Їдьмо, Галю, з нами,

З нами, козаками.

Краще тобі буде,

Як в рідної мами.

Ой ти, Галю, Галю молодая…

Башка не один. Существует организация. Ясно… Они подготавливают побег. Имеются какие–то шансы на успех. Почему выбор пал на него? Он — молод и еще крепок. Нужно соглашаться. Напарник? Конечно, Ахмет. Колесник увидел перед собой дружка Ахмета, маленького, тощего, жилистого татарина, тело которого было точно вырезано из мореного дуба, и улыбнулся. Перед войной они служили в одном танковом полку. Старший сержант Ахмет Хабатулин, чемпион военного округа среди боксеров веса «мухи», не слишком уж изменился в лагере. Этот потянет. А Башка–то каков! Недаром — Сократ.

И снова серебристая река детства в зеленых курчавых берегах…

Он забылся в тревожно–счастливом сне.

Какое счастье! Наконец–то Тарас у своих, в партизанском отряде «Учитель». И сразу же задание — на «железку», взорвать огромный, растянувшийся до самого горизонта состав с цистернами, платформами с танками, пушками. Поезд мчится, стучат колеса, но почему–то он никак не приблизится к тому месту, где залег среди кустов Тарас. Тарас ждал, ждал, да и заснул. Никогда с ним раньше такого не случалось. А поезд идет мимо, гитлеровская солдатня глядит в окна вагонов, смеется над незадачливым партизаном–подрывником. Тарас дергает шнур — взрыва нет. Товарищи смотрят на него с ужасом. Командир тут как тут, трясет его за плечо…

— Документы. Эй, ты!

Тарас открыл глаза. В вагоне, освещенном висевшим в углу фонарем, слышался сдержанно тревожный говор. Перед ним стоял невысокий человек в мундире с множеством светлых металлических пуговиц, с карабином за плечом. Полицай… За ним — немец.

— Слышишь? Документы.

Попался. Все… Главное — немец. Надо бы на товарняке. А то и пешодрала, от села к селу. Не сообразил, обрадовался ночному поезду. Может быть, не прицепятся все–таки?

Хлопец отстегнул булавку от внутреннего кармана своего жалкого, засаленного пиджака, вытащил две сложенные вчетверо бумажки, подал полицаю. Осмотрелся. В проходе среди других пассажиров стоят три девушки, с испуганными, скорбными лицами, и коренастый крепыш лет двадцати пяти в добротном синем френче. Судя по виду, это был сельский парень. Он держал руку на плече одной из девушек и сердито исподлобья поглядывал вокруг. Задержанные, У немца на погонах лычка — ефрейтор.

— Злодий^[7], — фыркнул полицай, прочитавший тюремную справку.

— Какой там я злодий, пан полициант, — торопливо и обиженно начал объяснять Тарас. — Злодий убежал, а меня схватили по ошибке. Отсидел ни за что. Вы читайте второй документ. Я по болезни из Германии отправленный. И не доеду никак. — Он сморщил лицо, словно собираясь заплакать. — Помру, видать, в дороге…

Второй документ был на немецком языке, но внизу имелась одна строчка по–русски: «Болен. Возвращается на родину». И проставлено от руки латинскими буквами — «Полтава».

Ефрейтор протянул руку, забрал у полицая документы. Он читал их, брезгливо раздувая ноздри. Не глянув на Тараса, спрятал бумажки в нагрудный карман.

— Пойдешь с нами, — сказал полицай. — Вещи имеешь?

— Какие вещи у меня…

— Давай!

Полицейский протолкался вперед. Девчата покорно тронулись за ним. Тарас оказался рядом с крепышом во френче, бросившим на него неприязненно испытующий взгляд. Позади них, переступая длинными ногами через узлы, двигался ефрейтор. «Неужели все еще действует приказ задерживать тех, кто имеет отпускные свидетельства по болезни, помеченные июлем прошлого года? — тоскливо думал Тарас. — Немцы… От них всего можно ожидать. Если так, значит, суд, штрафной лагерь и — хана. Сперва будешь вкалывать во славу Адольфа, а кончатся силы, пойдешь дымом через трубу крематория прямо на небо, к господу богу в рай без пересадки».

