Офицер с минуту молча смотрит на Павла Петровича, раздумывая, как сломить волю этого на вид невзрачного мужика. В двух поединках простой рыбак выходил победителем, но теперь фашист надеется во что бы то ни стало добиться нужных ему показаний. Начальство торопит…

И снова допрос. Офицер хочет обмануть арестованного показной вежливостью:

— Как ваше здоровье, Юрьев? Что скажете о партизанах? Теперь, надеюсь, вы все вспомнили? Говорите.

Павел Петрович молчит, хотя он нашел бы, что сказать этому выродку.

— Напрасно не признаетесь. Вам же хуже будет, а партизанам все равно никуда не уйти. Если вы не дадите нам показаний сегодня, вы будете расстреляны вместе с ними. Дадите показания — облегчите свою участь и участь своей жены. А так и ее расстреляют. Учитесь у Максимовой. Она все сказала и вот уже давно на свободе. Получила, как это у вас поется, и землю, и волю…

Юрьев знает этот прием. Ему хочется крикнуть в лицо врагу: «Врешь, подлец!», но он спокойна отвечает:

— Не знаю никаких партизан.

— Вы же встречались с ними! Где они сейчас?

— Не знаю. В глаза их не видел.

Офицер вскакивает, от его напускной вежливости не остается и следа. Он кричит что-то охранникам. Один из них хватает арестованного за голову, нагибает к полу, другой с ожесточением бьет палкой по спине, по ногам. Как будто раскаленным железом прожигает тело Юрьева. Но он, тяжело дыша, по-прежнему молчит. Только одна мысль поддерживает его: «Не сдаться, не выдать».

А удары продолжают сыпаться один за другим.

Потерявшего сознание Юрьева оставляют на полу отлежаться. Обливают водой. Как только он приходит в себя, его хватают за руки и выталкивают на улицу, ведут опять в камеру. Павел Петрович с трудом переставляет ноги, в голове звон, в глазах зеленые огоньки. Ему кажется, что все идет кругом — дома, телеграфные столбы, деревья. С трудом он превозмогает слабость и думает: «Кажется, пронесло и на этот раз. Не сказал ни слова».

А перед тем, как вновь оказаться в темном закутке камеры, он оглядел едва освещенный коридор и увидел, как в соседнюю дверь втолкнули истощенную женщину с измученным лицом. Но глаза ее горели упрямством. Юрьев мог бы поклясться, что это была Максимова.

Недели через две их судили. За связь с партизанами.

Это была расправа оккупантов с людьми, оставшимися верными своей Родине. Надежду Максимову приговорили к расстрелу. Остальных — к тюремному заключению.

Продвигаясь по лесу все дальше и дальше, группа разведчиков и не подозревала о том, что с радистом могла случиться беда. Думали, что отставшие вот-вот догонят остальных. Делали остановки, поджидали и, наконец, убедились, что дело приняло серьезный оборот.

В тот момент, когда Орлов с Васильевым устраивались на ночлег под елью, подпольщики тоже сделали привал.

— Давайте все обдумаем, — сказал Бородкин. — Ты, Дарья, постой на часах: пока говорим… Итак, двое наших отстали и связи нет. Как нам быть — искать их или двигаться дальше. Если двигаться, то куда? Начинай ты, Тойво. Только коротко.

— Я хотел бы услышать мнение Гайдина и Зайкова. Они хорошо знают район. Им виднее… Но, по-моему, надо выручать товарищей.

— Позвольте я скажу. — Зайков привстал. — Да, я местный. И у меня, и у Степана здесь семьи, много знакомых. С их помощью нам легче и лодку достать, и продукты, а потом переправиться на тот берег. Вы же сами говорили, что приказ на этот счет есть.

— Но нет приказа, чтобы товарищей бросать, — заметил Тойво.

— Я так думаю, — вступил в разговор Гайдин. — Нам, разведчикам, было поручено обеспечить условия для работы подпольного райкома. Эту главную задачу мы доведем до конца. Орлов — человек опытный. У него есть рация. Ему известно, где тайник с продовольствием. Наконец, он, действуя самостоятельно, а возможность таких действий предусматривалась заранее, сможет предупредить всех, кто был с нами связан. Нам же задерживаться нельзя. Если вернемся, можем нарваться на засаду или патруль. Так что будем выходить самостоятельно. Тут пока шли, Зайков всем уши прожужжал, что с женой хочет встретиться. Я думаю, не это главное.

