— Интересно знать, папаша, в старое время, при Иисусе Христе, у апостолов были выходные дни? — поинтересовался как-то уголовник под кличкой «Сашенька Хрусталик».

— Это в каком смысле, сын мой? — спросил Карабанов, не чувствуя подвоха.

— А в том: нудили ли они без передыху свои псалмы или давали людям покой?

Пресвитер ответил, что семена божьего слова он сеет неустанно. На то он и божий благовестник! И, распалившись, пресвитер закатил длиннющую проповедь на излюбленную им тему о земной суете и небесной благодати.

Проповедь возымела совершенно неожиданное действие. Уголовники разыграли в карты все земное имущество Карабанова. Пресвитеру оставили лишь исподники и бороду.

— Как ты есть апостол, — сказал Сашенька Хрусталик, — земные богатства тебе ни к чему. Походи, папаша, налегке.

Несколько дней пресвитер разгуливал по камере в белых мадаполамовых кальсонах. В этом, несколько фривольном костюме проповеди почему-то не удавались. Старик замолк и потускнел. Лишь после вмешательства тюремной администрации пресвитеру вернули вещи.

Карабанов воспылал любовью к Саньке, который не принимал участия в злополучной карточной игре.

Долгими вечерами рассказывал он шоферу о секте, молениях пятидесятников, ангельском языке и пророчице Таисии. Санька со скуки слушал, тем более что ему перепадали от божьего благовестника кое-какие продукты. Братья и сестры носили пресвитеру богатые передачи.

Санька отсидел положенный ему срок. Когда шофер покидал тюрьму, он прихватил на всякий случай адресок пророчицы Таисии.

Месяцы заключения состарили Саньку, но не сделали его мудрее. В его миросозерцании не было заметно кардинальных перемен и сдвигов. Во всяком случае, он не мог стать героем очерков под привычными заголовками: «Человек находит дорогу», «По новому пути» или «Второе рождение Сани Бухвостова». Санька по-прежнему мечтал о жирном куске.

Короткий обмен мнениями по этому поводу с Федей Акундиным утвердил Саньку в прежних его заблуждениях. Акундин высказался в том смысле, что работа любит ишаков, верблюдов и дураков. Умный человек может прожить и без работы. Санька не хотел быть ни дураком, ни ишаком. Он разыскал пророчицу.

Таисия оказалась совсем еще молодой, земной женщиной с довольно приятной фигурой. Только два больших цыганских глаза, горевших на ее узком, бледном лице, несколько отпугивали шофера. Все же Санька снял у нее комнату.

Пророчица приняла в своем постояльце большое участие. Избраннице неба не хватало мужской ласки. Дело в том, что ее бывший сожитель Михайло Потапчик, разуверившись в сектантской доктрине, бросил общину и начал честно трудиться в колхозе. Пророчица осталась одна со своими липовыми видениями и подлинными земными желаниями.

Санька стал сожителем пророчицы. Он перешел на ее иждивение. Хлеба у Таисии оказались тучными. Санька подумал, что с богом выгодно общаться.

Шоферу пришлось пожертвовать своими атеистическими воззрениями. Вернее, внешне от них отказаться. В стане деятелей церкви такие случаи не редкость. Даже в стародавние времена, когда вера была покрепче, среди божьих наместников на земле встречались страшные богохульники. Церковные соборы то и дело разбирали поведение пап-святотатцев.

Сектантские бдения производили на Саньку комическое впечатление. «Чистый цирк», — говорил он себе, глядя как трясуны выкомариваются перед богом. Обряд крещения новобранца-пятидесятника «святым духом» вселил в шофера убеждение, что у многих братьев во Христе не все дома.

Суть обряда заключалась в том, чтобы довести новичка до «ангельских слов». Это было не так-то просто. Новобранцу приходилось часами бить поклоны, молить боженьку крестить его. Окружающие громогласно поддерживали просьбу. В конце концов, новичок, одуревший от жары, от воплей, сам начинал выкрикивать непонятные слова, нес какую-то абракадабру. Это и был ангельский язык.

