— От кого вы приняли эту должность?

— От Людвига Маховича.

— В чем состояла передача должности?

— Поверьте, не помню. Людвиг передал мне какие-то деньги и расписки.

— Что Махович считал самым важным в своей работе?

— Не знаю.

— Вы уходите от прямых и правдивых ответов, — предупредил следователь. — Это вам не облегчит и не уменьшит наказание. Не обманывайте себя. Давайте успокойтесь и припомните все. Время есть, нам некуда спешить.

Штимац обхватил голову руками и закрыл глаза. Следователь шагал от стены к стене и время от времени посматривал на загрустившего полицейского. Молчание затянулось, и следователь прервал его:

— На чем мы остановились?

— Вы, кажется, спрашивали о самом важном деле после принятия должности от Людвига. Я кое-что вспомнил.

Штимац сжал губы и медлил, раздумывая.

— Пожалуйста, не стесняйтесь.

— В это время была арестована Нада Вранкович, студентка. Меня позвал Йозо Руковина, шеф политического отдела полиции, и сказал, что Вранкович согласна сотрудничать и чтобы я лично взял ее на связь и ввел в курс дела. Ее тотчас выпустили из тюрьмы, чтобы она отдохнула дней пятнадцать.

Штимац вдруг испугался собственных слов, вздрогнул и замолчал.

— Что с вами? Продолжайте, — настаивал следователь.

— Я все сказал.

— И когда вы встретились с Надой Вранкович?

— Об этом я не могу говорить. Дайте стакан воды.

Стенографист, сидевший за столом недалеко от входной двери, позвал партизана из передней и попросил его принести стакан воды. Когда Штимац осушил стакан и услышал предупреждение следователя, что нужно продолжать разговор, он прерывисто сказал:

— С Надой я встретился... на Поглавниковой улице, семь. Усташская служба наружного наблюдения закупила ресторанчик для встреч с сотрудниками. Чаще всего им пользовался Герман Тогонал, мой коллега...

— В каких домах Сараева усташская полиция имела явочные квартиры?

— Я пользовался рестораном и подвалом на Тепабашиной улице, десять.

— Я спрашиваю вас, Штимац, о всех явочных квартирах, — уточнил следователь.

— Я пользовался упомянутым рестораном. О других квартирах не знаю.

— Хорошо. Закончите о встречах с Надой Вранкович.

— Была у нас встреча в ресторане на Тепабашиной улице. Даты не помню. Нада рассказала мне, что была секретарем в Союзе коммунистической молодежи, что осталась на этой работе и после выхода из тюрьмы.

— После согласия сотрудничать с вами? — спросил следователь.

— Да. Но она жаловалась, что ей тяжело, что ее избегают товарищи.

— И что вы ей посоветовали?

— Быть терпеливой, постепенно приспосабливаться к обстановке. Когда я напомнил ей, что нам не к спеху, она немного успокоилась и ушла в хорошем настроении.

— Вы ей тогда назначили очередную встречу?

— Я дал Наде номер телефона. Она через неделю позвонила, и мы опять с ней встретились в том же ресторане.

— О чем вы разговаривали?

— Она пожаловалась, что не смогла найти помещения для встречи скоевского актива и что товарищи ее бойкотируют.

— Та же песня, — заметил следователь.

— Почти та же.

— И?

— Она ушла обеспокоенная. Не помогли слова утешения.

— А третья встреча?

— Она прошла лучше. Нада сообщила мне, что сумела собрать скоевцев в доме одного канцелярского служащего, что туда пришли коммунист Йова Мартиняк, Зора Киндибал и некоторые другие. Мартиняк упрекал скоевцев в слабой работе, говорил, что распустят их организацию, так как она стала неактивной. Нада вынула из сумки экземпляр бюллетеня и объяснила, что его печатала, разумеется, нелегальная партизанская типография и что материал собрал Йова Мартиняк.

— Вы давали Вранковичевой конкретные задания?

— Я хотел узнать, кто руководил партийной организацией в районе Ковачича.

— И Нада узнала?

— Да. На одной из встреч она сообщила, что партийный руководитель района Ковачич — Адем Буч, а активисты — Обрения Ачимович, Васич, Борка Козомора, Раде Киндибал, Милан, владелец ресторана, Мира, учащаяся торговой школы... — Лицо Штимаца начало дергаться. — Немного отдохну. Размять бы ноги. Успокоившись, я думаю, буду конкретней, и тогда закончим допрос, — предложил Штимац.

— Хорошо, — согласился следователь. — Можете выйти в переднюю. — И показал на дверь.

Штимац вышел и, опустив голову, стал прогуливаться под надзором двух вооруженных партизан.

Следователь, довольный, сидел за столом, листал протокол и вспоминал Владимира Перича (Вальтера), его настойчивые попытки узнать, как неприятелю удалось влезть в ряды коммунистов и скоевцев, после чего многие из них были арестованы, отправлены в лагеря и убиты.

— Все идет хорошо, — прошептал следователь. — Вальтер получит сведения о некоторых тайных сотрудниках усташской полиции и доносчиках.

Следователь встал и позвал Штимаца для дальнейшего разговора.

Когда многодневное следствие закончилось, Вальтеру сообщили показания Штимаца и просили ускорить операцию по ликвидации провокаторов.

Разлегшись на старой кушетке, Вальтер углубился в донесение Молнии и забыл о стоящей на ночной тумбочке чашке кофе. Он помнил каждое слово, и его взгляд медленно скользил по строчкам. А Молния, зная, что в работе разведчика детали многое значат, не жалел бумаги и чернил. Он подробно сообщал:

Вальтер повернулся, чтобы закурить сигарету, и подвинул пепельницу. Он раздумывал о том, как предупредить друзей на освобожденной партизанами территории, что в их рядах скрывается вражеский агент и посылает в усташскую полицию сведения о всем происходящем у них.

«Послать связного не могу, — пришел к выводу Вальтер, — всюду неспокойно, и его могут схватить. Пошлю шифрованную депешу через подпольную радиостанцию».

Из донесения Молнии он узнал, что Павелич[5] особо заботится об усташской полиции в Сараеве и никак не может пережить взятия в плен Штимаца. Он сильно упрекал Петковича, шефа сараевской полиции, в чьих способностях раньше не сомневался. Молния не забыл подчеркнуть, что Петкович хвастал своими заслугами в борьбе против коммунистов, посылая в главное полицейское управление в Загребе следующее сообщение:

В конце Молния подчеркнул, что теперь престиж Петковича поколеблен и для руководства охранной полицией прибыл Эбнер.

Удовлетворенный полученными сведениями, Вальтер встал, открыл дверцы стенного сейфа и положил туда донесение. Потом решил, что поручит Молнии собрать данные об Эбнере, и сел составлять депешу для Верховного штаба Народно-освободительной армии Югославии (НОАЮ).