План созрел сам собой. С трудом дождавшись, когда солнце утонет в океане, погрузив небо и землю в густой мрак, он пожелал Джимми спокойной ночи и поднялся наверх. Плотно прикрыл за собой дверь спальни, разобрал на всякий случай постель, скинул сабо, чтоб не шумели, и на цыпочках подкрался к окну.

В саду все было тихо. Вытянутый прямоугольник света лежал на дорожке. Значит, Джимми уже у себя. Вдоль стены дома шел широкий газон, на котором неутомимый опекун развел цветущие кустарники рододендрона и кустарникоподобные цветы "райской птицы". Так что если он промахнется и вывалится в сад, то падать будет не слишком больно.

Гроэр сел на подоконник – лицом в комнату, и, изображая из себя пропеллер, с мальчишески-залихватским вывертом развернулся вокруг собственной оси, одновременно перекинув ноги за окно и обхватив обеими руками наружный простенок между окнами. Нога, не окончившая еще вращательного движения, зацепилась пяткой, как крюком, за подоконник соседней спальни. Один пружинистый прыжок, и он в заветной комнате.

Включив настольную лампу на тумбочке у кровати, Гроэр, с громко бьющимся сердцем, принялся осматривать все вокруг, хотя осматривать-то как раз было и нечего. Кровать, тумбочка, туалетный стол с табуретом, кресло, стенной шкаф, в котором висели шорты, несколько сорочек, тренировочный костюм, теплый бархатный халат и куртка. В ванной тоже ничего интересного обнаружить не удалось.

Заскучав, Гроэр плюхнулся на постель.

Посижу пару минут и обратно, – решил он, не желая признаться себе, что так упорно стремился попасть в спальню Учителя не столько из любопытства, сколько просто потому, что это его спальня.

Гроэр, сам не замечая того, как верный пес широко раздувал ноздри, едва уловив запах Учителя, следы его присутствия, жаждал прикоснуться к тому, к чему прикасался он, познать то, что знал он. Вот и сейчас, сидя на кровати, на которой, пусть редко, но спал Учитель, он испытывал странное, необъяснимое волнение. И умиротворение одновременно. Будто постель Учителя была и его постелью.

Но тут с ним начало происходить нечто уж совсем непонятное. Закружилась голова. Спутались мысли, а потом и вовсе пропали, как в черную яму провалились. Он даже не почувствовал, как опрокинулся навзничь, да так и остался лежать поперек кровати. Странные, необъяснимые видения наполнили его черепную коробку – люди, города, животные... Поскольку он не знал и мира реального, то не смог бы определить, из какого времени и каких мест отаковали его теснившие друг друга образы.

А когда открыл глаза, за окном уже светало. Он сел, тупо глядя в одну точку и пытаясь осмыслить, что же такое с ним было. На обычный сон вроде бы не похоже. Все еще находясь во власти увиденного, Гроэр перебрался тем же путем в свою спальню и постарался уснуть...

На следующий день он снова проник в спальню Учителя, прошелся по комнате, внимательно прислушиваясь, снова заглянул в стенной шкаф и в ванную, подергал дверь, ведущую в коридор. Дверь, естественно, была заперта.

Гроэр в задумчивости опустился на кровать. И стоило ему немного расслабиться, как он явственно ощутил постороннее присутствие в своей голове. Волоски на руках и груди предательски зашевелились, а по спине пробежал холодок.

- Что за чертовщина! – выругался он вслух. – Кто тут прячется? А ну выходи!

Никто, вопреки его ожиданиям, не вышел, не заерзал, не засопел. Тишину нарушало лишь учащенное дыхание самого Гроэра да гулкие, тревожные удары сердца в его груди.

Опустившись на четвереньки, он заглянул под кровать – никого. Раздраженно огляделся по сторонам. Снова обшарил стенной шкаф. Скудная мебель и четыре стены не оставляли места для потайных уголков... Тумбочка! Он не заглядывал только в нее. Но там мог спрятаться разве что Тим.

Гроэр со скрипом открыл рассохшуюся дверцу. Свет ночной лампы, стоявшей сверху, не мог проникнуть внутрь. Из темной глубины что-то зловеще и угрожающе блеснуло – будто два холодных голубоватых глаза. Он испуганно отскочил, ногой захлопнув тумбочку.

