— Но тогда произошла революция!

— А что сейчас происходит в стране? Жилищная революция! В нынешней семилетке страна получит столько новых домов, что из них можно воздвигнуть больше десятка таких городов, как Москва! А ведь наша столица строилась свыше восьмисот лет! Попомните мои слова, Сугоняев: «Очень скоро адвокат-перегородочник станет такой же музейной редкостью, как извозчик-лихач!»

Такие речи все чаще раздавались в юридической консультации. Заработки упали не только у Сугоняева, но и у других адвокатов. С народными судами все больше конкурировали суды общественные. Даже за бесплатными советами приходило все меньше клиентов.

Этой новой ситуации не учитывала Инга Федоровна. Она вынашивала далеко идущие планы мебельной реконструкции семейного гнезда, а также выработала широкую программу повседневного обновления своего гардероба. Сугоняев отчаянно сопротивлялся. В этой борьбе численный перевес был не на стороне адвоката. Ингу Федоровну поддерживала Милица.

Милица Федоровна целыми днями просиживала у окна. Она со скрупулезной точностью вела учет всему, что приобретали жильцы пятиэтажного дома. Фиксировались все покупки, начиная от эмалированной миски и кончая мебельным гарнитуром, чтобы впоследствии оповестить о них дворовую общественность.

Вечерами, когда Василий Петрович мечтал об отдыхе, начинался ненавистный разговор об удачливых добытчиках и чужом процветании. Милица Федоровна, пощелкивая отстающим, плохо подогнанным зубным протезом, сообщала младшей сестре о новых приобретениях соседей. Свою информацию она сопровождала сентенциями вроде: «Живут же люди!», «Мы так жить не будем», «Достают же люди!», «Мы не достанем», «Есть же мужья!» и т. д. и т. п.

Адвокат вскипал.

— Мне дадут покой в этом доме?! — кричал он.

— А кто тебя трогает? Разве нельзя поговорить с родной сестрой?

После незначительной паузы снова доносилось щелканье прыгающего протеза. Милица Федоровна изготавливалась для очередного удара.

— Еще одна новость! — говорила она. — Самородовы стали кинолюбителями. Они купили немецкий узкопленочный аппарат и уже накрутили чудесный фильм из своей личной жизни. Они засняли на пленку свою поездку в Крым и на Кавказ. Они засняли буквально все: и как они садятся в машину, и как Сергей Федорович держит руль, и как они завтракают на автостанции, и как жарят шашлык в ущелье под Гагрой, и как моют в Черном море виноград «изабелла», и как обедают в Ялте, Сухуми и Алуште, и как ужинают на озере Рица… Очень содержательная картина, я смотрела ее с захватывающим интересом!

— Люди бесятся с жиру, — вздохнула Инга Федоровна. — Нам так не придется…

— Поставь точку, Инга! — попросил адвокат.

— Поставь запятую, — возразила Милица.

— Так в жизни всегда бывает, — продолжала Инга Федоровна. — Одни швыряют деньги на ветер, в то время, как другим нечего надеть, нечем прикрыть тело…

— Кому это нечем прикрыть тело? — дрожа, словно заведенный мотор, спросил адвокат.

— Тебя это очень интересует?

— Да, очень!

— Не разговаривай с ним, Инга. Он еще нагрубит тебе.

— Нет, я хочу знать: кому нечем прикрыть тело?!

— Как это унизительно! — сказала Инга Федоровна голосом Виолетты, умирающей от чахотки.

— Что унизительно?

— Умоляю тебя, не отвечай. Потерпи! — воскликнула старшая, и по ее лицу покатилась слеза.

— Ты плачешь? Милая, хорошая моя, — простонала Инга Федоровна и смахнула пальчиком слезу с морщинистой, загрунтованной кремами щеки старшей сестры.

— Комедиантки! — вскричал адвокат.

В два прыжка он очутился у платяного шкафа.

— Комедиантки! Кто здесь гол как сокол?! — завопил Сугоняев на всю квартиру.

Справедливости ради следует отметить, что длинный и вместительный, как товарный вагон, шкаф был до отказа набит туалетами Инги Федоровны. Лишь в самом углу висел прижатый к стенке один-единственный парадный костюм Сугоняева.

