Тимми глянул на карты и удивился, что они расплываются у него перед глазами. Хотелось продолжить разговор с Джимом о жизни моряка на суше и на море, но что-то удерживало, как это часто случалось в последнее время после интрижки с Зелдой. Выходит, невозможно переспать с женой лучшего друга и смотреть ему прямо в глаза, даже если ты наставил ему рога не из подлости и никому не разболтал об этом. Теперь, когда Тимми женился, он еще отчетливей представил себе, какой великой глупостью и предательством была эта интрижка. Он с радостью попросил бы прощения у Джима, но, конечно, не отважился. Как бы то ни было, факт оставался фактом: ему нравилась Зелда, и он видел, что Джим относился к ней свысока. Приличия ради мог бы притвориться в ее присутствии, что предпочитает жить на суше, а не в море.

Теперь, под водой, Тимми мечтал снова оказаться в постели с Мег и чтобы внизу лежал Томпсон. Может, карты расплываются перед глазами от слез? Он снял очки и вытер глаза.

— Бог ты мой! — воскликнул он. — Да это очки Мег!

Некоторое время все трое молчали.

— Привет, Янцзы, встречай гостей! — сказал Джим.

— Все в порядке, Алек, сэр, — обратился к капитану Тимми. — Не беспокойтесь, у меня, может, голова разболится, только и всего.

— Глядеть на мир ее глазами и знать — она твоими видит мир. Греза юной любви. Постарайтесь, чтоб это не повторилось! — строго заметил капитан и, желая разрядить обстановку, перевел разговор на более приятную тему: — Сколько у нас арахисового масла?

— Два галлона, — доложил Джим.

— Надеюсь, хватит, — прикинул капитан. — На многие индонезийские блюда уходит прорва арахисового масла. Они там пищу берут руками, потому и готовят погуще.

Наконец с базы пришел приказ. Капитан щелкнул переключателями, и приборная доска, соединенная с ядерным реактором, сердцем «Полариса», загорелась мягким светом; могучие двигатели, глотнув его энергии, взревели, и чуть заметная вибрация пронизала волны на далеком берегу, где играли дети, и какая-то песчинка передвинулась с места на место.

«Поларис» миновал Ирландский канал и вышел в Атлантику. В камбузе капитан толок тмин и кориандр с перцем, готовя соус к цыпленку. Джим чистил, резал кубиками и бланшировал белоснежные турнепсы, готовя их к быстрой заморозке. Они брали на борт свежие овощи, сами обрабатывали их и закладывали в мощный холодильник, не доверяя береговой службе такое тонкое дело. (На ядерной подлодке нет недостатка в энергии — масса света, масса горячей воды, масса свежего, хитроумно рециркулированного воздуха. Правда, матросы клялись, что на корабле воняет чесноком, как во французском поезде, везущем школьников на экскурсию, но офицеры горячо утверждали, что это поклеп.)

Капитан плеснул оливкового масла из пластмассовой канистры, привезенной Зелдой, в кувшинчик, а оттуда — на сковородку. Он намеревался слегка потомить горчичное семя в масле, потом полить им мелко натертую морковь, добавить туда лимонного сока, перца и соли — получился бы простой, но весьма аппетитный салат к цыпленку. Но масло брызгами разлеталось со сковородки.

— Не чистое оливковое масло, — пробурчал капитан. Он исследовал содержимое канистры и обнаружил под тонким слоем оливкового масла не что иное, как белое вино.

— Ваша жена совершила крайне необдуманный поступок, — отчитал Джима капитан. — Мы с вами и мистер Штурман — группа управления лодкой, а не какая-нибудь рок-группа.

Тем не менее он не вылил вино — напротив, водрузил канистру на шкаф: не дай бог опрокинут.

Во время обеда поступило сообщение, что в непосредственной близости от них действуют русские подводные лодки.

— А когда они бездействовали? — Капитан зевнул.

Все же, прихватив тарелки, офицеры отправились на центральный пост и там наблюдали за светящимися точками на экране радара, слушали сигналы, когда другие левиафаны приблизились, на миг замерли совсем рядом, а потом вполне дружелюбно проследовали дальше.

