Вчера ходил на охоту, видел белок, колонков, но ни одного шелудивого поросенка. Возвращаясь, не заметил, как сбился с пути и вышел к Перевальной в трех километрах от барака. Пришел уже затемно, подкрепился остатками борща и лег спать. Сегодня пробежался только по ближним ловушкам. Погода дрянная, да и вчера устал порядочно. Видимо, с норками закончено…

13 октября.

Эти молодчики, очевидно, думают, что кормиться ежедневно мне вовсе не обязательно. У меня осталось восемь картошек и полгорстки муки. Это более чем мало, но не было бы и этого, если бы я не затянул ремень на последнюю дырку. Букет тоже переживает кризис; я хоть нет-нет — да и поклюю то орехи, то ягоду, а у него дело хуже: орехи еще не научился щелкать, перебивается, кажется, на мышах. Все чаще в голову лезут дурные мысли. А вдруг с ними что-нибудь случилось? Батехинский залом — опасная штука. Перевернись в нем — и можно считать себя покойником.

Подожду еще два дня, не будет их — сматываю удочки. Когда-то Карабанов говорил, что тропа, идущая по Медвежьему ключу, ведет в Дерсу.

Завтра иду добывать любой харч, и выручить меня должен Букет — за белками он ходит! Он вообще толковый пес. Мы с ним разговариваем. Правда, больше говорю я, а он лежит, прищурив свой глаз, и слушает. Слушатель он внимательный — никогда не перебьет. Иногда и ему хочется покалякать. Тогда он встает и начинает издавать какие-то протяжные звуки. Я еще не понимаю, что это значит, но догадываюсь, что он просто-напросто просит подачки: что ты, мол, меня баснями кормишь. Я ему показываю на свой тощий живот, он подходит ко мне и в знак солидарности начинает тереться мордой о ноги. Вчера этот чертов пес напугал меня до полусмерти. Я чистил картошку, а он лежал возле печки за моей спиной. Уже по обыкновению я разговаривал с ним.

«Ну, что. Букет, если я еще неделю так тебя покормлю — ты, наверное, меня сожрешь?» — спросил я его. «А-а-га» — услышал я четкий голос. Помертвев, я медленно повернулся к нему. Пес стоял, потягиваясь всем телом, раскрывая в зевоте пасть. И надо же было ему протянуть такое!

И все же, почему они не едут? Дурацкое, дурацкое положение… Нужно что-то предпринимать… Решено — послезавтра ухожу».

Назавтра, взяв винтовку и дробовик, мы с Букетом ушли на поиски пищи. Неудобно было тащить два ружья, но надежда на крупную дичь не покидала меня, и потому я захватил винтовку.

Первую белку встретили недалеко от барака. Она сидела на ели и с любопытством смотрела на лающего Букета. Мое появление придало страсть собаке и напугало белку. Она попыталась удрать, но сноп дроби остановил ее бег. Дальше произошло то, что и следовало ожидать. Не успела белка долететь до земли, как Букет взвился в воздухе, сомкнув в пасти ее трепещущее тело. Попирая все законы отношений с хозяином, движимый сосущей пустотой желудка, он, давясь шерстью, почти моментально проглотил нашу совместную добычу. В другое время это был бы безобразный случай для охотничьей собаки, но сейчас, глядя на его дрожащее от голода тело, я простил его. В конце концов, он изголодался больше меня. Вторая белка, так же, как и первая, не попала мне в руки. На этот раз я угрожающе прикрикнул на него, но когда попытался отобрать зверька Букет удрал от меня. Я не стал звать пса. Улегшись на опавшие листья, закурил и принялся ожидать. Спустя десять минут Букет явился;

— Сукин ты сын! — сказал я ему с презрением— Совесть-то у тебя есть? Что бы ты без меня делал? А ведь жрешь один…

Букет уселся на задние лапы и, наклонив голову, посмотрел мне в глаза.

«А что бы ты без меня делал?»— говорил весь его вид.

— Ну хорошо, — согласился я. — Коль так уж случи? лось и мы попали в беду, то и делить ее должны вместе.

Букет неопределенно помахал хвостом,

— Сомневаешься?! Ну так валяй от меня! Дуй к своим серым родственникам — они тебя накормят… Я — то не пропаду — посмотрим, как ты выкрутишься…

Я оттолкнул Букета и поднялся. Он смущенно подошел ко мне и ткнулся в ноги, в его единственном глазу была грусть.

