Чтобы как-то умиротворить его, я представил ему Министра. Я давно уже заметил, что пыл самых страстных борцов за справедливость всегда заметно остывал, когда они узнавали, что гневаются на чиновника столь высокого ранга.

Но не из того теста был слеплен доктор Муберг. Известие о том, что перед ним — сам министр внутренних дел, нисколько его не обескуражило.

— Ага! Так это — вы! — вскричал он, и вены на его шее вздулись. — Как раз с вами-то мне и хотелось поговорить! Вы знаете, в каких условиях работают провинциальные врачи? Знаете, сколько часов я спал на этой неделе? Или на прошлой? Знаете, когда я в последний раз держал в руках газету? И имеете ли вы хоть малейшее представление о том, сколько человек я обслуживаю? А ведь это вы — да, да, именно вы — отвечаете за все это!

Понимая, по-видимому, что ответить на такое количество вопросов всего за один раз выше человеческих сил, он быстро, мелкими танцевальными шажками подбежал к Министру и свалил его на пол одним точным ударом кулака в челюсть.

Под одобрительные возгласы: «Смотри-ка, какой крепкий мужик!», «Точно в челюсть, ты видел?» и «Папа упал, как мешок», мы перенесли Министра в гостиную.

Когда мы уложили его на диван, грозный доктор подошел к нему и послушал — господин Муберг был не из тех врачей, что покидают своих пациентов на операционном столе в состоянии наркоза.

— Он придет в себя через несколько минут, — с явным сожалением сказал он. — Вот вам моя визитка и упаковка аспирина.

С этими словами доктор забрал свою сумку и удалился.

Министр очнулся как раз к кофе. Он поинтересовался, что с ним произошло, и дети без обиняков в весьма образных выражениях описали ему случившееся. Министр потер подбородок, потянулся, словно проверяя, целы ли у него кости, и ничего не сказал. Но было заметно: пищу для размышлений он получил.

В эту ночь собор министра юстиции сгорел опять — второй раз за последние четыре месяца.

Мы узнали новость за утренним чаем от самого погорельца.

— Они сожгли его снова! Они снова сожгли его! — горестно кричал он еще издали, словно нес весть об эпидемии чумы или о разразившейся войне. Когда он мешком свалился на предложенный ему стул, мы еще раз выслушали уже хорошо нам знакомые филиппики в адрес фанатиков, совершивших это богохульственное злодеяние. Выпив чашку чая, Хюго немного успокоился и смог наконец связно изложить те немногие факты, которыми располагал. Когда вчера вечером он нанес в туалет свой последний визит, собор стоял, как всегда, но, придя туда сегодня утром, он обнаружил на его месте обуглившиеся головешки и дымящуюся золу. Тут голос министра юстиции сорвался, его опять обуял гнев, и, не доев кекс до половины, он вскочил и побежал прочь, разнося свои проклятия далее.

— Эта маленькая проблема к нашему делу отношения не имеет, и мы вынесем ее за скобки, — сказал Министр, намазывая кусок хлеба неприлично толстым слоем мармелада. — Хотя вопрос о том, кому понадобилось сжигать туалет, выстроенный в виде романского собора, кажется мне интересным. Попробуйте, магистр, решите его!

— Хюго считает, что это — работа религиозных фанатиков. Фанатика-одиночки или нескольких фанатиков. Есть на острове религиозные фанатики?

Министр облизал пальцы.

— Не знаю. В религиозный пыл Стеллана Линдена или Барбру Бюлинд как-то не верится. Особенно Стеллана Линдена. Он у нас — сверхчеловек-вегетарианец. Сигне по воскресеньям слушает службу по радио и редко посещает местную часовню, у нее нет на это времени. Она, конечно, занимается кое-какой благотворительной церковной деятельностью у себя в губернии, участвует во всех этих базарах и лотереях. Поджог еретического туалета — хороший способ распространения слова божия (особенно в период летних отпусков), но это — не в ее стиле. А Магнус, насколько я знаю, вообще не проявляет интереса к религии. Так же как и Кристер. Еву Идберг к аскетам и пламенно верующим тоже не причислишь. Нет, искать нужно не здесь!

