Но все складывалось по-другому.

Несмотря на то что их взаимную любовь питали естественные, сильные чувства, оба они, однако, ощущали: счастье уходит от них с каждым днем. Первым виновником и первой жертвой оказался Левис. Он не обладал таким возвышенным сердцем, как Ирэн.

Обоим случалось распечатывать письма, адресованные другому. Ирэн, взглянув на первую строчку, сразу извинялась. Левис же, даже поняв, что речь идет о делах банка «Апостолатос», не мог отказать себе в удовольствии дочитать до конца.

Ирэн работала без помощников, обдумывая серьезные решения на ходу, пока приводила себя в порядок или одевалась; Левис не мог обходиться без секретаря. Снова в повседневную жизнь вошел Марсьяль.

Как и большинство бизнесменов, Левис был не в ладах с цифрами, путаясь хуже ребенка в пределах четырех арифметических действий.

Ирэн над ним посмеивалась:

— Вы кончите, как мой дядюшка Приам; как-то вечером он подводил итоги и обнаружил огромный дефицит. Взял пистолет и застрелился, а наутро оказалось, что была всего лишь ошибка в подсчетах. Он оставил моей тете Клитемнестре шесть миллионов.

Зазвонил телефон. Левис поднял трубку, спокойный, но помрачневший.

— Это вас, дорогая, — произнес он.

Профессиональное мастерство Ирэн навевало на него тоску. Он задавал себе вопрос, как она одна со всем справляется. Она никогда не опаздывала, принимала посетителей, составляла картотеку, отвечала на письма, диктовала отчеты и, казалось, делала все это без малейших усилий. Рабочий кабинет Ирэн был всегда прибранным, она наводила там порядок каждое утро. А в кабинете Левиса скапливались счета, послания, которые неделями ждали ответа. Ирэн привыкла при ведении дел к широким жестам («свободно отпускала поводок», как она говорила), особенно с греками. Чувствовалось, что на переговорах царит полное доверие, что предательство здесь невозможно. Он же шел в одиночестве, постоянно настороже, не снимая руки с рукоятки пистолета, вынужден был среди западных бизнесменов, склонных к интриганству, ни на минуту не терять бдительности.

Ирэн происходила из семьи банкиров, имевших дело с золотом, торговавших золотыми слитками. Левис же принадлежал к поколению, умеющему делать вклады только в промышленность; он в глаза не видел золота, относясь с презрением к операциям финансирования под залог и к банкам, этим занимающимся. Сам он использовал средства с депозитных счетов как ему заблагорассудится, порой не считаясь с интересами их владельцев. Ирэн соблюдала традиции, свято относилась к сбережениям клиентов, прибегая к выпуску облигаций или к государственным фондам; не ленилась задабривать парламентариев и прессу. «Быть банкиром, — объясняла она, — это значит соблюдать тысячу мелких правил, никогда не рисковать».

Левису, воспринявшему самомнение послевоенных лет, не нравилась такая медлительность, и тут он был не прав. От союза политики и банка дети рождаются некрасивые, но выносливые.

— Ирэн, вы — воплощение монополии и взяточничества.

— А вы, — парировала она, — беспорядка и спекуляции.

Левис иногда отказывался от дела, которое казалось ему скучным. По общему мнению, он вел себя в этих случаях, как женщина. Ирэн ничего не упускала; ей все было кстати. Она всегда помнила, что современный кредит — потомок былого ростовщичества, и не пренебрегала ничем, даже самым малым. Она старалась не вести охоту на территории Левиса. (Появление сходных предприятий в Средиземноморье способствовало тому, что их интересы нередко сталкивались.) Но если Левис передавал ей какую-нибудь папку с документами, решив посмотреть, как она выпутается из этих трудностей, Ирэн серьезно вникала в существо дел, и положительный результат не заставлял себя долго ждать. Тогда Левиса охватывала обида. Из гордости он старался этого не показывать, но от глаз Ирэн ничто не укрывалось, и она с присущей ей прямотой предлагала ему аннулировать этот контракт. Но он, по-прежнему мрачный, отказывался; обиды Левис забывал с большим трудом.

