А вот эпиграмма С. Соболевского на братьев Н. А. и К. А. Полевых:

Эпиграмма того же С. Соболевского «Юбиляру»:

Все эти эпиграммы имеют одно общее свойство: опи дышат недоброжелательством, даже откровенной враждой. Приемы, примененные поэтами, незамысловаты, стихотворная рифмованная форма сама по себе — могучий усиливающий фактор. То же содержание, пересказанное прозой, много теряет? в смысле остроумия.

Что же выражено в эпиграммах Соболевского? Несомненно, утомленность талантливого человека, который в эпоху монархического произвола был вынужден считаться с мнением и вкусами людей, значительно менее талантливых и далеко не искренних, потому только, что эти люди каким-то путем сумели занять руководящее положение, место «наверху». И хотя они, по меткому выражению одного писателя, «при чтении шевелят губами», но все же задают тон в литературе, ничтоже сумняшеся определяют, что хорошо и что плохо, подавляют индивидуальность писателя силой административного нажима, не подкрепленного творческим авторитетом. Изменить это положение вещей поэт не в силах. Ему остается изливать свою желчь — он так и поступает. Его эпиграммы не публикуются, но молва разносит их по всей стране: самое достоверное свидетельство его правоты.

В еще большей степени это относится к эпиграмме на Ф. В. Булгарина:

Примененный здесь прием — двойное истолкование в самом чистом виде, без всякой маскировки. Он усилен легкостью стиха и звучными рифмами. Но и в прозаическом пересказе эта эпиграмма была бы остроумной, хотя и несколько грубоватой. Современникам она казалась куда более привлекательной, чем нам, так как имя Ф. Булгарина — соглядатая и сыщика, доносчика и жандармского агента в литературе — было чрезвычайно одиозным, вызывало ненависть и презрение в передовых литературных кругах и просто среди порядочных людей.

Любопытно, что точно такой же прием спустя много лет послужил основой эпиграммы, адресованной в начале 20-х годов некоему литератору:

Сходство с предыдущей эпиграммой настолько велико, что можно говорить о заимствовании идеи. Эта эпиграмма была ответом на остроумное и колкое нападение поэта, которое мы здесь не приводим, поскольку содержащиеся в нем намеки требуют пространных пояснений.

В злобном четверостишии неплохо обыграна фамилия Беранже. Но в этой эпиграмме есть слабость: здесь, по сути, нет ответа на нападение, совершенно не парируются мотивы нападения. Между тем одна из важных особенностей остроумного ответа состоит в том, что он должен быть прежде всего ответом, то есть обыгрывать элементы, имеющиеся в нападении. Образец такого ответа приведен у Фрейда. Он рассказывает о случае, когда молодой граф после смерти отца, вступая во владения обширными поместьями, объезжал свои деревни. В одной из них он увидел парня, как две капли воды похожего на себя. И свита обратила внимание на это поразительное сходство. Подозвав крестьянина, граф спросил со смехом: «Что, не служила ли мать у нас в замке?» — «Нет, мать не служила, а отец — служил». Крестьянину удалось поразить обидчика его собственным оружием, обратить против врага острие его же шпаги.

Ответ не обязательно должен быть словесным — он может принять форму какого-либо поступка или действия. Англичане называют это practical joke.

Рассказывают, что один из друзей Генриха Гейне, желая подшутить над поэтом, прислал ему письмо — объемистый пакет, в котором содержалось много вложенных друг в друга конвертов, и, наконец, в последнем из них лежала записка: приятель сообщал, что он жив и здоров. Через две недели почтальон принес этому приятелю посылку. В ящике лежал довольно увесистый камень, а в кратком письме Г. Гейне пояснил, что «это тот камень, который свалился у меня с сердца, когда я узнал, что ты в добром здравии».

Как ни разнообразны кажутся пародии и примененные в них приемы, но в любой пародии непременно присутствует еще прием доведения до абсурда путем преувеличения. Преувеличивается, как правило, какая-либо особенность стиля, образный строй, излюбленные словечки автора или его чрезмерное пристрастие к какому-нибудь обороту речи и т. д. Если писатель создал произведение, где органически слиты форма и содержание, лексика проста, интонации естественны, мысль и художественные образы представляют подлинное гармоническое единство, то на такое произведение пародию написать трудно. Но малейший художественный просчет или просто едва заметная шероховатость под пером едкого пародиста приобретает грандиозные размеры: пародия лучше всякого критического разбора указывает на слабости и несовершенства литературных произведений.

Замечательным мастером сатирической пародии был А. Архангельский. Вот одна из его пародий — «Сморканье».

и т. д.

Пародия построена на смехотворном несоответствий нарочито-приземленной темы (если можно употребить здесь слово тема) с величественным античным гекзаметром, который совсем некстати решил использовать один из современных поэтов; на него и написана пародия.

Другие мастера пародии тоже, как правило, используют те же приемы: доведение до абсурда, смешение стилей, остроумие нелепости, намек и т. д.

Мы не станем множить число примеров, чтобы не превращать раздел об остроумии в собрание острот. Добавим только, что и в жанре фельетона, памфлета, сатирической повести авторы пользуются конечным числом приемов, причем не всякий автор использует весь арсенал — у многих есть излюбленные приемы, а остальными они пренебрегают или просто не владеют ими.

Наибольшее разнообразие в использовании «техники остроумия», на наш взгляд, проявили Ильф и Петров, и будущие работы по «алгоритмизации» остроумия неизбежно будут опираться па литературный опыт этих мастеров смеха.

Мы совершили лишь беглый и весьма поверхностный экскурс в область литературоведения. Тех, кого интересуют литературно-эстетические проблемы комического, мы отсылаем к исследованиям Ю. Борева, Д. Николаева, В. Фролова, Б. Минчина, Я. Эльсберга^{11}.