Сестры даже не взглянули в сторону Василия Петровича. Милица Федоровна взяла из аптечки скляночку с валидолом. Она капнула на сахар лекарство и подала сестре. Валидол вернул младшую к жизни.

— У меня нет даже зимнего пальто, — чуть слышно сказала она.

— А в чем ты будешь ходить? — участливо спросила старшая.

— Не знаю…

— Возьми мое! — великодушно предложила Милица.

Адвоката затрясло.

— А это что? — заголосил он, срывая с вешалки пальто. — Тряпка? Хламида? Рубище?! Я заплатил за него три тысячи в прошлом году!

Сестры не удостоили адвоката ответом.

— Если бы ты знала, как мне порой бывает здесь душно, — сказала младшая.

— Тошно, — подсказала старшая.

— И тошно, и душно, и совсем нет воздуха…

— Атмосферы нет, — уточнила старшая.

— Каждый день втаптывают в грязь твое я, твой интеллект…

— Ай, ай, держите меня! — сказал адвокат. — Наш интеллект! Опомнись! Какой интеллект! Ты же пустая! Внутри у тебя ничего нет! Ты пустая, как брошенная консервная банка!

— И так каждый день! — сказала младшая.

— Каждый час, — добавила старшая.

— Еще немного — и я потеряю здесь свою индивидуальность, свое мировоззрение…

— Мировоззрение! Господи! Да какое у тебя мировоззрение? Шкаф с тряпками — вот твое мировоззрение. За такой шкаф ты продашь меня, семью, любовь! За два шкафа я куплю у тебя солнечную систему, нашу Галактику, Млечный Путь!.. За три шкафа…

Адвокат не успел закончить тираду. Инга Федоровна величественно поднялась с тахты. Она молча подошла к шкафу и начала раздеваться. Она стащила с себя платье и осталась в одной комбинации. Ее стройная, не по годам сохранившаяся фигурка с отлично сформированной грудью была еще очень хороша. Невольный вздох вырвался у адвоката. Инга Федоровна стыдливо прикрыла декольте ладошкой. Правой рукой она сняла чулки и надела туфли на босу ногу.

Сугоняев, недоумевая, ждал дальнейшего разворота событий. Скандалы в их доме кончались по-разному. В этом отношении Инга Федоровна проявляла недюжинную изобретательность. Но сегодняшний финал не был похож ни на один из предыдущих.

Между тем Инга Федоровна выбрала в шкафу из четырех летних и демисезонных пальто самое плохонькое и надела его на комбинацию. Она застегнула пуговицы до самого горла и, чуть покачивая бедрами, пошла к выходу.

— Идем! — приказала она старшей сестре, не оборачиваясь.

— Ты спятила! — крикнул адвокат.

— Идем! — повторила Инга Федоровна. — Оставим этому мещанину его шкаф, его тряпки и его попреки!

Сестры вышли.

Василий Петрович помешкал немного. Когда он выбежал на лестничную площадку, сестры были уже на первом этаже. Адвокат перегнулся через перила и крикнул вдогонку:

— Ариведерчи! Счастливого пути!

Василий Петрович вернулся в свою комнату. «Ушла… Главное не паниковать, — думал он. — Не подавать виду, держать себя в руках. Не подавать голоса, признаков жизни. Ты умер. Умер для нее и для ее фокусов. Туфли на босу ногу — пошлый трюк. Пальто на комбинацию — дешевка. Цена три копейки в базарный день. Главное — не поддаваться, не сгибаться. Она придет. Как миленькая. Придет, никуда не денется!»

Адвокат убрал в шкаф платье и чулки. Он успокоился. Ему захотелось есть. Он запер квартиру и, как в далекие, беззаботные времена молодости, пошел в шашлычную. Он выпил задиристую рюмку водки, съел огнедышащее харчо и цыпленка-«табака». Ему стало весело. От нечего делать он сел в речной трамвай и поехал в Парк культуры и отдыха.

В парке он катался на «чертовом колесе», бил молотом по наковальне, чтобы испытать силу своих рук, и ел вафельные трубочки с заварным кремом.

Он пришел домой поздно вечером. В комнате было тихо. В комнате было необычно уютно. Чувство свободы с новой силой овладело всем его существом. Пренебрегая былыми запретами, он съел кусок жирной ветчины без хлеба и лег в постель, не вымыв ног. Он поставил на полированный финский табурет настольную лампу и начал читать.