Когда-то свести знакомство со столь важным чином Буханевич даже не мечтал. Но здесь снова помогли бывшие учителя, с чьей легкой руки Иван Павлович установил с полковником весьма выгодные для обоих отношения, несмотря на то, что лично встречались они всего раз, в каком-то подвале, куда Буханевича, предварительно завязав глаза, отвели два городовых в форме.

За неполных два часа беседы, разбойник нашел в высокопоставленном полицейском полное душевное понимание. Они легко поделили сферы влияния, договорились о взаимопонимании и поддержке. Тогда же Подосинский и посоветовал Ивану Павловичу поступить на службу в полицию в качестве тайного осведомителя и подробно разъяснил преимущества этого шага.

Теперь же, казалось все так ладно скроенное и сшитое, откровенно трещало и ползло по швам. Сначала отчубучил номер законченный пропойца Колька Прохоров. Умудрился связаться с неизвестно откуда появившейся в дешевеньком борделе молоденькой проституткой, потом вовсе ее выкупил и зажил нормальной семейной жизнью, решительно отвадив подставленных Буханевичем приятелей-собутыльников.

Поначалу Иван Павлович сквозь пальцы смотрел на чудачества поднадзорного, а когда всерьез забеспокоился и собрался принять меры по возвращению заблудшей овцы на нужный путь, его взял, да и выпотрошил неуловимый маньяк.

Вот и пришлось Буханевичу обвинить так кстати подвернувшегося под руку Исакова в убийстве парня. Однако тот не только сумел вывернуться, так еще снюхался с непутевым околоточным, который таки сумел вырвать новоиспеченного приятеля из лап мастаков мокрых дел личной гвардии Подосинского. А не на шутку разошедшийся полицейский плюс ко всему отправил на тот свет знаменитого живодера Козыря и едва не заарканил старого знакомого Ивана Павловича — легендарного изувера Старосту.

Тогда Иван Павлович в глубине души позлорадствовал. Подумал, что он-то такого прокола в жизни бы не допустил и с легкостью согласился посодействовать Подосинскому убрать ставшего неуправляемым подчиненного.

Пришлось устраивать засаду, в которую, как и намечалось, словно муха на мед устремился Селиверстов. И, хотя опять вмешался вездесущий Исаков, успевший нафаршировать пулями двух из четырех стрелков, Буханевичу, наконец, донесли о смерти назойливого полицейского.

Но, как впоследствии оказалось, зловредный пришелец играючи обвел вокруг пальца старого волка, заставив раньше времени раскрыть карты. Настоящим шоком стало для Ивана Павловича внезапное воскресение околоточного, когда его выкормыш — Колька Палкин по прозвищу Крот, служивший в полицейской части под именем Никодима Колесникова, уже, чудилось, прочно занял начальственное кресло.

В последнюю неделю уходящего года Буханевич не раз всерьез подумывал податься в бега, особенно, когда раскрылась тайная деятельность Подосинского. Стоило полковнику на следствии лишь упомянуть о своих связях с неприметным владельцем постоялого двора и не сносить Ивану Павловичу головы.

Однако не так страшен черт, как его малюют. Палкин, не успев толком раскрыть рта, словил пулю при попытке побега. Не менее, а скорее более опасный для Ивана Павловича Подосинский тоже не был арестован, а так кстати для многих, в том числе и власть имущих, был отправлен к праотцам все тем же неуловимым маньяком. Не отважившись вываливать скелет из министерского шкафа, на самом верху приняли благоразумное решение объявить его героем и по высочайшему повелению посмертно наградить орденом.

Жизнь начала постепенно возвращаться в привычное русло и стоило Буханевичу осторожно перевести дух, как приспела еще одна славная новость. Изрядно потрепанный в пыточных подвалах потайной тюрьмы полковника, но, к несчастию выживший Исаков, неожиданно для всех вдрызг разругался со своим могучим покровителем Прохоровым, после чего сразу сгинул. Конечно, после всех доставленных неприятностей Иван Павлович с превеликим удовольствием плюнул бы на его труп, но уже одно то, что наглый выскочка перестал путаться под ногами, внушало Буханевичу определенный оптимизм.

