Гроэр не был для него просто юношей, просто воспитанником. Перед ним, как в зеркале, сидел он сам, вернувшийся из далекой молодости – пытливый, требовательный, ершистый. Гроссе знал, и знал наверняка, что это юное создание – единственный, быть может, человек в мире, способный понять и воспринять его идеи, способный мыслить его категориями. А главное, можно было не опасаться, что его откровения выйдут за пределы каменной ограды.

- Ничтожные, жалкие людишки, – заговорил он вновь. – Недоразвитое человекосырье, не способное понять подлинного значения и величия преследуемых ими целей.

- Кем? – в недоумении спросил Гроэр.

- Они сумели проследить свою прямую связь с древней Атлантидой, – не слыша вопроса, продолжал Гроссе, пристально глядя в пустоту, как в экран. – Заручились поддержкой великой Шамбалы. Установили контакт с Высшими Силами Вселенной. Они уже приступили к созданию новой, рафинированной расы – расы боголюдей. И отец был одним из них. Он был подлинным арийцем, избранным, самоотверженно исполнявшим свой долг. Свое предначертание.

- Что такое вивисекция, Учитель? – перебил его Гроэр, мало что понявший из этой тирады.

- Вивисекция? Проникновение в живой организм хирургическим путем с целью его изучения, – машинально ответил Гроссе.

- Из записей Макса Отто я понял, что он занимался вивисекцией. Это то же самое, что опыты над людьми. Верно? И за это его... вздернули на виселице. Но ведь вы, Учитель, как и он, делаете открытия, ставите опыты, занимаетесь вивисекцией, верно? – продолжал допытываться Гроэр. – Вы тоже экспериментируете над людьми. Я прочитал в ваших записях такое, что не мог потом ни о чем другом думать. А они, эти... как их... нелюди! не вешают вас. Почему?

Бестактный вопрос наивного юноши, заданный в лоб, вернул Гроссе к действительности.

- Ну знаешь! – возмутился он. – Ты перешел все границы! Мало того, что ты пренебрег запретом и рылся в моих личных бумагах, так теперь ты беспардонно суешь нос в мою личную жизнь. Щенок!

Гроэр спокойно принял обрушившийся на него гнев.

- Не сердитесь, Учитель. Когда-нибудь я должен был сделать это. Именно потому, что я уже не щенок. Мне необходимо во всем разобраться. Иначе... иначе моя голова взорвется. Прошу вас, Учитель, еще один вопрос. Только один.

Поколебавшись, Гроссе сдался.

- Ладно. Один и последний.

Какое-то время юноша сосредоточенно молчал, будто готовясь к опасному затяжному прыжку – то ли подыскивая слова, то ли набираясь смелости, и наконец заговорил:

- Большая часть ваших записей посвящена наблюдению за ребенком – со дня его появления на свет и до возмужания. К сожалению, очень многого я не сумел понять. Используемые вами слова мне незнакомы. Но одно не вызывает у меня сомнений: ребенок, о котором там идет речь, это я.

- Я не услышал вопроса в твоих рассуждениях, – холодно заметил Гроссе.

- Вопрос напрашивается сам собой. Вы – мой отец?

На глазах у испуганного юноши лицо Учителя стало багрово-сизым, покрывшись крупными бусинами пота, а белки налились кровью.

- Не-ет!!! – взревел он, с такой силой шарахнув кулаком по столу, что все швы секретера издали жалобный скрип. – Нет, нет и нет! Заруби это на своем носу. И не смей больше никогда говорить со мной на эту тему. Слышишь, никогда! Я запрещаю тебе.

Он вскочил, захлопнул гибкую крышку секретера, дважды повернув в замочной скважине ключ, и вылетел из библиотеки, не взглянув на Гроэра.

Ступени заскрежетали под его натиском.

Растерянный, сбитый с толку неожиданным взрывом Учителя, юноша стоял посреди библиотеки, не зная что делать. Было слышно, как хлопнула дверца машины во дворе, как взвыл мотор, как рокот его, удаляясь, медленно поглощался тишиной.

Почему Учитель вышел из себя? Почему так скоропостижно уехал? Ведь у Гроэра было еще столько вопросов.

- Чем ты так разозлил его? – В дверях стоял опекун. – От его крика, как от землетрясения, дрожал весь дом. Он даже не попрощался со мной.

- Я просто высказал предположение, что я его сын, – невинным тоном отозвался Гроэр, вонзив пристальный, цепкий взгляд в глаза Джимми.

