восток, к восходящему солнцу, словно соблюдая ритуал парса-идолопоклонника.

Он совершил паломничество в Рим, чтобы оказаться вблизи тысячи огней, освещающих собор Святого Петра, и наконец погиб во время большого

лондонского пожара, в самую гущу которого он ринулся с отчаянной надеждой

уловить хоть слабый отсвет пламени, пожиравшего небо и землю.

Мэтью и его жена мирно прожили многие годы и любили рассказывать

предание о Великом карбункуле. Правда, к концу их долгой жизни рассказ этот

слушали уже не с таким доверием, как раньше, когда были живы люди, слыхавшие

о прославленной драгоценности. Ибо утверждают, что с того момента, как двое

смертных проявили мудрую скромность и отвергли сокровище, блеск которого

затмевал все земные богатства, сияние его угасло. Когда другие путники

добрались до утеса, они нашли на нем лишь темный камень, покрытый блестящими

чешуйками слюды. Иные предания гласят, что как только юная чета пустилась в

обратный путь, карбункул упал с утеса в заколдованное озеро и что в полдень

там все еще можно увидеть Искателя, склонившегося над водой в попытке

разглядеть неугасимое сияние.

Некоторые считают, что этот не имеющий себе равных камень и сейчас

сверкает, как встарь, и клянутся, что из долины Сако сами видели вспышки его

сияния, подобные зарницам. Должен признаться, что я сам, находясь за много

миль от Хрустальных гор, заметил удивительную игру света над их вершинами и, повинуясь поэтическому влечению, сделался последним пилигримом Великого

карбункула.

Перевод И. Разумовского и С. Самостреловой

Натаниэль Хоторн. Волшебная панорама фантазии

Что такое Вина? Запятнанная совесть. И вот что представляется крайне

интересным - остаются ли на совести эти безобразные и несмываемые пятна, если преступления, уже задуманные и выношенные, так и не свершились? Неужели

для того, чтобы злостные замыслы грешника могли послужить основанием для его

осуждения, необходимо воплотить их в реальные поступки, неужели

недействителен обвинительный акт, если он не скреплен печатью преступления, совершенного рукой из плоти и крови? Или в то время, как земному судилищу

ведомы одни осуществленные злодеяния, преступные мысли - мысли, лишь тенью

которых являются преступные дела, - тяжелым грузом лягут на чашу весов при

вынесении приговора в верховном суде вечности? Ведь в полночном уединении

спальни, в пустыне, вдали от людей, или в храме - в то время, как человек в

своем физическом естестве смиренно преклоняет колена, душа его способна

осквернить себя даже такими прегрешениями, которые мы привыкли считать

плотскими. Если все это истина, то истина эта вселяет страх.

Разрешите пояснить это положение вымышленным примером. Некий почтенный

господин - назовем его мистер Смит, - считавшийся всегда образцом

нравственного совершенства, решил однажды согреть свои старые кости

стаканчиком-другим благородного вина. Дети его разошлись по делам, внуки

были в школе, и он сидел один за резным столом красного дерева, удобно

расположившись в глубоком, покойном кресле. В старости иные люди боятся

одиночества и, не располагая другим обществом, радуются даже дыханию

ребенка, заснувшего рядом на ковре. Но мистер Смит, чьи серебряные седины

могли бы послужить символом его безгрешной жизни, не ведающей иных

проступков, кроме тех, что неотделимы от человеческой природы, мистер Смит

не нуждался ни в детях, могущих защитить его своей чистотой, ни во взрослых, способных встать между ним и его совестью. И все же старикам необходимы

беседы со взрослыми людьми, или тепло женской ласки, или шум детворы, резвящейся вокруг их кресла, так как иначе мысли их предательски

устремляются в туманную даль прошлого и на душе у старого человека

становится зябко и одиноко. Не поможет тут и вино. По-видимому, так

случилось и с мистером Смитом, когда сквозь сверкающий стакан со старой

мадерой он вдруг увидел, что в комнате появились три фигуры. Это была

Фантазия; у нее за спиной висел ящик с картинами, она приняла облик

бродячего балаганщика. Следом за ней шла Память, уподобившаяся конторщику, с

пером, заткнутым за ухо, со старинной чернильницей в петлице и с тяжелым

фолиантом под мышкой. Позади виднелся еще кто-то, с головы до ног закутанный

в темный плащ, так что нельзя было различить ни лица, ни фигуры. Но мистер

Смит сразу догадался, что это Совесть.