— Никак цыпленка учуяли? — предположил капитан.

— Навряд ли, сэр, — усомнился Джим: однажды, еще школьником, он побывал на экскурсии в Ленинграде, и его там закормили маринованной селедкой.

— Тогда что же эти русские делают целыми днями?

Капитан Алек и его офицеры уже не помнили, что сами делали, пока не овладели умиротворяющим кулинарным искусством и питались рублеными шницелями, как все прочие. Зато теперь их дни были исполнены высокого смысла и сознания достигнутой цели.

Прошло две недели. Томпсон и Мег заключили своего рода перемирие. Она пыталась выжить его из спальни, он норовил залезть на кровать; в конце концов оба согласились на ничью, и Томпсон вновь занял свое место под кроватью. Теперь, когда рядом не было Тимми, Мег стала замечать природу. Она наблюдала, как зима беспощадно укорачивает день, совсем как неумолимый лавочник, рано закрывающий лавку перед футбольным матчем. Бум, бум! Упали жалюзи, скрылось солнце, поднялся ветер, и жизнь, ворча, уползла под землю, остались лишь мрачные, резко очерченные горы. Даже слизняки повывелись в кухонном шкафу. Мег пожалела, что их больше нет. Жалеть об отвратительных скользких тварях, льнущих к сырым стенам в самых темных неожиданных местах, — возможно ли это? Мег пришлось признаться самой себе, что ей недостает слизняков лишь потому, что они живые существа, из животного, а не растительного мира, и у них есть какая-то неясная цель и неосознанное желание, загоняющее их в самые недоступные и неуютные места, где не выживают даже растения. Они — Жизнь, посылающая своих гонцов в неживой мир.

Иногда Мег радовалась, что Тимми далеко от дома. Она бы пожаловалась по простоте душевной, что ей недостает слизняков, тут же залилась бы краской и почувствовала себя дурочкой под насмешливым взглядом Тимми. Какие-то думы надо таить в себе, в этом одно из наказаний человеческого бытия. Казалось бы, раз человек наделен даром речи, должно происходить общение между людьми, но его, конечно, нет. Горько, что она сожалела о слизняках. Уж лучше бы Томпсона пожалела. Страдания Томпсона усугублялись, когда он наблюдал людей за беседой: он полагал, что они обмениваются мыслями о чудесах Вселенной. Томпсон ошибался, но не знал об этом. Подлинные разговоры между Тимми и Мег, подлинное общение происходило в постели и без слов. Неудивительно, что Томпсон любил лежать под ней.

Зимой автобус в горы не ходил. Пассажиры в эту пору были редки. Мег отправилась в библиотеку на базу на велосипеде — полчаса туда и два часа обратно в гору — и попросила библиотекаршу найти для нее книгу о слизняках. В библиотеке был богатый выбор книг по вышиванию, вязанию, варке варенья, обивке мебели, самоучитель французского, «Первые шаги в философии», но никакой информации о слизняках.

— Попробуйте разложить ядовитые шарики в тех местах, где завелись слизняки, — посоветовала библиотекарша. — Слизняки их съедают и просто-напросто тают на глазах.

— Но это ужасно! — воскликнула Мег.

— Может быть, если думать о слизняках. Но думать о них не надо. Разложите шарики — и все.

Выйдя из библиотеки, Мег встретила Зелду. Та кинулась к ней с объятиями и пригласила на чашку кофе.

— Уж не подвинулась ли ты рассудком там, в горах, в полном одиночестве? Вид у тебя довольно странный, — верещала Зелда.

Мег была в джинсах и старой шерстяной фуфайке Тимми. В ней она чувствовала себя под его защитой. На Зелде были розовые джинсы, темно-розовый свитер, модный серый шерстяной шарф, повязанный, как шаль, и множество золотых браслетов и колец.

— В каком смысле странный?

— Взгляд чудной, — пояснила Зелда. — Как у беременной.

Мег задумалась.

— Хотела сегодня принять пилюлю, — припомнила она, — и вдруг вижу, еще четыре осталось, а я считала, что кончила курс.