Бурунц не стал больше слушать. Он велел Саядяну отвести гнедого на конюшню. К Норайру он пока пойдет один. Объявляя такое решение, Бурунц не смотрел на кузнеца. Он смотрел в сторону и говорил с подчеркнутой отрывистостью. А все дело было в том, что он поступал неправильно и хорошо знал об этом.

— Как же можно к преступнику без понятых? — недовольно сказал Саядян.

— Что там еще за преступник! — Бурунц аккуратно сыпал табак на бумажку.- Сначала хочу только посмотреть. Может, все добром обойдется. А понадобятся понятые- вызову. Ты будь наготове.

Кузнец обиделся, но возражать не стал. Ушел, выпустив на прощание облако дыма.

Норайр жил в отдаленном домике, у самого края пропасти. Участковый уполномоченный долго стучал в глухую калитку, которая, вроде печной заслонки, была еле видна в толстой и высокой каменной ограде. Он стучал железным молоточком, который с помощью ржавого кольца был навечно приклепан к створке калитки, чтобы гость, упаси бог, не отбил руку, извещая хозяев о своем прибытии. Но из-за ограды никто не отзывался.

Тогда Бурунц толкнул калитку и с удивлением почувствовал, что она не заперта. Во дворе, возле арыка, безмятежно играли двое грязных мальчишек, а на каменных приступочках, ведущих в осевший, обросший мхом домик, развалился паренек лет шестнадцати — семнадцати. Он дымил самокруткой.

— Или вам стука не слышно? — с обидой спросил Бурунц.

Он не стал здороваться. Не первый раз приходил он в этот дом и да-вно уже решил, что на проживающих здесь людей не стоит тратить хорошие человеческие слова. Они этого не понимают.

Парень, развалившийся на приступочках, тоже не по-здоровался. Не меняя позы и даже не взглянув на Бурунца, он насмешливо крикнул:

— Мама, насчет козы!…

Это и был Норайр.

Несколько лет назад Бурунц отправил его в колонию для малолетних преступников. Думал — выправится парень. Очень уж всем надоели его выходки-дерзость, мелкое воровство. Как только где что пропадет — уж все знали: это Норайр! Так нет же, не исправился! Увезли мальчишку куда-то на Кубань. Вернулся он в село еще более дерзким и одичавшим. Стал разговаривать с блатной хрипотцой в голосе, однажды в драке со сверстниками вытащил нож… Бурунц не раз задавал себе вопрос: правильно ли он поступил с парнем?

…Воїн как развалился! Не смотрит. Курит. Степан Бурунц терпеть не мог, когда курили мальчишки. В городе ли, в деревне — непременно вырвет у подростка папиросу. Приказал:

— Брось самокрутку!

— Воспитатели! — с ненавистью и презрением процедил Норайр и выпустил длинную струйку слюны.- Воспитывают они меня, чтоб я, понимаешь, паинькой был…

Бурунц не знал отца Норайра. Односельчане вспоминали, что он был степенным и умным человеком. В сорок третьем пошел на войну-и не вернулся. Жена его Маро целый год рыдала, рвала подушки. И вдруг, в разгар этих рыданий, односельчане заметили, что она беременна. С тех пор она только и делала, что рыдала и рожала детей. Дети были до того не похожи друг на друга, что каждый понимал — они от разных отцов. Маро в колхозе работала плохо — то в город уезжала, то еще куда-нибудь. За детьми она не смотрела. И двор ее дома был постоянно полон плачущими, замурзанными, полуголыми мальчишками и девчонками всех возрастов. Колхозники, а особенно колхозницы и за глаза и в глаза осуждали такой образ жизни. С Маро никто не дружил, а если она приходила к соседям занять для детей картошки или хлеба, то ей давали что было нужно, но в разговоры не вступали. И в последнее время она уже молча появлялась на пороге и протягивала миску. В Доврикенде говорили, что Норайр недолюбливает своих братцев и сестер и с одобрения матери иной раз поколачивает остальное семейство. Как-никак, он был единственным законным наследником в этом доме.

— Да, верно, я насчет пропавшей козы,- подтвердил Бурунц, оглядывая захламленный двор.

В это время из дома вышла Маро — костлявая, с растрепанными волосами женщина с грудным ребенком на руках. А за ней посыпались детишки постарше. Во дворе стало тесно от детей. И все уставились на участкового уполномоченного.

