Нет, ни крика, ни явления огненно-ледяного Гроссе не последовало. Тишина в доме нарушалась лишь позвякиванием убираемых Джимми тарелок. Нервы юноши не выдержали. Пружина внутри сорвалась и лопнула. Он сам не заметил, как оказался на верхней ступеньке, как влетел в библиотеку.

Гроссе, спокойно сидевший за секретером, неторопливо обернулся, выжидательно и даже меланхолично глядя на него.

- В чем дело, Гроэр? – укоризненно проговорил он, как если бы журил малолетнего ребенка. – Или ты забыл, что когда я поднимаюсь сюда поработать, меня не полагается тревожить?

Юноша топтался в дверях, виновато опустив голову. Когда Учитель вот так смотрел на него, он и сам забывал, что давно уже вырос. А забыть было немудрено, поскольку здесь, на вилле, ничего не менялось, даже его шорты и босые ноги. Он не вел счет времени, не отмечал дни рождения. Не переходил из класса в класс, не готовился к поступлению в колледж, в университет. Он не мог видеть себя и не имел друзей-сверстников, по которым можно было бы определять бег времени. Конечно же Гроэр очень хорошо чувствовал, как взрослеет его тело. Чувствовал он и неясные, но мощные порой брожения в крови. Однако весь уклад жизни на вилле был словно специально создан для того, чтобы он как можно дольше оставался инфантильным нечто, лишенным собственного Я.

- Ты меня не расслышал?

Гроэр продолжал смотреть себе под ноги, но с места не сдвинулся.

- Хочешь что-то сказать мне? – голос Учителя прозвучал чуть мягче, почти поощрительно.

- Да, – буркнул себе под нос юноша.

- Ладно. Проходи. Бери стул и садись. Я весь внимание.

Гроэр прошел на середину библиотеки, но не сел. Он переминался с ноги на ногу, будто стоял на горячих углях, и наконец выпалил:

- Хочу быть ученым. Врачом. Хирургом. Как вы.

Зрачки Гроссе стали острыми и колючими. Он не спросил, откуда у Гроэра эти сведения, поскольку сам уже обо всем догадался, и лишь молча ждал продолжения. А юноша, боясь, что его перебьют, что выставят за дверь, не дав высказаться, заговорил снова, сбивчиво и торопливо.

- Мне всегда казалось, что я обладаю чем-то, чему не могу найти определения. Но теперь я знаю твердо: я хочу... я должен! быть хирургом.

Откинувшись на спинку кресла, Гроссе смотрел на него, и взгляд его, утратив колючесть, стал прозрачным, как талая вода. Его спокойствие озадачивало Гроэра, выбивало почву из-под ног.

- Учитель... – Он запнулся, прокашлялся и, упрямо тряхнув головой, выпалил: – В прошлый свой приезд вы забыли запереть секретер. Но даже если бы он был заперт, я все равно взломал бы замок, потому что давно уже собирался сделать это.

Отважившись, наконец, на признание, он перевел дух и с вызовом встретился с Учителем взглядом.

- Что дальше? – безо всякого выражения поинтересовался Гроссе.

- Я прочитал все, что нашел на полках.

- Так уж и всё. – недоверчиво переспросил Гроссе.

- Абсолютно все. От начала и до конца. До единой строчки.

- Ну и?

- Мне... мне трудно выразить словами то, что чувствовал, читая эти записи. Я был... вами. И им. Я чувствовал нутром – это моё!

- Вот как. – Гроссе больше не актерствовал. Не притворялся равнодушным. Он с откровенным любопытством смотрел на стоявшего перед ним юношу. То был интерес врача-психиатра, изучавшего своего пациента. То была ностальгия человека, разглядывающего свою забытую, старую фотографию.

- Да сядь же наконец, если собрался разговаривать, как взрослый мужчина, а не как провинившийся пацан.

Издевка возымела действие. Гроэр пододвинул стул и с вызовом плюхнулся на него, исподлобья глядя на Учителя.

- Значит, "твоё", говоришь. Так-так-так. Ты возможно не до конца понял, о чем там речь.

- Прекрасно понял. Там описываются опыты над людьми.

- И тебя это не смутило?

- Нисколько. Как же еще, без настоящих опытов, можно доказать что-либо – в первую очередь себе. А потом уже другим. Если, к примеру, я говорю Джимми, что дерево горит в огне, а камень нет, я ведь должен сначала попробовать поджечь и то, и другое. Должен проверить свою догадку на деле, убедиться в этом сам. Верно?

- Логично, – одобрительно кивнул Учитель. И с оттонком сожаления добавил: – Ты мог бы далеко пойти, мой мальчик.