Но любопытство взяло верх. Держа лампу в одной руке, Гроэр снова осторожно приоткрыл дверцу. В следующую минуту, отставив лампу, он запустил обе руки в тумбочку. Его ладони мягко скользнули по округлой, холодной и удивительно приятной на ощупь поверхности таинственного предмета. Поднатужившись, Гроэр вытащил его и поставил на пол рядом с собой, озадаченно разглядывая странную диковину.

Предмет, в свою очередь, не менее пристально смотрел на Гроэра. Это был великолепно выполненный хрустальный череп в натуральную величину, сверкавший, как огромный бриллиант. Гроэр провел ладонью по макушке – даже человеческая кожа не могла бы быть более гладкой. Засмотревшись на двойной ряд ровных, искристых зубов, он коснулся пальцем нижней челюсти и тотчас отдернул руку. Челюсть задвигалась, как живая, мягко раскачиваясь и щелкая хрустальными зубами. Глазницы черепа, каким-то хитроумным образом преломляя свет, отражали сразу всю комнату и застывшего на четвереньках юношу.

Может Гроэр слишком долго, слишком пристально всматривался в этот идеально обработанный кусок хрусталя, а только ему вдруг почудились перекошенные отчаянием и страхом человеческие лица, языки пламени над стенами круглого, как торт, сказочно прекрасного города, огромная, вздыбленная волна и бегущие в панике люди... Видение сопровождалось и слуховыми галлюцинациями. Он услышал холодящий душу нарастающий утробный гул, идущий из самых недр земных, топот бегущих ног, вопли и крики. Огромная мутная волна, ощетинившаяся обломками строений и корнями деревьев, выплеснулась из черепа, заполнив собою всю комнату.

Гроэр в ужасе зажмурился, ожидая, что она раздавит его, вмажет в стену и вместе с останками взорвавшегося дома выбросит с высокой скалы прямо в океан. Но ничего такого не произошло. Напротив, все разом стихло. Он открыл один глаз, потом второй. Хрустальный череп, затухая, лишь слабо мерцал. Гроэр схватил его и, засунув назад, в тумбочку, поспешно захлопнул дверцу. Он поспешил убраться восвояси, и всю оставшуюся часть ночи ломал голову, что бы это могло значить.

ГЛАВА 12

Хотя связка ключей от дома всегда лежала в бардачке машины, Гроссе, измотанный за день до изнеможения, ленился слазить за ними. И экономка, зная его нетерпеливый нрав, спешила сама, едва заслышав шорох шин на подъездной дорожке, распахнуть перед ним парадные двери.

- А не то начнет так барабанить, что сбежится вся округа, – ворчала она себе под нос, возясь с замысловатыми запорами, врезанными заново по распоряжению нового хозяина. – Принесла ж его нелегкая в такую рань.

С одной стороны, она люто ненавидела Гроссе за то, что он завладел всем ее имуществом, за то, что почта и биллы приходили теперь не на ее, а на его имя. С другой стороны, она была ему безмерно благодарна. Ведь он позволил ей остаться, а главное – сам бывал дома крайне редко. Именно это последнее обстоятельство создавало в ее воображении иллюзию, будто ничего не изменилось, будто все здесь, как прежде, принадлежит ей. Дом и сад, с выращенными ее руками цветами, являлись ее единственными, не материальными уже, а духовными ценностями. У этой стареющей и одинокой женщины просто не было другого пристанища. Не было других ценностей.

По характеру она как нельзя лучше соответствовала своему хозяину. Оба нелюдимые, неразговорчивые, замкнутые. Поэтому ни один из них не обременял себя пустословием и не тяготился молчанием другого.

- Добрый вечер, сэр. Я не ждала вас так рано.

С несвойственной ей проворностью женщина едва успела отскочить в сторону, чтобы не быть сбитой с ног. Стремительность его походки каждый раз заставала ее врасплох.

- Не волнуйтесь, Айрис, я ужинаю сегодня не дома.

Еще больше ссутулив и без того сутулую спину, экономка, шаркая шлепанцами, отправилась на кухню, недовольно бормоча:

- Как будто нельзя было меня об этом предупредить. Для кого ж я полдня проторчала у плиты...

Неожиданно влетев следом за ней на кухню, Гроссе швырнул на стол двадцатидолларовую купюру.