Но в ноябре две тысячи восьмого, когда ему объявили, что выводят за штат и предложили заключить трудовой договор, Шулин решил встретиться. Нужно было поделиться новым неприятным известием, почувствовать поддержку, убедиться, что есть кто-то, кроме него, Шулина, не согласный с нынешним положением дел.

Отправился к гостинице — там была одна из точек в поселке, где стабильно ловил сотовый телефон, набрал номер. Пока сигнал плутал в небесных волнах, пришло на память, что в середине девяностых у них тут взяли и расставили на улицах телефоны-автоматы. Аппарат под синим пластиковым навесом. Позвонить можно было, как значилось в наклеенной рядом с аппаратом инструкции, в любое место на земле. Правда, этими телефонами почти не пользовались — то карт на почте не было, то аппараты не работали, то местные пацаны отрывали трубки. Вскоре приехала бригада и демонтировала эти телефоны. Пара синих навесов сохранилась до сих пор, их в шутку называют нано-связью… Сотовая связь работает плохо, зависит то от погоды, то от ретрансляторов, да и телефоны далеко не у всех, не всем по карману; поговорить с родными большинство ходит по старинке на почту, заказывает минуты…

— Да, — хрипнуло в мобильнике, — слушаю.

— Михаил Егорович?

— Он самый.

— Здравствуйте, это Шулин, Алексей. Из Временного.

— А, здорово! Как жизнь?

— Да, в общем… — Он растерялся, говорить о своих проблемах по телефону не хотелось. — Так, в общем… Я вот что, Михаил Егорович… Я в город собираюсь, хотелось бы увидеться. Посидели бы, есть что рассказать. Да и соскучился.

Бывший командир довольно крякнул — приятно стало, наверное, что по нему кто-то скучает.

— Приезжай, конечно, Лёш. Приезжай. Адрес-то знаешь? Нет?.. Записывай.

Шулин хлопнул левой рукой по карману, хотя знал, что ручки там нет. Ругнул себя, ответил:

— Да, записываю. — И потом несколько раз мысленно повторил услышанную улицу, дом, номер квартиры.

Через день, прихватив кусок соленого свиного мяса, напеченных женой шанег с творогом, банку брусники, сел в вертолет, который столько лет отправлял и принимал, как пассажир. В этот день следила за взлетом Мария.

На вертолетах Шулин летал редко и всегда с опаской. У самолета крылья есть, и откажи хоть все турбины, он будет какое-то время планировать, и в распоряжении у пилотов окажется минута, чтоб попытаться спасти пассажиров, свои собственные жизни. А тут… Перестанет винт крутиться — камень камнем. И сколько их попадало в последнее время. И в основном, в отличие от самолетов, по техническим причинам… Самолеты надежнее, да и удобнее просто. Даже в Ан-2 поговорить можно, кресла рядками, в вертолете же сидишь вдоль стенок на неудобных откидных сиденьях, смотришь на того, кто напротив, и слушаешь, слушаешь этот треск над головой. И молишься, чтобы треск не оборвался, не захлебнулся. Захлебнулся, значит, каюк…

С раскалывающейся после такого полета головой Шулин добрался до офиса “Комиавиатранса”, мельком прочитав, подписал трудовой договор (сопротивляться, знал, бесполезно), услышал сочувственные слова начальства: не от нас зависит, везде сокращения, перевод на договоры… Попрощался, поехал к Михаилу Егоровичу. Уже было вошел в подъезд, но вспомнил, что не взял бутылочку, а без нее как-то не по-людски. Побродил по кварталу, наткнулся на целый оазис магазинов вокруг перекрестка. Купил ноль семь “Полярного Урала”.

За десять лет Михаил Егорович изменился неузнаваемо, и Шулин даже сперва подумал, что ошибся адресом. Вместо подтянутого седого мужчины ему открыл бесформенный, какой-то разваливающийся старик, с клочками облысевшей, будто зараженной стригущим лишаем, головой.

— А-а, Лёш, про… проходи, — сквозь одышку прохрипел он и, постукивая палкой, пошел в глубь квартиры. — Дверь… захлопни. И… и не разувайся. Так…

Пока Шулин вытирал ноги, снимал полушубок и шапку, Михаил Егорович успел облачиться в синий форменный пиджак, оба борта которого были увешаны медалями, знаками, значками, какие вручали ему за годы работы… Шулин удивился — до этого не замечал за бывшим командиром тяги демонстрировать награды. А теперь и на стене над письменным столом висели десятка два грамот, вымпелы. Висели, кажется, недавно и были повешены немощным человеком — кое-как, криво, приколоты какая грамота одной кнопкой, какая несколькими…

Квартира была запущена, пахло прелью, лекарствами, чем-то прокисшим, и как-то нелепо здесь выглядел светящийся экран компьютера.