Конечно, он, как и раньше, восхищался женой, но теперь часто думал о ней с неприязнью.

Он упрекал себя за это, но тем не менее злые мысли приходили все чаще.

Однажды утром Левис сказал:

— Я не вернусь. У меня деловой обед в городе.

Он хотел было ввести Ирэн в курс дела, рассказать ей, что ему предстоит рассмотреть выгодные предложения американского консорциума по установке радиотелеграфа по всей Малой Азии, вплоть до Персии. Однако чтобы заинтриговать Ирэн, — он полагал, что она так же ревнива к его делам, как он к ее, — а может быть, потому, что она, проявляя скромность, ничего не спрашивала, да еще чтобы не сглазить эту сделку, Левис решил больше ничего не говорить.

Вечером, чувствуя угрызения совести, он вернулся к утреннему разговору:

— Я не успел вам объяснить. Я приглашал обедать двух американских банкиров, которые прибыли из Лондона.

— Это не по поводу установки радиотелеграфа в Малой Азии? — прервала Ирэн. — Будьте осторожны, группа Маркони ваших партнеров вовсе не поддерживает, хотя они это утверждают. Я навела справки, это предложение несерьезно.

Не так уж много прошло времени, а оба они стали менее откровенны. Ирэн — потому что ощущала, что муж от нее отдаляется. Левис — потому что чувствовал рядом с собой профессионала более высокого уровня. У него складывалось впечатление, что он ведет борьбу с противником, находясь с ним в интимных отношениях, противником очень ловким, который с первой же сделки оставил его далеко позади. Операция с эксплуатацией Сан-Лючидо сначала их разъединила, потом свела; Левис долго думал о Сан-Лючидо с радостным волнением, как об источнике своего счастья, но по мере процветания разработок серы нарастало чувство унижения; он поймал себя на том, что испытал нечто вроде отвращения, узнав, что работы входят во вторую стадию, что прибыль получена достаточная и компания предлагает даже выплачивать дивиденды.

В связи с этим он вспомнил, что приближается годовщина их встречи на Сицилии. Он решил, что принесет Ирэн букет пьянящего, пахучего жасмина, какой благоухал за окном в тот первый вечер.

Во второй половине дня, когда Левис зашел в цветочный магазин за букетом жасмина, случаю — нашему самому злобному врагу — угодно было, чтобы туда же пришла мадам Маниак. (Когда столько лет общаешься в свете, неизбежно имеешь и общих продавцов.) Элси! Она вдруг предстала владычицей всех удовольствий, женщиной величественной и забавной, образованной и совершенной, такой, какою Левис — стыдясь своего желания — хотел бы видеть Ирэн и какою она не была. К этому времени он уже разуверился в том, что законная жена может заменить мужчине любовниц. Он почувствовал, что Элси ему снова необходима. Между ними никогда не возникало ссор, размолвок, не обсуждались вопросы ни чести, ни справедливости. В согласии с нравами аристократического XVI округа мадам Маниак любезно начала разговор так, словно они прервали его накануне.

— К аперитиву не приходите, если вам это неприятно, а вообще я рада буду видеть вас… Новости? Марбо — в постели: в мягкое место ему попала пуля, которую выпустил Харбеджан несколько дней назад, когда они встретились в Солони. Знаете, когда армяне берутся за оружие…

Их разговор прервала цветочница. Ей нигде не удалось раздобыть жасмин.

— Тем хуже, — раздраженно произнес Левис, — дайте что-нибудь другое, например… салат…

Уже час как Левис находился у мадам Маниак; он лежал на диване, она кружила рядом, продолжая в том же легкомысленном тоне:

— Все говорят, что твоя жена восхитительна. Прямо с фресок Равенны. Ты, видно, хочешь, чтобы я познакомилась с ней одной из последних? Уверена, что она бы мне понравилась.

— Это уже опасно.

— Ну ладно, Левис… Рассказывают к тому же, что она отличный бизнесмен. Познакомь нас.

— Как-нибудь потом.