Лицо опекуна окаменело.

- Ты ведь знаешь ответ на этот вопрос, верно?

- Не больше, чем ты, мой мальчик. Он вручил мне тебя, когда ты был совсем еще крошкой, и попросил заботиться о тебе. А задавать лишние вопросы не в моих правилах. Пошли-ка лучше ужинать.

- Ужинай сегодня без меня. Я хочу побыть один.

Болезненно остро, каждой клеткой своего тела, каждым фибром души ощущая свое безысходное одиночество, Гроэр долго бродил по саду, сидел на скале, тоскливо глядя в застывший океан, в скучное, безоблачное небо, наблюдал, как проваливается в бурое марево над горизонтом солнечный диск. И только когда камень, на котором он сидел, и все вокруг покрылось капельками росы, побрел к дому, зябко поеживаясь от влажной прохлады, сменившей дневной зной.

- Поешь что-нибудь, – перехватил его в дверях Джимми.

- Отстань. Не хочу.

- Хотя бы молоко, – настаивал тот.

Чтобы отвязаться от него, Гроэр схватил со стола кружку молока и залпом осушил ее.

- Доволен? А теперь пропусти. Я пошел спать.

Он действительно поднялся наверх и без промедлений перемахнул в спальню Учителя, к своему хрустальному другу – единственному, кто мог вывести его в Большой мир, к людям. Поскольку Гроэр понятия не имел, какой он, этот Большой мир, то воспринимал все, что с его помощью видел, как сегодняшнюю реальность, отгороженную от него лишь каменной стеной виллы.

ГЛАВА 18

- Твои нервы никуда не годятся, – с досадой выговаривал Гроссе, меряя гостиную крупными шагами. – Я был лучшего мнения о твоей выдержке, о твоем здравом рассудке и умении мыслить аналитически. А ты повела себя как медичка-первокурсница, впервые попавшая в анатомикум.

Когда Клара в панике покинула подземный Виварий, Гроссе, кипя негодованием, молча последовал за ней. Они спустились на шестой уровень, где давно уже все было готово к очередной трансплантации. Но Клара была в таком состоянии, что не могла приступить к своим обязанностям – у нее дрожали руки. Она забилась в темный угол раздевалки медсестер и просидела там, обхватив голову руками, до тех пор, пока Милдред не отыскала ее.

Клара ассистировала Гроссе с поджатыми губами, ни разу не взглянув на него. А по окончании операции заявила, что намерена ехать домой, так как безумно устала и хочет спать. Смерив ее свинцовым взглядом, он не стал ни препираться, ни удерживать ее.

Весь следующий день Гроссе снова не было в Клинике, и Клара ломала голову, куда он постоянно и так надолго исчезает. Но пожалуй впервые она была рада его отсутствию. Впервые не хотела его видеть.

Дождавшись окончания рабочего дня и не получив распоряжений относительно ночной смены, Клара уехала домой. Но не успела она закончить свою убогую трапезу из разогретой в микроволновой печи вчерашней пиццы, как позвонил Гроссе и тоном, не допускающим возражений заявил, что ждет ее у себя дома.

- Да, дорогая, твои нервы ни к черту не годятся, – повторил он, останавливаясь перед ней.

- Ты – чудовище, Эрих, – устало проговорила Клара, не глядя на него.

- А ты, к сожалению – обыкновенная, ограниченная женщина, неспособная видеть дальше собственного носа! – В его голосе прозвучало неподдельное разочарование. Ему так хотелось похвастаться перед ней и услышать восторженные отзывы, которые он безусловно заслужил, а не жалкое нытье пополам с упреками. – Мой Виварий, Клара – результат колоссального труда, результат моих научных изысканий и достижений. Мне удалось не только обскакать современную медицину, но и победить саму Природу! Более того, я на равных соперничаю с нею в изобретательности.

- Знаю, – тем же устало-безразличным тоном отозвалась Клара. – Знаю, что ты – гений. Фантастический чудовищный гений, от которого мороз дерет по коже.

- Что тебя так шокировало? Комбинация человека с животным? Но сама идея ведь не моя. Испокон веков она живет в мифах и эпосах всех народов мира, а следовательно – в сознании человека. Не говорит ли это о том, что сфинксы, кентавры, русалки, трехголовые драконы и минотавры действительно существовали? Но миф так и остался бы мифом, если бы не нашелся смельчак, вроде меня, взявшийся доказать, что такое возможно в реальности. Я сделал это. Я воплотил их. Так какое же я чудовище? Я – Творец!