Он хотел еще сказать, что значок дается за службу умную, честную и беспорочную — чистую, как вымытое стеклышко.

Но не успел. Заснул.

Ему казалось, что он совсем и не спал. Только закрыл глаза — и сразу услышал голос Аспрам. Жена разговаривала с кем-то по телефону:

— Да он не подойдет, он спит! Интересно вы рассуждаете! Участковый уполномоченный — не человек, да? Вы его к лошади равняете! Потому что только лошадь без отдыха…

Бурунц прошлепал босыми ногами по полу и отобрал у жены трубку. По дороге успел взглянуть на часы: четверть второго. Значит, поспал все-таки примерно полтора часика…

Звонил кузнец Саядян из самого дальнего села Доврикенд. Саядяр был бригадмильцем — членом добровольного общества содействия милиции. В Доврикенде случилось происшествие: у колхозника Амо Вартаняна ночью увели козу.

— Кого подозреваете? — сипло спросил Бурунц, почесывая одной голой ногой другую.

Голос в трубке, помедлив, ответил:

— Подозревать, конечно, можно будет все того же Норайра.

— Ладно, сейчас к вам выезжаю.

Подсев к столу, Бурунц на секунду задумался. Не вовремя это происшествие. Дали бы хоть благополучно закончить полугодие. А впрочем, может, все к лучшему? Дело пустяковое, оно ничему не помешает. Бурунц быстро написал рапорт о случившемся в районный отдел милиции. Завтра можно будет сообщить о раскрытии кражи. Сегодня рапорт, завтра — разоблачение преступника. Конечно, тут замешан сукин сын Норайр.

Переодеваясь, Степан Бурунц менялся на глазах. Все меньше и меньше напоминал он колхозного чабана и все больше становился похожим на волевого, уверенного в себе представителя государственной власти. Он натянул гимнастерку и брюки-галифе — фигура приобрела подтянутость. Надел фуражку, которая сразу придала солидность и официальность его заостренному, обожженному солнцем, облупленному лицу. Даже узенькие простодушные глаза казались из-под этой фуражки властными и проницательными. А когда он, прицепив к поясу пистолет в кобуре, вбил ноги в начищенные до сияния хромовые сапоги, то сразу приобрел вид прирожденного кавалериста, которого, как известно, не только ничуть не портят, а даже украшают кривые ноги.

Между тем Аспрам уже седлала во дворе гнедого коня.

Выглянув в окно, Бурунц вспомнил спор, разгоревшийся утром в правлении колхоза из-за этого коня. «Телегу дам,- говорил председатель,- запрягай своего гнедого». А Бурунц доказывал, что конь выделен ему управлением милиции специально для разъездов верхом и никак не приспособлен возить тяжести в упряжке.

Гнедой, застоявшийся в конюшне, перебирал тонкими ногами, нетерпеливо бил хвостом. Бурунц приложил на секунду ладонь к теплым шелковистым ноздрям коня, потом легко вскочил в седло. Ему хотелось поцеловать жену. Но теперь, когда он был в форме, это показалось неудобным. Он только опустил вниз руку, Аспрам взяла его указательный палец своей мягкой ладонью и сжала. Так они добрались до ворот — гнедой, на котором ехал Степан Бурунц, и шагающая возле стремени Аспрам.

— Приезжай скорее!- жалобно попросила Аспрам.- Поторопись!

А он поскакал, не оглядываясь, по деревенской улице.

Дорога в Доврикенд шла все вверх и вверх. Сначала это была широкая лесная дорога, по которой могла бы проехать арба и даже грузовая автомашина. Затем от накатанного пути отделилась узкая тропочка. Она была не очень удобная, но зато куда более короткая. Гнедой без колебания свернул на эту тропку. Из-под копыт его скатывались в пропасть мелкие камешки.

Тропинка вилась по склону могучей горы. Взбираясь наверх, Степан Бурунц все время видел вдали деревню и свой дом, а внизу прямо под собой протоптанную ленту дороги, которую только что проехал. Последнее, что ему удалось увидеть перед тем, как он завернул за огромный выступ скалы, были два аиста, садящиеся на крышу. С такого расстояния он уж и не взялся бы определить, чья это крыша.

