Гроссе сам нашел способ расплаты за услуги. Способ одновременно и легкий, и до садизма жестокий. Для человека бедного предложение жить на полном обеспечении, в прекрасных, почти райских условиях – это что выиграть лотерею. Но необходимость на долгие годы отказаться от общения с людьми, от права обзавестись семьей – иметь любимую женщину, детей... он даже не предполагал, как это мучительно.

Так простачок-санитар не только выбыл из списка живых, но и сделался пожизненным должником Гроссе, его собственностью и косвенным сообщником.

Вспоминая то ужасное время, Джимми машинально теребил пальцами длинный жесткий рубец на своей груди. Этот чертов шрам изуродовал не только его тело, но и душу. Джимми без конца задавал себе один и тот же вопрос: как могло случиться, что он – мирный, безобидный человек, никогда никому не причинявший вреда, ради собственного спасения отнял жизнь у другого человека. Он не мог примириться сам с собой, не мог понять, где собственно он, а где тот – другой. Он дышит чужими легкими. В нем бьется чужое сердце! Люди приписывают сердцу все душевные порывы. Сердцем любят. Сердцем ненавидят. Сердце страдает от горя или ликует от радости. Так кто же теперь мыслит и чувствует внутри него?

Каким он был, тот – другой? Добрым? Злым? Весельчаком или занудой? Щедрым или скупым? Свободным духом или снобом? Была ли у него любимая, родители, брат или сестра, кто оплакивал бы его после кончины. Джимми вслушивался в себя долгими бессонными ночами. Это стало его наваждением, постоянной, непрекращаемой пыткой, от которой он находил лишь одно спасение – в вине. Временами ему и вправду казалось, что он уже совсем не тот, что был прежде. Теперь в его оболочке живет два человека – убийца и жертва. Разве может он вернуться к людям с этой мукой, с этим постоянным страхом и чувством вины? Что если несчастная жертва, надсадно раздирая легкие – свои легкие! – закричит его голосом, обличая его в содеянном?

Белый бугристый шрам, когда-то наспех зашитый ассистентом Гроссе на "безнадежно больном" – немое свидетельство его преступления. И любой, кто увидит этот шрам, тотчас разгадает его тайну. Здесь, на вилле, понятие любой начиналось и кончалось Гроэром, но от этого Джимми не чувствовал себя спокойнее. Даже в самые жаркие дни он не снимал рубашки, никогда не плавал в бассейне, не обливался в саду водой.

- Джимми! Ты собираешься меня кормить, или решил уморить голодом? – недовольно-требовательный голос Гроэра вывел опекуна из глубокой задумчивости.

ГЛАВА 33

И вот осталась позади, проваливаясь в небесную бездну, огнедышащая Африка. Самолет, казалось, неподвижно завис над залитой океаном Землей, слившейся с небом в одно застывшее пространство.

Может и не существовало вовсе ни пирамид, ни песков Сахары? Может то был очередной ее сон? Галлюцинации измученной психики? Может вообще нет больше ничего, кроме плотной серой массы, впечатавшей в себя беспомощно жужжащий самолет? Может все, что произошло с ней, было миллионы лет назад? И кто-нибудь, большой и умный, разглядывает сейчас их самолет в лупу, как доисторическое насекомое в янтаре.

Нет, как не странно, окаменение еще не поразило сознание. Клара слышит ворчливый голос Гроссе.

- Я ожидал от поездки большего.

Клара не отвечает. Оцепенение все-таки сковывает ее.

- Так надеялся узреть то, что упускали до сих пор другие. Но мумии цепко держатся за свои тайны.

- Дались же тебе эти мерзкие мумии! – Странно, губы зашевелились помимо ее желания.

- Ты просто не в состоянии меня понять! Я изучил и исследовал все возможные варианты. Мои достижения в хирургии грандиозны. Но только на сегодняшний день. Завтра они покажутся примитивными, варварскими. Там, где в живую плоть, так высоко- и сложноорганизованную, что даже ядро обычной клетки способно воспроизводить весь организм, вонзается грубый нож, невозможно рассчитывать на полный успех. Нож – не метод и не сила, а порождение человеческой слабости. Рано или поздно медицина откажется от него. Я хочу быть первым.

- Завидная самоотверженность для гения хирургического ножа, – прокомментировала Клара.