…Нынешним утром, Иван Павлович, в кои веки пробудившийся в приятном расположении духа, решил после завтрака верхами прогуляться по бодрящему морозцу, за одну ночь сменившему гнилую оттепель. Тем более приспел день передачи выручки столичными домами терпимости, а эти деньги, по понятным причинам, Буханевич банкам не доверял и по возможности старался получать лично.

Встреча с курьером прошла без приключений. Увесистый сверток, на содержимое которого совсем недавно можно было купить ни одну сотню крестьянских душ, благополучно перекочевал в седельную сумку.

На обратном пути, мурлыча под нос привязчивый мотивчик, Иван Павлович глубоко ушел в свои мысли. Даже имея при себе столь ценный груз, он ощущал себя в полной безопасности. Ни один ханурик в здравом уме не рискнул бы встать на его пути. Поэтому, когда лошадь испуганно всхрапнув, вдруг взвилась на дыбы, всадник лишь чудом удержался в седле.

В глазах у Буханевича потемнело от гнева. Витая треххвостка на лакированной дубовой ручке, готовая одним ударом сорвать скальп с головы наглеца, посмевшего преградить дорогу, с хищным свистом рассекла воздух. Только вот рука, словно пойманная на лету исполинскими щипцами, внезапно закаменела и осталась торчать нелепо задранной в небо.

Крепко сжатые на рукоятке плети пальцы намертво свело судорогой. Иван Павлович, судорожно пытаясь утихомирить взбрыкивающего коня, с ужасом рассмотрел, кого попытаться ударить. Середину тропы прочно занимала до боли знакомая серая фигура.

Невозмутимо дождавшись, пока лошадь под Буханевичем слегка успокоится и перестанет нервно дробить копытами лед, монах беззвучно зашевелил губами. Но, как всегда, Иван Павлович слышал его так, словно собеседник громко шептал на самое ухо.

Окончательно он пришел в себя и смог опустить так не обретшую нормальную чувствительность руку лишь после того, как монах отшагнул в сторону и чудесным образом не оставляя следов на снежной целине, тенью растворился в непроходимо густом ольховнике, вплотную примыкающем к тропе.

Каждое слово незатейливого на этот раз послания врезалось в память Буханевича. И чем чаше он прокручивал его, тем сильнее намерзал в желудке ледяной ком. Никогда прежде не подводившая интуиция подсказывала — хозяева списали его со счетов за неудачи последних месяцев. Иным трудно было объяснить издевательскую суть нынешнего поручения, предписывающего послать Марии Прохоровой письмо с просьбой о встрече и в дальнейшем выполнять все ее распоряжения.

Страшнее наказания для Ивана Павловича придумать было сложно. Его, теневого властелина столицы империи, для которого в этой жизни осталось так мало невозможного, отдать в услужение едва достигшей совершеннолетия девице, пусть даже и весьма знатного происхождения? Подобное не могло привидится в самом кошмарном сне.

Буханевич, ощущая, как внутри, туманя разум, вскипает и, обжигая, разливается по жилам ядовитая черная желчь, принял роковое решение…

Раздраженно сбросив поводья подскочившему конюху, Иван Павлович, выпрыгивая из седла, оскользнулся снегу и подвернул ногу. Нерадивый дворик, будто специально карауля, прытко выскочил из-за угла, стоило хозяину яростно взреветь. Только раскровенив ему нос хлестким ударом, Буханевич чуть-чуть осадил кипевшую внутри злобу.

Обтерев запачканный красным кулак прямо о полу полушубка и, толком не отряхнув коричневый от конского навоза снег с подбитых кожей бурок, Иван Николаевич изо всей силы грохнул дверью черного хода. Прихрамывая, поднялся по черной лестнице в свой кабинет на втором этаже, где первым делом, не раздеваясь, проливая на зеленое сукно стола, налил полный стакан водки. Дергая кадыком, жадно, словно воду, проглотил жгучую жидкость и, задохнувшись, обессилено рухнул на диван.

Алкоголь моментально замутил рассудок и Буханевич ненадолго забылся. Очнулся он от боя часов на каминной полке с тошнотворной головной болью. Под ноги с обтаявшей обуви натекла мутная, дурно пахнущая лужа.