Почти год минул со времени последней встречи, и вот вновь они, Черняк и Малеев, столкнулись на старом, наполеоновских времен тракте, ведущем из Зеебурга в Алленштайн. Черняк возвращался в Кирхдорф из Словиков. Прогретый солнцем воздух звенел в ушах. На дороге возникла точка, постепенно увеличилась, и в приблизившемся велосипедисте Андрей узнал Малеева. Вид у него был нездоровый, с бритой головы градом катил пот. Малеев не удивился неожиданному свиданию, начал жаловаться на недомогания, затруднения по хозяйству, на болезнь жены. Когда, не меняя интонации, Фомич заговорил о встреченных им недавно выпускниках Зеебургской разведшколы, бывших подопечных Андрея, Черняк насторожился. Первый, Терентий Вольхин, попался Малееву случайно на зеебургском рынке, а вскоре наведался на хутор с приятелем по имени Эдвард. Вели себя хуже свиней: сожрали и выпили все подчистую, и вдобавок обрыгали дом. «Струхнул, — признался Фомич, — боялся, что пришли они убрать свидетеля их прошлого. Пронесло. Предложили даже несколько рулонов сукна. Я так понял: за молчание».

Изредка забегал на малеевский хутор другой выпускник, Блотин, гордость школы «морзистов», лично знакомый Черняку.

«Живет что ли поблизости?» — предположил Андрей.

«Если бы жил. По лесам рыскает. Насолил, знать, властям и теперь предвидит свою планиду — прячется. Покупки через меня проворачивает в городе — хлеб, сахар, соль. Денег не жалеет, переплачивает. Боюсь отказывать».

«В одиночку шатается?»

«Раньше в одиночку. А теперь с парнем шастает навроде тебя, Мареком кличут. Румяный малый, но ты не в пример ему посмелее выглядишь. Приспособился что ль где?»

«Приспособился, Фомич, приспособился», — постарался не заметить откровенного любопытства Черняк и сменил тему:

«А ты все там же, Фомич, на хуторе?»

«На нем, будь он не ладен».

«Забреду как-нибудь к тебе. Пострелята твои вымахали небось. Говорят по-русски?»

«Куда там, — поник безнадежно Фомич. — Немчики есть немчики: шпрехают только. По-русски слова «хлеб» не могут сказать...»

Черняк пересказал разговор Юзину. Предложил заняться Блотиным вплотную.

«Через него можно выйти на банду, о которой сообщал Гайнц».

«Это верно. Но все ли рассказал о Блотине Малеев?»

«Стопроцентной истинности не гарантирую. Фомич — человек битый. Может и присочинить, вынашивая какие-то свои, особые планы».

«Пособничество бандитам исключаешь?»

«Нет. Может быть, через него бандиты прощупывают нас».

«Что ж, при всех условиях мы должны найти Блотина. Он по горло в крови и должен ответить за свои преступления».

На том и порешили.

У напарников сложился изнурительный ритм работы. Им казалось, что где-то рядом совершается то главное, что в конечном счете приведет к банде Доктора. Избавиться от мучительной неудовлетворенности, и то ненадолго, помогал сон.

— Весело живем, Андрюха, как надо, — вырвалось однажды у Юзина. — Не выношу оседлости и боюсь этого, как чумы. Стоящая у нас работа.

— А не страшит вас, Леонтий Петрович, что подлинная жизнь так и останется в стороне? Подумайте, изо дня в день одно и то же: общение со сволочью, постоянная возможность получить пулю в спину.

— Эх, Андрюха! Я вижу, ты хочешь убедить себя: не мое дело, нет призвания. Поэтому скажу: все у тебя будет, и любимая, и счастье, и сыновья. И только на этой работе ты будешь стократ сильней чувствовать прелесть жизни. Ты не изменишь чекистской работе... Нет.

Внешне Юзин производил на местных обывателей впечатление осторожного, хваткого мужичка с глазом, наметанным на сулящие легкую и быструю выгоду махинации. Даже хитрая Малезинская не заподозрила неладного. В этих обстоятельствах понятнее становился мужественный характер Леонтия Петровича: его постоянная готовность к действию, напряженная работа мысли, умение преодолевать свои слабости. Все подчинялось главному: поискам звена, потянув за которое, можно будет выдернуть всю бандитскую цепочку.

Меньше, чем кого бы то ни было, подозревали напарники пани Малезинскую, но именно она познакомила Черняка с человеком, требующим внимания. Встретив Андрея у магазинчика в Словиках, Малезинская навязалась в попутчики и в Кирхдорфе пригласила к себе — передохнуть с дороги.

У Малезинских оказался гость: подвижный, переменчивый, эмоционально реагирующий на каждый поворот в разговоре — Ягеллон Квач, комиссионер из города.

Андрею чудилась заданность в том, как и о чем говорили присутствующие. Они словно вызывали его на откровенность, «прощупывали». Особенно старался Квач, пока напрямик не предложил подзаработать.

— В деньгах не нуждаюсь, — ответил Андрей, и, заметив, как вытянулось лицо Квача, добавил: — Но от лишних предпочитаю не отказываться...

Ягеллон Ягеллонович захихикал, Малезинская одобрительно закивала. Пан Малезинский часто моргал, как будто пытался понять: удачно ли идут переговоры.

— Что я должен сделать?

Квач замялся, что-то забормотал себе под нос, однако ответил:

— Помочь в скупке картин старых мастеров.

— Откуда в нашем захолустье старые мастера?

— Немцы при отступлении бросали не только танки, — быстро заговорил Квач. — Вчера ко мне в магазин пришла жительница этих мест, принесла для продажи пейзаж Рейсдаля. Это один из брошенных немецких трофеев. Должны быть еще. Ищите! Я хорошо оплачу ваши старания. Если хотите, в фунтах стерлингов.

— К сожалению, я не обладаю нужными познаниями. Вы не думаете, что я наберу мазни?

— Я лично буду осматривать каждую находку и приезжать сюда при малейшей надежде на успех.

— Идет, я согласен. Как оплата?

— За каждое найденное полотно.

— Заключение сделки полагалось бы авансировать.

— Сколько?

— Триста.

— А у вас аппетиты! — поежился Квач.

— Я вас не искал.

— Ладно, берите. Не торгуюсь, чтобы вы поняли — я не пожалею средств для этого дела.

Андрей поднялся и подошел к стене, на которой висела литография Мальчевского «Ангел смерти». В прошлый свой визит к пани Малезинской Андрей уже рассматривал ее: ангел смерти — женщина с мужскими руками и острыми, как бы застывшими чертами лица — прикрывает глаза изможденного, много перестрадавшего человека. Все в нем жаждет этого последнего прощающего и облегчающего прикосновения — этот человек давно призывал смерть: сложены пальцы, боязливая, заискивающая улыбка растягивает впавшие щеки.

— Нравится? — Малезинская прикоснулась к локтю Андрея.