— Я и сам бы поджег это безобразие, если бы кто-нибудь мне помог. Шаг правильный во всех отношениях — и в этическом и в эстетическом.

— Я тоже. Все, что для этого требуется, — коробок спичек и крупица хорошего вкуса. Хотя нет, к сожалению, нет. Нам, людям интеллектуального труда, чтобы перейти от слов к делу, нужно нечто большее. Что скажешь?

Меня явно погоняли. Я начал понимать, каким образом функционирует министерство моего зятя.

— Возможно, кто-то ненавидит Хюго Маттсона и хочет наделать ему кучу неприятностей. Все знают, как дорог ему этот туалет. Кто ненавидит Хюго Маттсона?

— Упростим вопрос. Кто его не ненавидит?

Где-то в лесу одиноко прочирикала птичка.

— И потом, не проще ли было бы его просто прикончить? — продолжал Министр с явной ноткой осуждения в голосе, словно он порицал кого-то усомнившегося в моральной оправданности столь радикальной меры.

— Да, прикончить! — вдруг неожиданно громко и кровожадно воскликнул, он. — Прикончить! Какие мы крупные идиоты! Вся эта история с уборной возникла далеко неспроста! Тот, кто поджег туалет, и тот, кто убил старуху и стрелял сегодня, — это одно и то же лицо! Вчера вечером Стеллан Линден говорил о странных совпадениях. Вот вам еще одно! Не может быть, чтобы в таком маленьком обществе, как наше, тут на острове, кроме убийцы, нашелся бы еще и поджигатель-пироман? А если бы нашелся, разве стал бы он чиркать спичками как раз сейчас, когда остров кишмя кишит полицейскими и все островитяне следят друг за другом? Нет, нет, и еще раз нет! Теперь второе. Зачем понадобилось убийце так страшно рисковать, пробираясь к туалету ночью и поджигая его? Ведь именно в это время ему лучше бы затаиться?

— Может, он хотел спрятать в туалете что-то связанное с убийством и с покушением на убийство?

— Гм... очень может быть. Но он мог бы уничтожить эти вещи и более скрытно? Утопить их в заливе или уничтожить еще как-нибудь? И чем объясняется тогда поджог?

Я попросил Министра рассказать мне о первом пожаре, и он сообщил мне, что первый пожар случился на Пасху, когда дачники сюда еще не переехали.

Я глотнул холодного чая, и меня тут же осенила одна симпатичная идея.

— Убийца — Хюго Маттсон. А сейчас он хочет отвлечь от себя подозрения...

— Ты подозреваешь его? Но он — единственный, у кого есть алиби в отношении убийства Беаты. И потом, он от ее смерти ничего не выгадывает.

— Не знаю, не знаю. Но, пожертвовав собором — тем, что ему наиболее дорого, за исключением, конечно, жизни и свободы, — жену Эль-су я в расчет не принимаю — он полностью отводит от себя все подозрения. Он ведь понимает, мы неминуемо придем к выводу, что убийца и поджигатель — одно и то же лицо.

— Хм... — казалось, я мало убедил Министра. — Конечно, можно предположить. Можно предположить все что угодно. Наш неизвестный убийца может оказаться сумасшедшим. Он жаждет огня и крови. Огня — ночью, и крови — днем. Как Наполеон.

— Наполеон не был сумасшедшим.

— Не был? Тогда зачем он сжег Москву?

Я вздохнул, но от попытки внести в весьма путаные исторические познания Министра хотя бы элементарный порядок воздержался. По опыту я знал: игра здесь не стоит свеч.

Министр грузно зашагал к порогу, добравшись до которого обернулся.

— Я попрошу тебя обдумать два вопроса: первое — для чего могла понадобиться убийце салфетка, которую он украл у Беаты? Второе — зачем он сжег туалет министра юстиции? Если решишь эти два вопроса, считай, день прожит не напрасно!

Я мобилизовал все ресурсы своего самолюбия и тоже сделал выпад:

— Я тоже скажу тебе кое-что на прощанье. Ты утверждаешь, что туалет сегодня ночью сжег убийца. Тогда на Пасху это сделал тоже он. А это значит, что убийство Беаты подготавливалось целых четыре месяца.

Через пятнадцать минут Министр вылетел на вертолете в Харпсунд.