Вот тогда-то Егор человека-то и ухлопал. Опять же, как сказать, человека. Крытника! Какой он человек... Но все ж с руками и с ногами. И с головой, как мы.

Сторожили мы зону строгого режима. Часть наша в поселке располагалась, зона тут же рядышком.

Вели мы тогда колонну в лес. По дрова. Идем хорошо, морозец бодрит — градусов под тридцать, подгоняет, но это еще по-божески. Без ветра, даже не колыхнет. Идем, короче, все в порядке. И вдруг — раз! — выскакивает один из строя — и деру! Прямо по снежной целине. Как сейчас его вижу, в бушлате, в валенках бежит, по пояс в сугробах увязает. Я с другой стороны колонны шел, но все равно хорошо видел.

А Егор, он с той стороны как раз шел. И — а-та-та — по спине ему. С «Акая» по спине... Верный бедняга, как его и учили, в снегу по брюхо, дополз и за глотку хватает. Да поздно, там уж падаль на снегу лежит. Только и успел прохрипеть: «больно, суки!» И отъехал. Хана...

Вот тут-то я и понял, что такое страшно. Колонна «у-у-у!» уже не колонна, а толпа. Толпа воет, собаки воют. Мы им — автоматы в хари, а они вот-вот на автоматы кинутся. И тогда разорвут, задавят, затопчут. У меня акаэм в руках прыгает: счас, думаю, все! Прапор, бедный, аж посерел весь, бегает с пистолетом, а у самого, наверное, аж полные штаны страха.

А потом вдруг: «ш-ш-ш» по толпе. И уже опять не толпа — колонна. Успокоились. Положняк, мол. Положено, значит, было, чтобы было так...

По-разному потом говорили об этом побеге.

Проигрался, одни баяли, все равно, дескать, конец. Но другая, так сказать, версия была. Он, тот кадр, которого Егор завалил, с «крытой» тюрьмы пришел. Как раз этап был, их пригнали несколько человек. Спокойные, как удавы, начитанные. На любую тему могут базары вести — только уши заворачиваться будут. Хоть про экстрасенсов, хоть про микропроцессоров. Стихи могут толкать по нескольку часов — хоть свои, хоть Пушкина. Их там, в крытой, работать не заставляют, они там до зоны сидят по нескольку лет, вообще ни черта не делают. Книжечки почитывают. Это их так по суду приговаривают, убийц. Если не вышка — там-то проще, к стене прислонят и привет — то дают пять лет тюрьмы и десять потом зоны. А на зоне — вкалывать надо, лес валить. Только они там работать-то отвыкли. Так вот, на того «крытника», что смертельный трюк выкинул, кто-то там дернулся в бараке у них. А тот н-на! ему ложкой алюминиевой в висок. И тот — труп. Пришли дознаваться, что почем — несчастный случай. Упал со шконки, головой стукнулся. Все, как один, кто был в бараке, так и заявили. Тут уж дальше не попрешь: как пришла комиссия, так и ушла. Несчастный, значит, несчастный. Случай, значит, случай. Нету виноватых.

А «Рог хаты» — это у них в бараке вроде самого главного начальника — сказал, что «низ-з-я так делать...» И тому намекнули, что, мол, у тебя одна, дружище, дорога. Либо баланом по хребтине, либо в «обиженников» перевод. Ну он и не стал дожидаться и проверять на собственной шкуре.

Так или не так все было, мне-то, в общем, какая разница? Было — сплыло...

...Вернули ту колонну обратно в зону, не погнали в лес.

А Егорку — к майору. О чем-то они там долго толковали. Да что толковать, он стрелял правильно. «По уставу правильно стрелял», — как у Высоцкого поется.

Да, он, Егорка, здорово стрелял. По стрельбе был лучшим в роте. Охотник. По живой мишени, по двуногому, так сказать, зверю свое полное преимущество проявил и на этот раз. Истинно «ворошиловский стрелок».

Ну, а потом, когда у нас за полтора года службы перевалило, мы уж разворачиваться стали. Да не так, чтобы уж и очень, тут как раз «душняк» стали «дедовщине» устраивать. (Это по газетам, в основном, не в натуре). Но несколько судов прокатилось показательных и у нас, на севере, в Комях. А тут как раз этап (тьфу ты, господи, не этап, — призыв) пригнали с Азии, так там был один здоровый такой бык, ему бы с кистенем где-нибудь на афганской тропе духов пугать. Или в соцстранах, чтобы советской власти боялись. Так Егорка прицепился к нему мертвой хваткой. Приводит, бывало, «сынка» этого в каптерку. Мы чай сидим пьем. А Егор: хотите чудо света? Ну, прикол, помрете со смеху!

