Любое чувство, в том числе и эстетическое, возникает в результате воздействия на организм, и физиологическая реализация этого чувства протекает в перечисленных выше анатомических структурах. Эстетические чувства — не исключение. Они имеют свою физиологию и биохимию, изучение которых представляет трудную и обширную научную задачу.

Серьёзные попытки опереться на психофизиологию в работах по эстетике очень редки, хотя термины «орган зрения», «орган слуха» и даже «вторая сигнальная система» всё же встречаются. Между тем введение в эстетику психофизиологических критериев нам кажется чрезвычайно желательным, ибо стремление объяснить эстетическое наслаждение лишь свойствами воспринимаемых объектов не может привести к успеху. Свойства внешних объектов должны быть соотнесены с психофизиологическими свойствами человека, и на этом пути следует искать разгадку чувства прекрасного. Один писатель не давно выразил наивно-глубокомысленное удивление по поводу того, что природа никогда не бывает безвкусной в подборе красок. На наш взгляд, с таким же основанием можно удивляться тому, что у рыбы есть жабры, а у человека лёгкие. Живой организм должен быть приспособлен к внешней среде. Глаз человека создан не в лаборатории Всевышнего Творца, а развивался среди земной природы, земных красок. Естественно, что он приспособлен к их восприятию. В этом его функция. Психофизиология органов чувств имеет самое прямое отношение к проблемам эстетики. Мозг человека развивался не в далёких антимирах, а на нашей Земле, и чисто земные закономерности, которые он призван отражать, определили его структуру и законы его функционирования. Поэтому проблема эстетического восприятия Является одной из частных специфических задач изучения познавательных процессов[11].

Восприятие произведений искусства может вызвать у человека и гнев, и радость, и жалость, и печаль, и презрение. Сидя в кресле театра, человек испытывает те же чувства, что и в обычных жизненных ситуациях. Те же и вместе с тем не те.

Существует апокрифическое сказание о ковбое, который на спектакле «Отелло» не выдержал и всадил из своего «кольта» целую обойму в подлеца Яго, за что был казнён. Похоронили их в одной могиле, и согласно той же легенде, на памятнике были высечены слова: «Лучшему актёру и лучшему зрителю»[12].

Даже если этот рассказ правдив, то всё равно — это редчайшее исключение. А обычно «эстетическое» негодование отличается от обычного и не приводит к столь решительным поступкам, хотя эстетические чувства могут быть очень сильны.

При частом повторении эстетические чувства, оставляя следы, связываются с содержанием, включаются во второсигнальные стереотипы и начинают оказывать влияние на поведение. В этом, возможно, «облагораживающее» влияние искусства.

В чём же особенность эстетических чувств? Почему в них так резко выражен элемент субъективного переживания и значительно меньше непосредственных связей с элементами поведения?

Дело в том, что телесная, соматическая реализация этих чувств у взрослого человека — редуцированная, неполная. По-видимому, возбуждение корковых структур достигает при этом достаточной силы, а подкорка, в частности центры гипоталамической области, хотя и возбуждается, но значительно слабее. Кроме того, эстетические чувства имеют ещё одну особенность. Как бы ни были глубоки печаль, горе или сострадание при восприятии произведения искусства, — протекают они на фоне достаточно сильного возбуждения механизмов, условно именуемых «центром приятного». Причём возбуждение центров приятного доминирует, и потому любое эстетическое чувство, даже горе и сострадание, субъективно воспринимается как эстетическое наслаждение.

Высказанные соображения, конечно, гипотетичны, хотя основаны на современных нейрофизиологических данных. Наши предположения нуждаются в экспериментальной проверке и доказательствах. Но здесь мы сталкиваемся с труднопреодолимым препятствием. Изучать физиологию эстетических чувств можно только на человеке; необходимо регистрировать различные переменные и параметры — частоту дыхания и пульса, электрокардиограмму и миограмму, биотоки мозга, концентрацию сахара в крови, выделение различных гормонов в кровь и т. д. Даже если бы нашлись добровольцы, которые позволили бы надеть на себя массу электродов и других датчиков в концертном или театральном зале, или в картинной галерее, то это всё равно не решило бы проблемы. Ибо человек, увешанный электродами, зная, что он — объект физиологического исследования, испытывал бы не те чувства, которые он переживал бы в том же концертном зале вне эксперимента.

Выход, очевидно, в том, чтобы научиться собирать информацию о внутренних органах, регистрировать их физиологическое состояние без прямого физического контакта с испытуемым, — на расстоянии, так, чтобы испытуемый не знал, что он служит объектом наблюдения и изучения.

Сейчас в распоряжении врачей и физиологов нет приборов дистантной регистрации. Но успехи медицинской электроники позволяют надеяться, что такие приборы появятся в недалёком будущем[13]. Тогда и можно будет высказаться более определённо о физиологии эстетических чувств.

Нам кажется, что внимание психофизиологов обратится в первую очередь к исследованию восприятия музыки, ибо здесь скрыты огромные возможности также и для клиники — для регулирования и, возможно, лечения.

Установлено, что, например, Девятая симфония Брукнера действует на сердечно-сосудистую систему здоровых людей подобно шуму, уменьшая минутный объём кровообращения. А адажио и аллегро из Третьего Бранденбургского концерта Баха повышает минутный объём и снижает частоту пульса (Могендович и Полякова).

При изучении восприятия музыки возникает много интересных вопросов.

Люди, не получившие специальной музыкальной подготовки, обычно рассказывают, что, слушая впервые сложное музыкальное произведение сонато-симфонической формы, как правило, испытывают меньше удовольствия, чем при повторных прослушиваниях. Как это можно объяснить?

Мы предполагаем, что в процессе восприятия музыкального произведения, его мелодики и гармонической структуры, существенную роль играют явления антиципации, то есть предвосхищения, предугадывания движения музыкальной темы по крайней мере на несколько тактов вперёд. Когда реальный раздражитель в некоторых случаях совпадает с ожидаемым, то это обстоятельство вызывает удовольствие. Но структура симфонического произведения может быть очень сложна, и неискушённый слушатель сначала просто не в состоянии выделить в нём мелодии и воспринять гармоническое звучание настолько, чтобы предвосхитить развитие темы и последующие такты. Это значительно проще сделать, слушая произведения лёгкой музыки и массовые песни. Они доходчивее, потому что их восприятие требует меньшего труда. Восприятие сложного симфонического произведения требует значительной затраты усилий, которые, правда, сторицей окупаются, так как удовольствие от него значительно полнее и глубже. Но свести всё удовольствие от музыки только к предвосхищению нескольких тактов мелодии — значит необоснованно обеднить роль и значение музыки. Будущие исследования покажут, какое значение в восприятии музыки имеют внутренние ритмы мозга, регистрируемые на энцефалограммах, и насколько справедливо высказывание Лейбница о том, что «музыка есть радость души, которая вычисляет, сама того не сознавая». Но несомненно, что правила гармонии и контрапункта — не досужая выдумка, навязанная музыкантам. Эти правила отражают физиологические особенности слухового аппарата — периферической его части (ухо) и центральной — коры головного мозга. На это обстоятельство впервые указал Герман Гельмгольц в статье «Физиологические основания музыкальной гармонии».

Вероятно, существуют сочетания звуков, которые ни при каких обстоятельствах не могут доставить удовольствия: физиология слухового анализатора такова, что эти сочетания могут вызвать лишь неприятные чувства. Поэтому всякое изобретательство в области музыкальной композиции имеет объективный физиологический предел. Перешагнуть границу — значит лишить музыку главного качества, делающего её музыкой, и превратить в достояние горстки снобов.