— Нет, уже вставать начал.

— Я же говорю, придуривается. А Настенька как?

— Уезжает. «Не хотим, говорит, папа жить в Москве. Не нужна нам ваша квартира…»

— Не с руки, значит…

— Ага, неподходяще. В Сибирь уезжают. Дескать, для ейного Владика работа там самая наилучшая. Дескать, там он развернется у полную силу, а здесь ему развороту не будет.

— Молодой, молодой, а деньгу, видать, любит!

— А как же иначе! И, дескать, ей надобно в Сибири жить — в тундре каменья искать… «Там, говорит, папа, работа меня внутренне удовлетворяет, а тут не удовлетворяет…»

— Стало быть, тоже свой рубль ищет! А как он, живодер?

— Не спрашивай! Как про каменья услышал, так у него язык отнялся. Сидит, ушами двигает…

— Переживает, значит!

— Страсть как переживает. Он ей и так и этак: здесь вам и комната, и отопление, и освещение, и родители, и богатство, а она головой мотает…

— Отделиться хотят…

— Я ей и то говорю: как же ты, Настенька, у тундре жить будешь, может, там манафактуры и вовсе нет? Не слухает!

— Свое доказывает…

— Напоследок Исидор Андрианович вынул шубку красоты неописуемой! Настенька не берет!

— Отказывается, значит?

— «Спасибо, говорит, папа, только такая шубка в тундре будто ни к чему. Не носильная она в тундре вещь!»

— Ну раз такую вещь не берет — значит, все! — заключила Хабибулина.

Прошла еще неделя. Настенька и Владик уехали в Сибирь. Исидор Андрианович встал с постели. Машину так и не нашли. Он понес шубку в комиссионный магазин.

Веня-музыкант встретил стоматолога без особых почестей. Он не высказал и большого удивления. С деланным равнодушием он распластал нейлоновое диво на прилавке.

— Не трудитесь. Можете не изучать ее. Она ненадеванная, — сказал Исидор Андрианович.

— Я не столько изучаю, сколько думаю, — ответил Веня.

— Вы, оказывается, по совместительству еще мыслитель, — заметил стоматолог.

Веня пропустил мимо ушей бестактную остроту.

— Я думаю о том, — сказал он, — во сколько оценить этот заграничный ширпотреб.

— Выпадение памяти — первый признак склероза, — сказал стоматолог. — Неужели вы запамятовали, что я заплатил вам четыре тысячи!

— Я никогда ничего не забываю, — сказал Веня. — Просто жизнь идет вперед. Ситуация, к сожалению, изменилась. Матильда Семеновна, сколько нам принесли вчера на комиссию нейлоновых шуб?

— Шестнадцать! — не моргнув глазом, соврала приемщица.

— Вот видите! Из-за рубежа приехал какой-то ансамбль песни и пляски. Актрисы начали распродавать шубы. Они узнали, что импортный нейлон не выдерживает наших морозов!

— Это ужасно! — сказал стоматолог. — И что вы предлагаете?

— Мы можем теперь оценить эту вещь только в три с половиной тысячи рублей.

— Побойтесь бога, Веня! Вы расцениваете свою байку про ансамбль в пятьсот рублей? Не слишком ли это дорого?

— Какая байка! Это же факт… — начал было Веня.

— Слушайте, дорогой! — сказал серьезно стоматолог. — Жизнь больно ударила меня. У меня увели машину. У меня украли дочь. У меня большая душевная травма. Но я еще не стал сумасшедшим. Я не созрел для палаты номер шесть. Я нормальный.

— Я не понимаю, как можно переживать из-за каких-нибудь пятисот рублей?

— Я всегда переживаю, когда у меня хотят отнять деньги. Такой уж у меня характер. Заверните шубку — и закончим этот глупый разговор!

— Боже мой, какой вы принципиальный! — сказала Матильда Семеновна, посылая стоматологу одну из лучших своих улыбок.

— Ладно, — сказал Веня. — Не будем терять дружбу из-за денег. Я на вас не в обиде. Как говорит восточная пословица: лучше пощечину от друга, чем хлеб от врага! Матильда Семеновна, выпишите квитанцию на четыре тысячи!