— Садись куда-нибудь. — Михаил Егорович посмотрел по сторонам, увидел стул, на котором лежала одежда. — Вон… на кровать перебрось…

Шулин сел и не знал, что сказать. Мял в руках лямку сумки.

Когда собирался, летел, уже вел мысленно с Михаилом Егоровичем беседу. Пусть грустную, но откровенную, и потому лечащую. И бывший командир представлялся ему по-прежнему крепким, старшим, а потому и более сильным, и Шулин ждал от него слов поддержки, советов, заранее их словно бы слышал. А оказалось… Потянуло подняться и начать уборку, хоть он и не очень-то умел этого делать. Мусор вынести, посуду помыть, подмести пол…

— Ты… слышал… безработный теперь, — медленно произнес Михаил Егорович и пристально посмотрел на Шулина, и по этому взгляду Шулин наконец почувствовал, что перед ним действительно его бывший командир.

— Не совсем… На трудовой договор перевели.

— И что теперь делать думаешь?

— Да что… Работать. Пенсию ждать. Четыре года осталось до северной…

Михаил Егорович покивал.

— Аэропорт-то как? Под коровник уже приспособили?

— Нет пока. Держимся.

От этих коротких, умышленно сдержанных вопросов и таких же ответов, за которыми так много несказанного, у Шулина сдавило грудь, и захотелось громко прокашляться.

— А вэпэпэ?

— Лежит. Берегу, как могу. Конечно, битум нужен, стоки прочистить как

следует — тросиком и лопатой не очень наковыряешь… Но в целом — терпимо.

— М-м… Полоса у тебя хорошая. Николай Владимирович Накоряков лил. Бетон марки “четыреста”… Сначала проектировщики пробивали аэропорт четвертого класса! — Михаил Егорович булькнул хохотом. — Это полмиллиона пассажиров в год. Две тысячи в день! Еле уговорили поскромнее проект принимать — на семьдесят тысяч. А оказалось, и такой не нужен… Что в сумке-то? Бутылка?

— Да взял на всякий случай… Шанег жена отправила, свинины соленой.

— Что ж, можно и выпить, и… — Михаил Егорович стал подниматься, — и закусить.

Перебрались на кухню, неспешно разговаривали. Редко посмеивались, вспоминая какие-нибудь забавные случаи, которые, правда, и случались нечасто, а в основном горевали, возвращаясь и возвращаясь к делам последних пятнадцати лет.

— И ведь по всей… по всей стране так, — говорил Михаил Егорович, пересиливая одышку, но сейчас, кажется, не от движения, а от негодования. — Вот слушаешь новости, ухо… цепляет, что там-то закрыли, там-то списали, сократили. А если всё вместе собрать… Если всё вместе — катастрофа. Катастрофа, Алексей. Да!.. Пойдем-ка…

Он первым, довольно резво, поднялся, зло постукивая палкой двинулся в большую комнату; Шулин шел сразу за ним, выставив руки, готовый в любой момент поддержать, если бывший командир повалится.

Михаил Егорович сел за стол, велел:

— Стул бери… Рядом сюда… — Стал щелкать мышкой; экран снова осветился. — Внук вот научил, теперь целыми днями… сижу… любуюсь. Вот и ты полюбуйся.

И стали на экране сменяться фотографии. Лайнеры, бомбардировщики, истребители с отрезанными крыльями, а то и распиленные на куски, как огромные рыбы на разделке; вертолеты с облупившейся краской, побитыми стеклами, снятыми винтами; заросшие взлетные полосы, руины аэровокзалов, гора мусора под надписью “Регистрация”, рухнувший потолок в зале ожидания…

Хриплый, прерывающийся голос бывшего командира комментировал эту галерею:

— Распиленный “Антей”… Кладбище Ми-2… Аэропорт в Усть-Илимске. В восьмидесятом запущен, в прошлом году — исключен из реестра… Кладбище Ан-2 под Тюменью… Аэропорт в Амдерме, на ладан дышит… А это у нас, под Сыктывкаром, — строили, строили аэропорт и бросили… А вот, гляди, новость… — Михаил Егорович закрыл фотографии и быстро нашел какую-то статью. — Почитай.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: