— Нет! — отрезал инженер.

Зурко не обратил внимания на его тон и продолжал:

— Я знаю, у вас это не принято.

— Так почему вы тогда спрашиваете? — вспылил инженер.

— Был со мной однажды такой случай, — словоохотливо продолжал Зурко. — Около кооператива лупил мужик женщину. Я остановился и говорю: «Разве можно бить такую тростиночку?» Не успел я договорить, как она извернулась и цап его за волосы…

Они свернули в высокий ельник. Под ногами захрустели сухие веточки. От этого звука у них мороз пробежал по спине и появилось предчувствие, что хруст этот предвещает им беду, и они уже не могли думать ни о чем другом, кроме этого хруста.

Жгучая боль в запястье ослабела. Внезапный прилив крови вызвал бурную пульсацию. Услышав биение своего сердца, он радостно шепнул:

— Кровь, кровь пульсирует. Кровь пульсирует, — повторил он, и спазмы перехватили ему горло. На глаза навернулись слезы. Он все видел будто сквозь закопченное стекло. Когда слезы высохли, инженер увидел, что резервист достал следующую фотографию.

— Дети, — пояснил он любопытствующим у костра.

— Такие большие? — удивленно спросил ефрейтор.

— Так ведь мне уж сколько лет! — проговорил резервист. — Сын на медика учится…

Ящики сползли коню под брюхо. Пришлось остановиться. Они обтерли мокрый конский хребет, но им и в голову не пришло, что с конем что-то случилось. Осветив спину лошади батарейкой, они обнаружили глубокую рану, из которой струилась горячая липкая кровь.

— Перегрузили мы его, — укоризненно проговорил инженер.

— Ничего. Это же скотина. Пусть тащит! — отрезал Зурко, но по его лицу было видно, что ему это далеко не безразлично, и он отправился на поиски травы, которую можно приложить к ране коня.

Тяжелые тучи, нагромоздившиеся вокруг луны, разорвались, образовав просветы, но внизу, меж деревьями, все еще была темень. Инженер мысленно вернулся к Бее. Только потеряв жену, он понял, как ему ее недостает, и упрекал себя за то, что так легко от нее отказался. Ему не приходило в голову, что он сделал ошибку, чересчур ей доверяя. Больше всего он винил себя за то, что отказался от нее без боя. Путь уступок, продиктованный ему гордыней, был, собственно говоря, неосознанной трусостью…

Зурко возвратился с папоротником. Со знанием дела он поплевал на него и привязал к ране коня.

Они продвигались медленно, потому что конь потерял много крови и ослаб.

— А дочка? — спросил ефрейтор. — Что дочка делает?

— Учится в гимназии.

— Теперь уж, наверное, не учится, — озабоченно проговорил рыжий солдат.

— Почему бы это? — окрысился на него резервист.

— А потому. Может, она себе уже нашла ухажера? — поддразнивал его рыжий. — Может, вы уже дедушка?

Несколько проснувшихся солдат начали хихикать. Резервист гневно сверкнул глазами.

— Скоты! Ведь она еще ребенок! — громко крикнул он.

Инженер с трудом пошевелил правой рукой. Его пронзила такая боль, что он закусил губу, чтобы не закричать. Мужество оставило его, но через минуту он вновь стал твердить себе, что нельзя сдаваться, и опять начал все с самого начала: двигал мизинцем, затем большим пальцем, потом запястьем, локтем…

Он не знал, который час: долго был без сознания. Скоро начнет светать. Нет, это еще не скоро, не скоро… Все у него шло хорошо. Наконец ему удалось сесть.

— Я могу сидеть, — умиленно шепнул он, и на глазах у него выступили слезы. — И вытереть себе глаза, — добавил он, судорожно глотая воздух.

Он протер глаза, чтобы лучше рассмотреть все вокруг, и начал осторожно вглядываться в ту сторону, где должен быть виадук.

Министр перерезал ленточку и предоставил ему слово. Он тогда сказал:

— В наших скромных условиях редко когда выпадает случай возводить такое большое сооружение. Я рад, что именно на мою долю выпало это счастье. Мы трудились на стройке с вдохновением и любовью. Мы приносили ей в жертву и свою личную жизнь, а иногда и свое счастье…

Тропинка вдруг скользнула вниз по склону, крутому, как скат крыши. Под ногами посыпались камни. У него было такое чувство, будто вся гора пришла в движение, что она вот-вот засыплет его и погребет здесь. Он думал только о том, как бы остановиться, и, когда на его пути возникла черная тень, прыгнул к ней. К счастью, это оказался довольно старый и толстый бук. Он повис на нем, изрядно поцарапанный, но все равно был рад, что удачно отделался.

Внизу гремел Зурко с конем — он не мог остановиться. Шум от него удалялся со скоростью курьерского поезда — так быстро они спускались. Инженер боялся самого худшего, но не знал, чем им помочь. Потом разом наступила тишина. Долго-долго ничего не было слышно. Он пошел вниз по склону.

На полянке размером в носовой платок сопел Зурко.

— Я прямо как падалица.

Инженер вздохнул с облегчением. До виадука было уже рукой подать. Они постелили брезент, вытянули ноги и закурили, успокаивая нервы и собирая силы для последнего отрезка пути.

Первым поднялся Зурко. Он был крепкий и выносливый как мул. Своими руками он наверняка перекидал горы щебня и глины, а его сильные ноги свидетельствовали о том, что он много походил по земле. Инженер мало знал о Зурко, но его широкие плечи, суровое лицо, нахмуренные глаза и тяжелые кулаки говорили сами за себя.

Зурко пошел взглянуть на коня и осмотреть окрестности, но вдруг застыл как громом пораженный.

— Что такое? — спросил инженер.

Зурко показал на мигающий огонек у виадука.

— Они поставили там охрану, — процедил он сквозь зубы.

— Значит, дело усложняется, — вздохнул инженер.

— Это из-за меня, — сказал Зурко. — Я ужасно не люблю простых вещей. — Он злобно сплюнул.

С минуту оба стояли как вкопанные.

— Что будем делать? — спросил наконец инженер.

— Я пойду погляжу, — сказал Зурко и тут же растворился во мраке.

Инженер хотел крикнуть ему вслед, что командир тут он, что он тут за все в ответе, что решать все должен тоже он, а потому он не желает, чтобы Зурко действовал на свой страх и риск, но — не издал ни звука. Он вовремя сообразил, что у него нет авторитета, а на нет и суда нет.

Когда он разошелся с Беей, он тоже действовал нерешительно, как стрелок, не видящий цели.

Глаза его смотрели на огонек у виадука, но мысленно он уже видел перед собой Бею, слышал гудение мешалок, шорох выливаемого бетона, крики каменщиков, плотников, арматурщиков. Он находился тогда в деревянном домике конторы, откуда всем руководил. Она вошла гордо, как судья, хотя заслуживала того, чтобы стоять перед судом.

— Не сердись, я не виновата. Для тебя существовала только стройка. Она поглотила тебя и…

— И испытала наши характеры!

Она сердито сверкнула глазами. Он думал, что она не совладает с собой и начнет хныкать, но она знала, что ей нужно, и поэтому только повысила голос.

— Судя по твоим словам, я — бесхарактерная особа, а потому тебе не подхожу. Надеюсь, что после этого открытия ты не будешь препятствовать разводу.

Только теперь он понял, зачем она пришла.

— Где твоя бумажка? — спросил он, изображая надменность.

Она быстро извлекла свое заявление, и он так же быстро подписал его.

— Чем еще могу быть тебе полезен? — спросил он затем.

— Спасибо, — произнесла она изменившимся тоном. Ей впервые стало не все равно. У него было такое чувство, что она сейчас раздумает, но она сказала совсем другое: — Прошу тебя, на суде не кричи и не сердись.

— Я не сержусь…

— А ведь сержусь же! — закричал он на весь лес. — Сержусь на самого себя!

Его била лихорадка. Он обвинял себя в том, что вел себя неразумно, что не боролся за Бею, не уговаривал ее изменить решение. Он дошел до того, что ненавидел себя самого. Он бил себя кулаками по голове и кричал:

— Сержусь! Ненавижу себя!