— А тебе что, не до семьи? — почти крикнул Зайков.

— И мне семья дорога. Но когда выполняется боевая задача, о деле думать надо.

— Вопрос ясен, — примирительно сказал Бородкин. — К сожалению, нам сейчас не до семей, хотя о них всегда помним… Принимаем предложение Гайдина. Мы с Зайковым уже навещали его близких во время семидневного похода в Яндомозеро. Думаю, что на этот раз там и лодку найдем. Но одно условие: сутки простоим здесь лагерем. Может, наши подойдут. А сейчас — отдыхать.

Через несколько дней разведчики, измученные непрерывными блужданиями по лесу, голодные, насквозь промокшие, сумели обойти Великую Губу и приблизиться к Яндомозеру. Остановились в лесу, километрах в двух от деревни. К ней вел узкий полуостровок, образуемый с одной стороны маленьким заливчиком, а с другой — мелководной речкой, у которой стояла мельница.

В полночь Гайдин и Зайков отправились на разведку. Долго наблюдали за интересующим их домом. Как будто ничего подозрительного. Но и родные Зайкова на крыльце не показывались. Что ж, надо рискнуть. Зайков крадучись подошел к крыльцу и осторожно постучал в дверь. Открыли. Гайдину из его укрытия было видно, как кто-то радостно всплеснул руками и повлек его товарища за собой.

Зайков вскоре вышел из дому. За ним шла его жена, стройная, очень красивая женщина. Она приветливо улыбнулась Степану. А Зайков, в ответ на вопросительный взгляд товарища, заметил: «Все в порядке». Степан понял, что молодая женщина взялась раздобыть для разведчиков продукты и попытается достать лодку. Они условились через сутки ждать ее с двух до шести вечера в лесу, за мельницей.

Зайков стал прощаться с женой. Чтобы не мешать им, Гайдин отошел в сторону. И тут вспомнил, что в кармане у него залежались две небольшие шоколадки. Эти маленькие прямоугольные плиточки, размером не больше спичечного коробка каждая, не могли утолить голода пятерых и сохранились так, на крайний случай.

«Кажется, двое детей у них», — подумал Гайдин и подошел к Зайковым.

— Маша, возьми, вот, ребятам.

Женщина с благодарностью приняла подарок, и разведчики вскоре ушли. По пути Зайков подробно рассказал Степану, что сегодня жена обещала обойти всех надежных людей, чтобы разузнать, нет ли у кого лодки.

— Она у меня молодец. Из-под земли, что нужно, достанет.

Через сутки на встречу с Марьей пошли Зайков, Гайдин и Куйвонен. Они ждали ее дотемна, но напрасно.

«Что же случилось? Что помешало ей прийти, — думал Степан, и невольная тревога овладела им. — Что могло задержать Машу?!»

К мельнице ходили и на другой день, и на третий. И все безрезультатно. Между тем, положение группы было отчаянным. Подходили к концу хлеб и картошка, принесенные Зайковым из дому. А в деревни ходить рискованно. Кругом — вражеские гарнизоны.

Тридцатого сентября Гайдин, Куйвонен и Зайков. еще раз сделали попытку встретиться с Марьей.

Стояла не по-осеннему сухая безветренная погода. В лесу было совсем тихо. Они вышли на дорогу, ведущую к мельнице. Услышав какой-то шорох, укрылись за камнями и кустами на склоне овражка, близко подступающего к дороге. Гайдин взглянул на Зайкова: «Что он делает. Сколько раз и я, и Орлов говорили ему, что в разведке курить нельзя». Сделал знак рукой: мол, гаси папироску. И тут увидел: по дороге идет офицер в плаще, а за ним десять солдат.

Офицер, худощавый, с холодными белесыми глазами, остановился метрах в двадцати от разведчиков. Потянул носом, подозрительно огляделся, затем поднял руку, показав два пальца, и пошел вперед. За ним двинулись восемь солдат, а двое с автоматами остались на месте.

Медленно протянулись еще две-три минуты. Степан чувствовал, что у него немеют бок и рука, но знал — шелохнуться нельзя. Недвижим был и Куйвонен. Оба понимали: если заметят — смерть!