- Мне позарез нужен мой клон, – не слушая ее, продолжал Гроссе. Ровный гул моторов создавал надежный заслон, и все же он понизил голос почти до шепота: – Клон поможет продлить отпущенное мне Природой время. О, как я ненавижу время! Оно пудовыми кандалами висит на моих руках и ногах, сковывает движения и мысли.

Впервые со дня их отлета Гроссе снова заговорил о Гроэре. А это означало, что передышка окончена. Он возвращал ее к мрачной, тягостной действительности.

К ним подошла стюардесса:

- Не спится? Не желаете чего-нибудь выпить или перекусить? Могу предложить...

- Спасибо, нет, – с досадой прервал ее Гроссе. Он был настроен совсем на другую волну.

- Наш бар всегда к вашим услугам, только сделайте мне знак. – Одарив обоих дежурной улыбкой, стюардесса скрылась за перегородкой.

- Я чувствую... понимаешь, чувствую, что решение где-то рядом, – снова горячо зашептал он. В глазах его появился маниакальный блеск. – Это как клад, зарытый в землю. Сотни, тысячи людей, целые поколения спокойно ходят по этому месту, не подозревая, что топчут сокровища. А один-единственный возьмет в руки лопату, и станет обладателем клада. Нутром чувствую, я и есть тот единственный.

Гроссе откинулся на сидение и, глядя прямо перед собой, продолжал рассуждать вслух:

- Есть в природе какой-то фокус, неточность, оплошность – называй как хочешь – в результате которой человек, едва достигнув зрелости, начинает с катастрофической быстротой дряхлеть, теряя мудрость, знания, опыт, которые с таким трудом приобретал. Ну не могла Природа намеренно запрограммировать или допустить такое. Ведь жили же ветхозаветные люди сотнями лет. Оплошность допускаем мы сами. И я должен докопаться до нее. Вон – у самки осьминога есть "железы смерти", заставляющие ее погибать ровно через 42 дня после появления потомства. Но человек не животное. Не может быть основной его функцией воспроизведение себе подобных. Тогда зачем было наделять его высокоразвитым интеллектом?

Он замолчал, вонзив взгляд в глаза Клары, и зло прошептал:

- О-о, я вижу тебя насквозь! Ты по-прежнему думаешь, что я ищу бессмертия для себя одного. Бессмертия любой ценой. Да, черт возьми! Ты права. Я ищу его, в первую очередь, для себя. Но как только мне удастся выиграть битву с собственной смертью, я сделаю мое открытие всеобщим достоянием. Я подарю его человечеству, тем самым обессмертив себя вдвойне. Корысть? А почему бы и нет? Покажи мне одного бескорыстного человека, и я рассмеюсь ему в лицо. Потому что он обязательно окажется либо жалким лицемером, либо слабоумным.

Может тебе хочется возразить, что твоя любовь ко мне бескорыстна, пронизана жертвенной самоотверженностью? – Его губы, как судорогой, свело едкой усмешкой. – Как бы не так! Она полна эгоизма. Ты жаждешь завладеть мною, превратить меня в свою собственность. Ты с удовольствием связала бы мне руки и ноги, надела на глаза шоры и заставила бы круглосуточно созерцать тебя одну... Не подумай только, что я тебя в чем-то обвиняю, – поспешил добавить он, поскольку ссориться с Кларой отнюдь не входило в его планы. – Такова природа женщины, запрограммированной на роль хранительницы семейного очага и материнство.

Он отвернулся и долго молчал, барабаня пальцами по подлокотнику. Молчала и она, рассеянно глядя сквозь иллюминатор на неясные очертания родного континента, медленно плывущего навстречу.

Разбудив немногочисленных пассажиров первого класса, стюардессы начали разносить обед – по-домашнему наваристый мясной суп, салат с черной икрой и красной рыбой, стейк с острым рисом и овощами.

За едой Гроссе заговорил на отвлеченные темы, желая загладить допущенную им резкость, к чему, впрочем, Клара давно уже привыкла. Он даже попытался пошутить по поводу ее "неуемного" аппетита, сказав что не уверен, сможет ли терпеть подле себя располневшую женщину.Дождавшись, когда Клара покончит с мороженым, политым вишневым вареньем и посыпанным толчеными фисташками, он снова приступил к штурму.