Теперь он поднялся примерно на полкилометра повыше лесной полосы. Отсюда начинался пологий спуск — выжженные солнцем камни. Деревья были далеко внизу. Но, как только Бурунц подъехал к ним, он сразу увидел каменные строения Доврикенда. Потянуло дымком. Послышался собачий лай. Прокричал осел — будто потерли друг о друга два куска ржавого железа.

Село прилепилось к склону горы. Приземистые темные домики Доврикенда словно разбежались, но порыв иссяк-и они застыли над пропастью, образовав разомкнутое полукружие. Нижние дома висели над пропастью, а верхние нависали над нижними. При этом плое* кая земляная крыша каждого нижнего домика служила открытым двором для соседей, живших наверху. И все дома снизу доверху, как всегда, показались Бурунцу гигантской лестницей с подковообразными земляными ступенями.

Колхозники Доврикенда сеяли хлеб на плато, а воду брали в реке на дне ущелья. И целый день они словно муравьи сновали взад и вперед по склону горы. А почему их далекие предки поселились в таком неудобном месте, теперь уже никто и не знал…

У въезда в село Степан Бурунц спешился. На тесных уличках Доврикенда из земли тут и там торчали камни, ходить и ездить надо было с осторожностью.

Кузнец Саядян встретил участкового уполномоченного возле колхозной конторы. В помещении было пусто. Все уехали наверх, на поля.

Молодой рослый кузнец только недавно демобилизовался из армии. Он был в солдатской рубахе с подвернутыми до локтя рукавами, от него пахло дымом и кожей. Он улыбнулся, и сразу стало видно, что у него нет верхнего зуба — выбил случайно молотком. Кузнец ухитрился извлечь из этого пользу — в образовавшееся между зубами отверстие он вставлял папиросу, и та держалась во рту, даже когда он говорил…

Взяв у гостя уздечку, Саядян, дымя папиросой, повел коня по улице, скупо и точно рассказывая о происшествии. На ночь колхозник Амо Вартанян поставил козу за ограду, утром хватились — козы нет.

— Кого подозреваете? — опять спросил Бурунц.

Саядян задымил, подумал,- как будто он еще не высказывал на этот счет своего мнения,- но ответил твердо:

— Все равно — Норайра.

— Жаль, что в колхозе никого нет… — Бурунц поморщился.- Надо бы узнать, сколько трудодней у этого Норайра…

Кузнец полез в карман и вытащил бумажку. Оказывается, он позаботился — взял справку. Норайр и его близкие заработали в нынешнем году меньше трудодней, чем любая другая семья.

— Отдохнуть, умыться с дороги? — предложил Саядян, останавливаясь у калитки своего дома.

Бурунц отклонил это предложение. Ему хотелось поскорее все закончить и вернуться домой. Кроме того, он сердился, что происшествие случилось именно сегодня, когда он так устал.

— Прежде всего надо посетить потерпевших,- сурово распорядился он.

Дома у потерпевших никого не оказалось, кроме старой бабки. Бабка сразу, как только увидела милиционера, напустила на себя горестный вид, принялась охать и вздыхать. Уж такая была коза, что лучше другой коровы! И молочная, и послушная, умница. Как и жить теперь без этой козы? Бабка хлопала себя ладонями по пухлым бокам и без устали причитала: другие машину «Москвич» приобретают, а ее несчастный сын Амо только все теряет и теряет. А ей, бабке, не нужно и «Москвича», только бы вернуть свою собственную умницу козу, если, конечно, она еще жива. А нет- пусть деньгами отдают…

Кузнец прервал ее причитания.

— Что там «Москвич»! — насмешливо прищурился он.- Такую козу только лишь к «Волге» можно приравнять.

Степан Бурунц не терпел, когда во время расследования кто-нибудь позволял себе шутки. Никогда не нужно мешать потерпевшему выражать свои чувства. Вот такие, казалось бы, никчемные причитания иной раз могут умного работника навести на след. Но в причитаниях бабки, пожалуй, не было уж вовсе никакого смысла. Да и вообще на Бурунца неприятно действовали всякие преувеличения.

— Успокойтесь, мама,- холодно сказал он.- Кого подозреваете в покраже вашей козы?

Бабка заюлила. Кого можно подозревать? Все здесь соседи, все хорошие люди. Но под конец шепотом объявила, что козу наверняка увел Норайр. Она погрозила кулаком в сторону того дома, где жил вор. Пусть никогда не будет счастья ни ему, ни его детям, ни его внукам и правнукам! Такую козу увести — нет у людей ни стыда, ни чести!