«Не прогоняй, хозяин, — с волками мне не по пути… Давай уж как-нибудь вместе…»— хотел сказать он.

Я зашагал по тайге, не обращая на него внимания. Букет заметался, не зная, что делать. Он то забегал вперед, то отставал в нерешительности, то заискивающе смотрел на меня.

— Ищи! — прощающе сказал я, и он огромными прыжками скрылся в чаще леса.

«На этот раз ты меня не проведешь», — подумал я, провожая его взглядом.

Однако прошло больше часа, а Букет все не подавал голоса. Это означало только одно: он не мог найти белок. Я видел, что пес старается изо всех сил, но белки словно провалились сквозь землю, и никто в этом не был виноват — просто мне суждено было, наверное, остаться в этот день голодным.

К полудню судьба сжалилась над нами и послала нам третью белку. Избегавшийся и озлобленный Букет отдал ей всю страсть своего голоса. Я запамятовал его привязать, как хотел сделать, и он после выстрела, забыв все на свете, рванулся к упавшему зверьку. Велика власть голода. Что значили для него какие-то две белки, когда недавно на моих глазах, будучи вовсе не голодными, две собаки сожрали целого сушеного изюбра.

— Букет! — только и крикнул я. Он опустился на землю. Его глаза выражали смертную муку, а в душе, наверное, боролись силы долга и голода. Я протянул руку, и собака, раскрыв пасть, выпустила из нее такой драгоценный кусок пищи. Он был уже у него во рту, но что-то более сильное, чем голод, заставило пса отдать его. Половину белки, раздавленную зубами, я бросил ему.

Действительно, неудача не ходит в одиночку. Казалось бы, уж белок-то мы должны настрелять, так нет, только к концу дня мне удалось подстрелить четвертого зверька. Букет осторожно взял его в зубы и принес к моим ногам.

Вернувшись в барак, я уселся на ящик, размышляя, что же предпринять. У меня было полторы белки, завтра предстояла тяжелая и неизвестная дорога. Велико было искушение сварить и съесть все сразу, но я понимал, что делать этого не следует.

Дверь в бараке была открытой, и я скорее почувствовал. чем увидел, как в ее проеме возникла какая-то тень. Вздрогнув, я обернулся — передо мной стоял Жулик! Живой, веселый Жулик радостно махал хвостом! Выскочив из барака, я увидел смеющуюся и окровавленную физиономию Моргунова, но, присмотревшись, понял, что это не кровь, а размазанный по лицу сок голубики.

— Привет! — осклабился он.

— Здорово!

— Живой?!

— Да трепыхаюсь еще…

— Ну ничего — оживешь, — потряс он рюкзаком. — А лихо я угадал! — показал он зачем-то на крышу барака. — Ну, как ты тут?

— Спасибо — вашими молитвами… Где вас черти носят…? Что мне здесь, святым духом прикажете питаться? — не выдерживая тона, накинулся я.

— Пошли, пошли, — потащил он меня в дом. Первым делом Моргунов развязал рюкзак и вытащил оттуда настоящее богатство: сало, хлеб, крупу, папиросы.

При виде всего этого я подозвал Букета.

— Держи, друже! — сказал я, отдавая ему белок. После ужина меня заинтересовало, какие дела связывали Моргунова с крышей барака и что он там «угадал».

— Все просто! — беспечно ответил он. — Я давно приметил, что солнце садится на углу нашей крыши, и все время шел по нему.

От изумления я открыл рот. Точка захода, наш барак и Дерсу не были расположены на одной прямой, а составляли косоугольный треугольник, и я подумал, что и мне, и ему все-таки здорово повезло в этот день.

Страницы, вклеенные в дневник Моргуновым:

«б октября.

Спускаемся вниз за продуктами. По дороге чуть не свернул себе шею — хотел полезть на кедр за шишками. Весь день едем и только к вечеру приезжаем в Островной Ночуем у Степана Селедкова. Утром Сузев говорит, что перевод должен прийти в Дерсу По берегу до него пять километров, ну а рекой побольше

Дерсу — небольшой, но богатый колхоз. Большинство жителей — староверы Зашел вечером в клуб и подивился его скудности: гитара да балалайка — вот и вся музыка Спросил, почему так, и мне сказали, что баян есть, баяниста нет. Пожалел я их, как оказалось, на свою голову: заставили, играть до полуночи, а когда погас свет, потащили меня местные девоньки по всем околицам, голосили до самого рассвета.