма имел торжественный и красивый вид. Отряд солдат стоял вокруг зажженных костров, которые проливали таинственный свет на украшенные драконовыми головами желоба и расписные фронтоны храма. Нас пригласили следовать в главную залу храма с высоким сводом, который поддерживали колонны из черного дерева, а с потолка свисало множество золотых лампад и других обычных украшений буддийского храма. Перед главным алтарем, где пол, покрытый прекрасными белыми циновками, был приподнят на несколько вершков, лежал войлочный ковер ярко-красного цвета. Большие свечи на одинаковом друг от друга расстоянии кидали таинственный свет, достаточный для того, чтобы видеть церемонию. Семь японцев стали слева на возвышенном месте, мы — справа.
По прошествии долгих томительных минут вошел приговоренный к казни Таки-Зензабуро. Это был сильный красивый человек, лет тридцати двух, с благородной осанкой, одетый в придворное платье с широкими крыльеобразными нашивками, которые обыкновенно надеваются японцами в особо торжественных случаях.
Его провожали три офицера, одетых в цилебаори (военные плащи) с вышитыми золотом краями, и кайсяку, роль которого исполнял его любимый ученик; он был выбран друзьями осужденного, так как ловко управлялся с мечом. По левую руку от кайсяку, к той стороне, где стояли японцы-свидетели, приблизился медленными шагами сам приговоренный; оба они низко поклонились им, потом, как нам показалось, поклонились еще более низко нам.
Осужденный поднялся мерным шагом и с большим достоинством на помост перед главным алтарем, два раза преклонил колена, затем сел, по японскому обычаю, поджав ноги, на красный ковер, лицом к присутствующим. Кайсяку сел около него слева. Тогда выступил вперед один из офицеров, неся нечто вроде шали, служащей в храмах для жертвоприношений, и положил в нее завернутый в ткани короткий японский меч, скорее похожий на большой кинжал, длиною двадцать пять сантиметров, с блестящим, острым как бритва лезвием. Это оружие он передал, распростершись на полу, приговоренному, причем последний принял его с благоговением, поднял обеими руками над головой и затем положил перед собою. После короткой тихой молитвы Таки-Зензабуро сказал тронутым от волнения голосом человека, собирающегося сделать тяжелое признание, но без малейшего признака страха или тревоги на лице, следующие слова, которые перевели: „Я и только я один, на свой страх, дал приказ стрелять в Кобе по чужеземцам и повторил его, когда они попытались бежать, за это я приговорен — исполняю над собой харакири и прошу присутствующих оказать честь быть свидетелями этого“.
Снова нагнувшись, приговоренный снял верхнюю одежду и обнажил свое сильное тело до пояса. Старательно, по японскому обыкновению, он подсунул рукава своей одежды под колени, чтобы упасть вперед, как подобает благородному японцу, а не назад, затем обдуманно и спокойно взял меч и взглянул на него с благоговением. Казалось, на минуту он собрался в последний раз с мыслями и вслед за тем глубоко вонзил оружие ниже пояса, медленно проведя им слева направо, повернув его в ране и сделав еще короткий взмах в обратном направлении. Во время этой мучительной операции ни один мускул благородного лица не дрогнул. Выдернув меч, он упал вперед и вытянул шею. Тут в первый раз на его лице отразилось ощущение боли, но из груди не вырвалось ни одного стона. Тогда поднялся кайсяку, стоявший до этого рядом на коленях и следивший за каждым движением осужденного, потряс в воздухе мечом, затем меч сверкнул, раздался удар — и голова осужденного, отделившись от туловища, лежала на полу.
Кайсяку отвесил глубокий поклон, вытер свой меч и сошел с возвышения. Меч, обагренный кровью, был торжественно вынут из руки Таки-Зензабуро как знак свершившейся казни».