Как трогательно поступили Фантазия, Память и Совесть, решив навестить

старого джентльмена в тот момент, когда ему стало казаться, что и вино уже

не играет такими красками в стакане и вкус его не так приятен, как в те дни, когда и он сам и эта мадера были моложе! Едва различимые в полутемной

комнате, куда малиновые занавеси не впускали солнечный свет, создавая

приятный полумрак, три гостьи медленно приблизились к седовласому

джентльмену. Память, заложив пальцем какую-то страницу в огромной книге, остановилась справа от него. Совесть, все еще пряча лицо под темным плащом, встала слева, поближе к сердцу, а Фантазия водрузила на стол панораму с

картинами и увеличительным стеклом, установленным по его глазам.

Мы упомянем здесь лишь несколько картин из множества тех, которые

всякий раз, как дергали за шнурок. возникали одна за другой в панораме, подобно сценам, выхваченным из действительной жизни.

Одна из них изображала залитый луной сад; в глубине виднелся невысокий

дом, а на переднем плане, в тени дерева, можно было различить две фигуры, освещенные бликами луны, - мужчину и женщину. Молодой человек стоял, скрестив на груди руки, и, надменно улыбаясь, победоносно смотрел на

склонившуюся перед ним девушку. А она почти распростерлась у его ног, словно

раздавленная стыдом и горем, не в силах даже протянуть к нему стиснутые в

мольбе руки. Она не смела поднять глаза. Но ни ее отчаяние, ни прелестные

черты ее лица, искаженные страданием, ни грация ее склоненной фигуры -

ничто, казалось, не могло смягчить суровость молодого человека. Он

олицетворял собой торжествующее презрение. И, удивительное дело, по мере

того как почтенный мистер Смит вглядывался в эту картину через

увеличительное стекло, благодаря которому все предметы, словно по

волшебству, отделялись от холста, - и этот сельский дом, и дерево, и люди

под ним начали казаться ему знакомыми. Когда-то, в давно минувшие времена, он частенько встречался взглядом с этим молодым человеком, когда смотрелся в

зеркало; а девушка была как две капли воды похожа на его первую любовь, на

его идиллическое увлечение - на Марту Барроуз! Мистер Смит был неприятно

поражен.

- Что за мерзкая и лживая картина! = - воскликнул он. - Разве я

когда-нибудь глумился над поруганной невинностью? Разве Марта не обвенчалась

с Дэвидом Томкинсом - предметом своей детской любви, когда ей не было и

двадцати, и разве она не стала ему преданной и нежной женой? А оставшись

вдовой, разве не вела она жизнь, достойную уважения?

Между тем Память, раскрыв свой фолиант, рылась в нем, неуверенно листая

страницы, пока наконец где-то в самом начале не нашла слов, относящихся к

этой картине. Она прочитала их на ухо старому джентльмену. Речь шла всего

лишь о злом умысле, не нашедшем претворения в действии; но пока Память

читала. Совесть приоткрыла лицо и вонзила в сердце мистера Смита кинжал.

Удар не был смертельным, но причинил ему жестокую боль.

А представление продолжалось. Одна за другой мелькали картины, вызванные к жизни Фантазией, и, казалось, все они были нарисованы каким-то

злонамеренным художником, задавшимся целью досадить мистеру Смиту. Ни один

земной суд не нашел бы и тени улик, доказывающих виновность мистера Смита