Санька участвовал в трех таких крещениях. Каждый раз он не мог отделаться от насмешливо-гадливого чувства. Особенно запомнился ему один новичок. То был худенький парнишка с лицом дефективного переростка. Битых шесть часов он выкрикивал не своим голосом:

— Боженька, крести меня, пожалуйста!

И пророчица Таисия, ползая на коленях по молельной с распущенными волосами, подметавшими пол, истерично подвывала:

— Услышит боженька души моление, услышит. Вижу ангелочка, вижу!

«Что она — придуривается или впрямь психичка?!» — с легким отвращением подумал Санька.

Чтобы не выпасть из общего плана, он время от времени тоже лениво выкрикивал:

— Крести, крести его!

На исходе седьмого часа пареньку стало дурно. Ему дали отдышаться, и все началось сначала. К полуночи ангелы не выдержали и выдали секреты своего арго. Ополоумевший новобранец начал вопить:

— Арус-барус, палку-малкус!..

Тут поднялся невообразимый кавардак. Трясуны вскочили с колен и начали целоваться и метаться по комнате, радуясь, что господь внял их молитвам.

Санька на всякий случай крикнул:

— Мадмий-кадмий, арбуз-марбуз.

Но в общем гаме его никто не услышал. Он поспешил на свежий воздух. «Ну и малахольная команда!» — выругался он вслух и пошел в привокзальный ресторан.

Здесь он здорово надрался водки и пильзенского пива.

Санька вышел из ресторана на боевом взводе. Ему очень хотелось высказаться. И он во всеуслышанье начал предавать проклятию трясунов.

— Сволочи бородатые! — орал Санька на всю улицу. — Бить вас некому!

К нему подошел милиционер.

— Идите, гражданин, домой, — сказал он. — Проспитесь. Вы дорогу сами найдете?

— Спасибо, начальник, — расчувствовался Санька. — Недостоин я вашей ласки. Сволочь я постная, евангельский трясун!

— Ладно, идите, самокритикой будете заниматься дома!

— Хороший ты человек, — сказал Санька. — Одна у меня к тебе просьба.

— Какая? — полюбопытствовал милиционер.

— Не подавай мне руки, товарищ милиционер. Слышишь? Ни в коем случае не подавай. Договорились?

— Хорошо, договорились, — улыбнулся милиционер.

— Что ж тут хорошего, — возразил Санька, — если я трясун!

— Вот что — топай домой, — сказал милиционер, — и чтобы было тихо, спокойно…

— Эх, не занимаешься ты антирелигиозной пропагандой, — с болью сказал Санька. — Всем ты хорош — и погоны, и портупея, и сапоги чищены, одно плохо: пропагандой не занимаешься, не агитируешь.

— Слушайте, гражданин, — начал терять терпение милиционер, — долго я буду с вами вожжаться!

— Нет, не агитируешь, — грустно констатировал Санька. — По глазам вижу. Меня на этот счет не обманешь!

— Вам не терпится попасть в вытрезвитель? — разозлился милиционер.

— А что мне вытрезвитель, — сказал Санька, — если ты не агитируешь!

Милиционер свистнул.

— Свисти, свисти! По морде твоей вижу, что не занимаешься антирелигиозный пропагандой.

К ним подъехал мотоцикл. Саньку погрузили в коляску. Всю дорогу он честил милицию. И даже в вытрезвителе, стоя под кинжальным душем и захлебываясь от воды, он кричал дюжим санитарам:

— Не агитируете, сукины дети!

Несмотря на атеистические вспышки, Санька не менял образа жизни. Он продолжал посещать молельню. Он даже отрастил себе бороду. Он много спал, много ел, его пиджак заметно оттопыривался спереди — отрастало брюхо.

От скуки Санька все чаще напивался. Тогда он выкладывал пророчице все, что думал о ней и ее святой братии. Таисия помалкивала. Она лишь запирала двери, чтобы случайно забредший трясун не услышал богохульств, которые изрыгал ее возлюбленный.

После обличений Санька отсыпался. И только утром Таисия укоризненно говорила:

— Дьявол в тебе бушевал вчера, Саня!