Гроэр не уловил зловещего смысла этой фразы, но похвала ему явно польстила.

- Тетради и блокноты, которые поновее, подписаны "Эрих Гроссе". Я слышал, как Джимми называет вас иногда "мистер Гроссе". Значит, они принадлежат вам.

- Допустим.

- На старых стоит подпись... – Голос Гроэра дрогнул и странным образом осип, когда он произносил три магические слова: – "Доктор Макс Отто"... Кто он?

- Ты же сам сказал: доктор.

- Я не о том. Это ваш учитель?

- Это мой отец.

- И мой тоже?! – В неестественно напряженном лице Гроэра не было ни кровинки.

- Глупыш. Ты не можешь быть его сыном. Он умер задолго до твоего появления на свет.

Гроэр смотрел на него с почти враждебным недоверием.

- Но я это почувствовал. Вот здесь. – Он приложил руку к солнечному сплетению.

- Что ты мог почувствовать?

- Н..не знаю... Жар и трепыхание. Как-будто я живьем проглотил маленькую птичку, и она, чтобы вырваться наружу, стала метаться и биться мне об ребра.

- Фантазер. У тебя богатое воображение.

- Каким он был, Доктор Макс Отто? Расскажите. Пожалуйста.

- Я совсем не помню его. Мне достались лишь его тетрадки, которые... которые в свое время подействовали на меня примерно так же, как сейчас на тебя.

- Не помните? Почему?

- Когда я еще только учился ходить, его уже не было.

- Почему? – не унимался Гроэр.

- Почему? – Гроссе помрачнел, ушел в себя. Поперечные складки на лбу резко обозначились, сразу состарив его лет на десять. Он непроизвольно дернул шеей, будто желая избавиться от чего-то невидимого, мешающего ему дышать. – Его повесили, вот почему! – рявкнул Гроссе так, что юноша испуганно отпрянул. – Как бешеную собаку. Неблагодарные подонки!

- Как это повесили? Он ведь не куртка и не шляпа, чтобы его вешали на крючок или на гвоздь.

- Хватит болтать глупости. И оставь наконец меня в покое. Ты надоел мне своими расспросами.

Не сдвинувшись с места, Гроэр лишь упрямо замотал головой.

- Никуда я не уйду, Учитель. Я слишком долго ждал этого момента. Может быть, всю свою жизнь. Я хочу знать все. Что значит повесили?

- Наделю на шею петлю и вздернули на виселицу, болван. Неужели ты не понимаешь, что мне неприятно об этом говорить! – Он снова дернул головой, скорчив болезненную гримасу.

- Но за что? – Гроэр недоуменно хлопал глазами.

- А вот как раз за те самые опыты над людьми, которые тебе так приглянулись. – Гроссе горько усмехнулся.

- Не понимаю. Разве за такое... вздергивают на виселицу?

- Там, куда ты так рьяно стремишься, да... Видишь ли, каждое общество, каждая нация создает свои законы. Все они заранее надуманы и искусственны. И столь же справедливы, сколь и абсурдны. Главное ведь не истина, которая у каждого своя, а то, во что ты веришь. Нацизм, которому мой отец служил верой и правдой, создал свою мораль, свою психологию, свои представления о мире и методах его совершенствования. Они считали, что Земля засорена всякой нечистью, недолюдьми, от которых ее следует освободить. И активно претворяли эту идею в жизнь. Но, к сожалению, далеко не все разделяли их взгляды. Те самые недолюди, которых, увы, большинство, воспротивились. Оно и естественно. Ни одна тварь земная не расстанется с жизнью без боя.

- Я знаю, – поддакнул Гроэр. – Сам не раз удивлялся, с каким проворством и изобретательностью прячется моль или комар, почувствовав, что мы с Джимми хотим их прихлопнуть.

- Вот-вот. Так уж все мы запрограммированы. Нацистам не дали осуществить задуманное. Их остановили на полпути.

Гроссе и сам не понимал, почему позволил вдруг втянуть себя в этот разговор. Инфантильный, не знающий ни жизни, ни людей юноша, проявив неожиданный... а может и вполне закономерный интерес к его прошлому, задел самые болезненные, самые сокровенные струны его наглухо закрытой души. Тема отца, его судьба и наследие постоянно присутствовали в нем, как жизненноважный орган, надежно укрытый от посторонних глаз костями и кожей, без которого он не мог обойтись, более того – не мог существовать. Сколько нескончаемых внутренних диалогов вел он с отцом, сколько проклятий слал его судьям и палачам. Но не часто ему представлялась возможность выплеснуть свои чувства наружу. Как-то, несколько лет назад это удалось спровоцировать Кларе. И вот теперь Гроэр.