— Вы рискуете, Вениамин Павлович, — на всякий случай сказала Матильда Семеновна. — У вас из-за этой шубки могут быть неприятности.

— О да! Он рискует, — рассмеялся Исидор Андрианович. — Он рискует заработать еще несколько сот рублей!

— Ай, идите вы! — заколыхалась на своем табурете приемщица. — У нас же государственная организация!

Когда стоматолог ушел, Веня быстро затолкал шубку под прилавок. Матильда Семеновна начала обзванивать клиентуру, сообщая о новой книге в изящном переплете цвета лунного серебра.

Василий Петрович Сугоняев был своего рода известностью в юридической консультации. Он слыл великим докой по части жилищного права. Он на память знал все законы, касающиеся этого в высшей степени тонкого предмета. К тому же он был дьявольски красноречив. Даже самые черствые судьи и народные заседатели не могли устоять перед железной логикой и гражданским пафосом его речей.

Василий Петрович мог запросто отсудить жилплощадь. Он мог разделить квартиру и изъять внутрикомнатные излишки. Превратить жилое помещение в нежилое и наоборот. Поставить на место наймодателя, осадить зарвавшегося съемщика. Он все мог!

Сугоняев был мастером перегородочных дел. Так на профессиональном языке некоторых адвокатов назывались дела, рожденные перегородкой, жилищной теснотой, перенаселенностью. Василий Петрович поднаторел в разборе коридорных баталий и кухонных свар. Он преуспевал.

Его жена Инга Федоровна слыла одной из самых элегантных адвокатских жен. Это была яркая губастая блондинка, выглядевшая значительно моложе своих лет. Она считала себя неотразимой. Василий Петрович побаивался жены. Ему было за пятьдесят. Как говорят поэты: «Холодные ветры старости коснулись его своим крылом». Побаливало сердце, хрустели суставы, и по утрам во рту было так погано, словно всю ночь он жевал паклю, вымоченную в солидоле. На фоне этих неприятных симптомов жена казалась ему вдвойне молодой, обаятельной и желанной для посторонних мужчин.

Инга Федоровна и ее старшая сестра Милица разжигали в адвокате страстную недоверчивость и мучительные сомнения. Они недвусмысленно намекали, что акции Василия Петровича падают с каждым днем. Василий Петрович страдал и озлоблялся. Положение осложнилось еще и тем, что в последнее время заработки Сугоняева резко снизились. Деловая конъюнктура складывалась явно не в его пользу. Время работало не на адвоката.

Ежедневно с большого строительного конвейера сходили огромные жилые корпуса. К новым домам стягивались рычащие грузовики. Шумное племя новоселов с сервантами на плечах врывалось в светлые квартиры с окнами в полстены. Солнце беспрепятственно входило в дома. Новоселы были откровенно счастливы. Они не хотели судиться.

Один из лучших умов консультации, адвокат Тарабрин, сказал как-то Василию Петровичу:

— Сейчас москвичей можно разделить на три категории: на тех, кто: а) получил квартиры, б) дожидается, в) не надеется получить сам, но знает, что ее получат соседи. Эти люди навеки потеряны для перегородочных дел. Это необратимый процесс, Сугоняев. Мой совет: переквалифицируйтесь, пока не поздно. Перекуйте адвокатский меч на орало.

— На забрало! — глупо сострил Сугоняев и добавил: — На мой век клиентов хватит.

— Наивный вы человек, — сказал Тарабрин. — Я намного старше вас. На моих глазах погрузились в пучину небытия прекрасные адвокатские специальности. Какие, скажем, были мастера по бракоразводным делам! Короли! Вы уже не застали их. А богатейшие тяжбы со страховыми обществами? Золотые возможности! Клиенты вчиняют иск «Саламандре». «Саламандра» не хочет платить. «Саламандра» считает, что клиент сам поджег свой дом. Сколько было таких поджигателей, и всем им требовались адвокаты. А процессы о наследствах? Боже мой, это же был адвокатский Клондайк! Алмазные россыпи Гвианы! И это все кануло в Лету!