Накануне отъезда в Москву профессор Мотовилин купил жене шубку. Нейлоновую шубку цвета лунного серебра. Продавец зарубежного универмага сказал профессору, заворачивая покупку:

— Мосье! Ваша дама получит дивный подарок. Это поистине синтетическая вещь! Элегантные формы и линии манто сочетаются с нежнейшим цветом. Шубка легка, как пушинка, и горяча, словно доменная печь. Она согреет вашей даме не только душу, но и сердце.

— Шубы не согревают, — возразил профессор, любивший точность. — Они лишь сохраняют тепло человеческого тела. Так, по крайней мере, утверждает физика.

— О да! Вы правы, мосье! — поспешил согласиться продавец.

Он был хорошо воспитан. Он знал, что никогда не следует возражать покупателю, тем более когда товар продан.

Спустя шесть часов профессор был уже в Москве. Он вручил подарок жене. Увы! Первая примерка не принесла радости. Лунное серебро висело на миниатюрной Нине Михайловне, словно маскировочный балахон на огородном чучеле.

— Какой просчет! — искренне огорчился профессор.

Мотовилин славился среди коллег-хирургов непревзойденной точностью руки и глаза. Его хирургический нож не ошибался и на десятые доли сантиметра. А тут профессор дал маху минимум на два размера.

— Как же меня угораздило! — сказал Мотовилин. — Мне казалось, что ты значительно выше.

Жена Мотовилина легко перенесла удар. Вещи не составляли единственного смысла ее жизни. Она сказала:

— Стоит ли огорчаться, Егорушка? Право, это пустяки. У моего драпового пальто вполне приличный вид. К тому же я привыкаю к старым вещам. Мне трудно с ними расставаться.

— Запамятовать рост, размер талии и объем грудной клетки собственной жены! Нет, в этом есть что-то склеротическое.

— Ты и в дни молодости этого не знал, — мягко напомнила супруга. — И поверь, я не сетую. Мужчине не пристало возиться с тряпками. Я не люблю тряпичников.

— Моя жена — святая и достойная женщина! — воскликнул профессор. То было любимое изречение Леонара Менетрие, владельца харчевни «Королева гусиные лапы». Профессор почитал Анатоля Франса и часто повторял вслух мысли и афоризмы его героев.

В ближайшее воскресенье чета Мотовилиных отнесла нейлоновую шубку в комиссионный магазин. В тот день за фанерной перегородкой с табличкой:

дежурили двое: низкорослый молодой человек лет тридцати в пушистом вязаном жилете и пышнотелая брюнетка, чьи роскошные формы с трудом вмещались в черное муаровое платье строгого покроя. Платье угрожающе потрескивало, когда его хозяйка протягивала руку за вещью, которая, кстати, согласно правил, не должна быть слишком старой, поношенной, грязной, заплатанной, лицованной или побывавшей в чистке.

Молодой человек, известный в широких деловых кругах «Скупторга» под кличкой «Веня-музыкант», небрежно принял шубку и бросил ее на широкий дубовый прилавок, до блеска отполированный вещами. На лице оценщика появилось брезгливо-скучающее выражение. Оно как бы говорило: «Вот опять люди заставили меня возиться с каким-то тряпьем. Тошно!»

Беглый осмотр искусственного меха не принес оценщику морального облегчения. Он вздохнул и подбросил шубку. Описав в воздухе мертвую петлю, она плавно опустилась на прилавок подкладкой кверху. Вениамин Павлович взял хирургический скальпель, подпорол подкладку и заглянул вовнутрь.

— Что ж, можно принять, — вяло сказал он, свернул рулоном шубку и затолкал под прилавок, словно это был кусок мешковины.

— Пишите, Матильда Семеновна.

Брюнетка потянулась за квитанционной книжкой, и ее платье затрещало, будто материю испытывали на разрыв.

Веня-музыкант закурил «Казбек» и начал диктовать:

— Шубка из нейлона. Размер — пятьдесят. Импорт. Десять процентов износа.

Она еще совсем новая, — несмело вставила жена профессора.

— Ненадеванная? — иронически улыбнулся Веня, обнажая зубы.

У него были прекрасные, ровные мелкие зубы, много зубов, казалось даже больше, чем полагается для нормальной челюсти.

— Разве вы сами не видите? — удивился профессор.

— А вы что думаете на этот счет, Матильда Семеновна?

— Что мне думать! Я еще не встречала ни одного сдатчика, который бы честно признался, что он принес надеванную вещь!

— Вы, надеюсь, не подозреваете меня в сознательной лжи, — покраснел профессор.

— Упаси бог! — спохватился Веня, боясь, что игра может зайти слишком далеко. — Слово клиента для нас закон. Матильда Семеновна, будьте настолько любезны, зачеркните слово «износ» и напишите «новая». Оценка две тысячи!

— Всего? — удивилась Нина Михайловна.

— За вычетом семи процентов комиссионных, вы получите на руки одну тысячу восемьсот шестьдесят…

— Не слишком ли это дешево, Егорушка? — спросила жена профессора.

— У нас, граждане, государственная организация, — с достоинством сказал Веня. — Возможно, на Тишинском рынке тунеядцы-маклаки дадут вам дороже, но я не могу.

— Я вас понимаю, — быстро согласился профессор.

— Если хотите знать, вещь больше не стоит. Передо мной не каракуль, не песец и даже, извините, не задрипанный кролик. Передо мной всего-навсего нейлон. Разве это мех?

— А что это? — полюбопытствовала жена профессора.

— Ничего. Если мех делают из нефти, из древесных опилок, из дыма, это уже не мех, а черт знает что!

— Однако вы консерватор, — улыбнулся профессор.

— Называйте меня как хотите, но я уважаю тот мех, на который затрачен труд. Возьмите манто из белки. Это вещь. Белку надо добыть. Попробуйте походить за ней по тундре!..

— По тайге, — поправил профессор.

— Это одно и то же. Тундра не сахар, и тайга не мед. Походите по тайге в пятидесятиградусный мороз. Найдите белку. Выстрелите ей в глаз. Потом найдите еще одну. И еще, и еще… Подсчитайте, сколько надо настрелять белок для приличного манто?! Сколько нужно времени и сил!

— Ваше сравнение белки с нейлоном неправомерно, — возразил профессор. — В средние века на производство телеги затрачивалось больше времени и усилий, чем нынче на выпуск мотоцикла. Из этого не следует делать вывод, что телега лучше…

— А вы знаете, что ваш нейлон при пятнадцати градусах мороза можно выбросить на помойку?

— В первый раз слышу, — сознался профессор.

— К тому же нейлон не оформлен под натуральный мех, а является его произвольной модификацией.

Веня-музыкант любил щегольнуть специальными терминами, почерпнутыми на курсах повышения квалификации. Он интуитивно понимал, что научная терминология способна не только кратчайшим путем доносить чужие знания до чужой головы, но и отлично камуфлировать собственные мысли, если их надобно скрыть.

— Произвольная модификация имеет большое значение, — пояснил Веня.

— Вероятно, поэтому вы и расцениваете шубку дешевле, — догадался профессор.

— Я ничего не расцениваю. За меня это сделали умные люди. — И Вениамин Павлович извлек из-под прилавка толстенную книгу, напечатанную петитом.

Профессор с уважением посмотрел на объемистый том, в котором с трудом умещался перечень вещей, носимых человеком.