— Хотим!

Он «сынку»: майнуй! Тот голову нагибает, а Егор — х-ха! — ему по шее. А у того глаза — ну, в натуре, ни разу больше такого не видал — вращаются. Один по часовой, другой — против. Вот это в самом деле был прикол. Мы, как один, все, на «бис», кричим, давай! Егорка на бис его — хрясть! Тот же эффект! Ну силен «сынок», раз пять на бис шнифты раскручивал... А потом его комиссовали через дурдом. Его вообще, оказывается, брать нельзя было, разве что в ВСО. А его — в ВВ. Да еще автомат дали. Ошиблись... Ничего себе, ошибочка.

Вот так мы потихоньку и дослужили до дембеля.

* * *

Прикончили мы второй кувшинчик, я уже чувствую, что сам тяжелый. Все-таки вино у меня свое. Мое. Это не бормота, из-за которой кости друг другу ломают. А Егорка уже вообще хорош стал. Но зачем пришел, видать, не забыл. И в который раз уже начинает:

— Слушай, я к тебе ведь не квасить пришел, а по делу.

Ладно, думаю, надо все же узнать, что у него за дело.

— Ну давай, излагай, деловой.

— Займи две штуки. До нового года. Край надо. Понимаешь, «Ниву» надыбал, не хватает пару штучек.

Ого! думал. Две тыщи ему дай. А он опять на пять лет сквозанет.

— Мы, — заверяет, — чин-чинарем.

— А с чего отдавать будешь?

— Ну, это уж мои заботы, — этак с гонорком.

Ладно, сидим, курим.

— Есть, — говорю у меня бабки. — Есть. Я их сам заработал, своими руками. Вот этими вот, двумя. Прикидываешь? Есть у меня и «жучка», и дом, и сад, и огород. Свиньи есть. Видик есть «Сони» и с изюминкой, и с клубничкой. И все это я сам заработал. Но взаймы я никому не даю. Если хочешь — заработай.

— Так мне ж срочно надо. Когда ж я их заработаю-то, две косых?

— А я тебе работенку не пыльную хочу подогнать. На пять минут. Раз — и в дамках. За пять минут — пара косых. Прикидываешь?

— Ну, колись. — У него аж глаза задымились. Меченый его особенно. Эх, шельму метит бог!

Я не тороплюсь, закуриваю медленно, нарочито. Тут баба моя со стола убирает, вошкается — не будешь же при ней. Отходит она, я еще минуту-другую выдерживаю характер, потом выкладываю карты:

— Прикидываешь, шмальнуть надо кой-кого. Две штуки стоит.

А сам на него смотрю, как он среагирует. Кто послабей, так от такого и со стула упасть может. А он кивнул этак понимающе, тоже сигарету взял, закурил. Вина отхлебнул, пепел стряхнул.

— Заметано, — говорит. — Подгоняй шмалер.

— Ты въехал? Человека завалить надо.

— Ну, я ж не глухой. «Приблуду» давай. Оформим. Вот так. И глазом не моргнул.

Заперлись мы, короче, в биндеге у меня, я на чердак слазил, достал ТОЗик (держу такую штуку на всякий случай, счас времена тревожные, надо иметь). Егор прищурился, в прицел посмотрел, затвором пощелкал. Все чин-чинарем, смазано как полагается. Оценил.

— Попробовать бы надо. Пристрелять.

— Попробуем. Вот только с патронами у меня прогар — поспалил, а достать пока не получается — все жмутся, боятся. Два только могу выделить. Пристрелочный и зачетный... Но ты ж профессор. Завалишь с одного?

— Малопулька. — Он поморщился, скривился пренебрежительно. — Посерьезней бы что-нибудь. Но ничего. В чайник можно уконтрапупить.

— Ясное дело, жаканом или картечью сподручней было бы. Но здесь свое преимущество — почти бесшумно. Да ведь не на медведя пойдешь. Прикидываешь?

— Вот именно. — Он подмигнул.

Завернули мы ТОЗик в халат старый и пошел я «жучку» заводить.

Баба тут выступила моя, мол, куда пьяный за руль лезешь, но я ей — ша! — сгинь, ворона! И рассказал ей в двух словах, что думаю о ее маме. Не ее ума дело. Надо, значит, срочно.

А меня уже самого потряхивает. Ну, думаю, дела. Заварил, теперь расхлебывай. Азарт даже какой-то появился. Пошла масть.

Выехали мы с Егором из Города, первым делом заехали в лесок. Полянку нашли подходящую. Красота кругом, птицы поют. А солнце уже к закату клонится. Торопиться надо, пока не стемнело.