— А что еще насчет козы? — низким рассудительным голосом начала Маро.- Неужели при любой пропаже виноват мой сын? Лучше бы он умер, не дождавшись этого дня! Сколько людей живет в Доврикенде, и уж правда можно подумать, будто Норайр всех хуже! Ну, пропала коза — а при чем мы? Какое нам дело?

Она говорила и вопросительно поглядывала на сына- так ли все идет, как нужно? Норайр властно свистнул — и она умолкла, испуганно оглянувшись.

«Вот кто здесь хозяин!» — подумал Бурунц.

Но какое ему было до всего этого дело? Он пришел сюда, чтобы произвести дознание.

— Значит, так,- начал он официально,- у колхозника Амо Вартаняна ночью пропала коза…

Норайр не стал слушать. Лениво поднялся и пошел по приступочкам наверх. Щелчком выбросил окурок. На лестничной площадке остановился и прищурился:

— И вы хотите узнать, где коза?

— Да, хотелось бы…

Мальчишка стоял теперь возле керосинки, на которой кипела огромная кастрюля. Он снял крышку — по двору разлился запах вареного мяса. Дерзко глядя на участкового уполномоченного, Норайр секунду или две демонстративно подержал в воздухе крышку, а затем, ни слова не говоря, опять закрыл кастрюлю. Бурунцу показалось, что мальчишка при этом нагло подмигнул ему.

— Надо, значит, понимать, что у вас там коза варится?

— Как, мама? — спросил сверху Норайр.- Что у нас варится? — Он не дождался ответа от испуганной Маро, потянул носом воздух и несколько раз утвердительно покивал головой.- Конечно, коза!

Бурунц пошел наверх. А следом за ним по ступенькам поползли дети. Шествие замыкала Маро, прижимающая к груди младенца костлявыми руками. Бурунц приподнял крышку. В кастрюле бесспорно варилось мясо. Козье мясо — уж на этот счет он не мог обмануться!

Между тем Норайр с прежним наглым и насмешливым видом прошел в комнату и, оглянувшись на участкового уполномоченного, приподнял деревянную крышку над большим оцинкованным ведром. Бурунц заглянул в ведро. Оно было доверху ПОЛНО МЯ|СОМ. И опять никакого сомнения, что это — козье мясо. Оставалось только удивляться наглости этого мальчишки!

— Так вот, дорогие хозяева, придется протокол писать.

— А что ж, пишите! — Норайр пожал плечом и с любопытством стал смотреть, как участковый уполномоченный раскладывает на столе бумагу и снимает колпачок со своей автоматической ручки.

Маро попыталась было что-то сказать, но сын снова коротко присвистнул и оборвал ее речь. Дети сгрудились вокруг стола. Один из малышей уцепился ручонками за хромовый сапог Бурунца.

Подергав ногой, участковый уполномоченный попытался высвободить сапог из цепких рук младенца. Ничего не получалось. Веснушчатый мальчик, пыхтя и сопя, взбирался все выше, пока ему не удалось оседлать сапог. Добившись своего, он счастливо засмеялся. Теперь уже никак нельзя было от него освободиться.

Слегка покачивая ребенка на ноге и надеясь, что никто этого не видит, Степан Бурунц принялся писать протокол. Его возмущало беспримерное нахальство Норайра, и потому он не жалел красок. «Вот упеку его снова года на три!-думал Бурунц.- Надо избавить колхозников от ворюги!» Но мальчишка, покачивающийся на кончике сапога, располагал мысли на более мирный лад. «Безотцовщина!» — хмурился Бурунц. Он удивлялся, с какой легкостью удалось раскрыть кражу. Даже, собственно, не пришлось прилагать усилий. Поведение Норайра можно было расценить как самопризнание. И участковый уполномоченный, будучи человеком справедливым, не забыл упомянуть об этом. Он занес в протокол описание ведра, в котором было сложено килограммов примерно восемь — десять мяса — козьего, как признал сам обвиняемый. Описал и кастрюлю, где мясо варилось.

Закончив, он прочитал вслух весь протокол, начинающийся с того, что темной ночью у жителя селения Доврикенд Амо Вартаняна была совершена покража козы. По временам Бурунц останавливался и сурово глядел на Норайра. А Норайр согласно кивал головой: «Все правильно!»