Полутемный маленький вагон, сохранившийся, видимо, со времен Франца–Иосифа, оборудованный только нижними сиденьями, был забит пассажирами. Большинство составляли пожилые крестьянки, в коротких суконных или стеганых безрукавках, и лишь кое–где среди белых платочков темнела мужская голова в ветхой, пропотевшей фетровой шляпе, из–под обвисших полей которой выглядывало усатое морщинистое лицо. Весь этот крестьянский люд возвращался из города: немецкие власти разрешали продавать на базарах некоторые овощи, зелень, ягоды и грибы Конечно, такой товар для многих служил лишь прикрытием для более серьезных сделок. В городах процветала меновая торговля. За тайком привезенный кусок сала, курицу, мешочек муки или крупы можно было добыть ценные вещи.

Пробиравшийся вперед полицай точно нюхом учуял что–то, нагнулся, раздвинул узлы и корзины, посветил фонариком под скамью.

— Вылазь!

— Йой! Да это же мой внук! — завопила сидевшая с краю на скамье старая женщина. — Пане полициант, да ведь это малый хлопчина совсем, ему и пятнадцати нет. Боже мой, боже!

— Вылазь! Слышишь?

Из–под скамьи с трудом вылез узкоплечий хлопец лет семнадцати. Вид у него был сконфуженный, жалкий. Бабы в вагоне загалдели. Они начали хором льстить полицаю, уверять, что хлопец выгнался не по годам, что он не прятался, а залез под скамью, чтобы поспать. Полицай покосился на немца и крикнул расшумевшимся женщинам:

— А ну, тихо мне! Скажите спасибо, что я ваши шмутки не проверяю. Знаете, что за спекуляцию? А ты, хлопче, иди за мной.

Тарас вдруг почувствовал, как напрягаются под сукном френча мускулы стоявшего рядом крепыша, и взглянул на него. Лицо соседа поразило его. На нем не было заметно страха, приниженности, покорности. Большие, широко расставленные глаза глядели яростно, сильные, согнутые почти под прямым углом челюсти были стиснуты так, что кожа на щеках взбугрилась. Досадливо морщась, парень поглядывал по сторонам с таким видом, будто разыскивал подходящий увесистый предмет, каким можно было бы хорошенько стукнуть по голове полицая. Судя по всему, его не пугало то положение, в какое он попал, а только раздражало, злило, и он едва сдерживал свое негодование. Это был сильный, строптивый человек, привыкший, очевидно, властвовать, а не покоряться чужой силе и воле. «Откуда это у молодого крестьянского парня? — спрашивал себя Тарас. — Кто он? Кем приходится ему эта красивая девушка, на плечо которой он то и дело кладет руку, словно желая успокоить, подбодрить ее, — сестра, невеста, жена?»

Крепыш почувствовал, что Тарас наблюдает за ним. Глаза их встретились. «Что можно сделать?» — спросил Тарас взглядом. Парень сердито оглядел товарища по несчастью, видимо, решая, следует ли ему брать в расчет возможную помощь этого низкорослого, отощавшего на тюремных харчах уголовника, и с тем же неприязненным выражением на лице едва приметно кивнул головой: «Ладно. Посмотрим… Будь начеку».

Полицай нашел еще одного спрятавшегося под скамьей подростка. Теперь задержанных было семеро. Двигались цепочкой в прежнем порядке — полицай впереди, позади долговязый ефрейтор. Немец был вооружен пистолетом, висевшим у него в кобуре спереди, у правого бедра. Как сообразил Тарас, проверка документов производилась двумя или тремя патрулями одновременно в нескольких вагонах. Это была обычная облава на тех, кто сумел увильнуть от мобилизации на работу в Германию.

Их вели в соседний вагон. Тарас давно заметил одну из особенностей допотопных вагонов, из которых был составлен поезд. У них не было обычных тамбуров, но по обе стороны, напротив каждой пары скамеек, имелись двери, похожие на дверцы кареты, открывавшиеся не вовнутрь, а наружу. Снаружи также по обе стороны вагона, во всю длину его, тянулись подножки. На станциях пассажиры могли входить и выходить из вагона через любую дверь. Мысленно Тарас уже не однажды примерялся к этим дверцам и даже представлял себя стоящим на подножке. Однако он понимал, что все дальнейшее будет равносильно самоубийству. Прыгать на ходу поезда в темноту нельзя. Да и не успеешь: получишь пулю в спину раньше, чем удастся открыть дверцу. Беда…

Дойдя до конца вагона, полицай оглянулся, скомандовал: