Одно лицо, один недуг, размышляла она. Недуг, благодаря которому ни тот, ни другой не могли иметь потомство. И тем неменее они не просто похожи, как могут быть похожи отец и сын. Они идентичны! Даже больше, чем Гроссе с Гроэром, поскольку Гроссе достиг возраста человека, запечатленного на фотографии. Вывод напрашивался сам собой, но Клара отказывалась в это верить.

Она знала, что в институтах Аненербе предпринимались первые попытки клонирования, причем не мышей или овец, а сразу человека. Она помнила признание Гроссе, что, создавая Гроэра, он руководствовался записями отца. Считалось, что наука в те военные годы не доросла еще до таких высот генной инженерии, как клонирование живого организма. Тем более человека. Впрчем многие тайны нацизма остаются неразгаданными по сей день. Гроссе говорил ей, что отец не успел завершить свои опыты. Выходит, он ошибался. Выходит, успел. Выходит, он пользовался опытами по созданию себя самого! Опытами, которые Макс Отто, опередив свое время как минимум на полсотни лет, успел-таки довести до конца. Выходит, что этот самый Отто был гением. И Эрих Гроссе – абсолютное его повторение.

Теперь Кларе стало наконец ясно, почему он по сей день помешан на нацизме, почему исповедует его идеи. Гроссе не знал и никогда не видел своего отца, но признавался ей, что постоянно ощущает в себе его присутствие. Тогда как о матери, которой, как выясняется, у него никогда и не было, он даже не думал.

Интересно, была ли в курсе его бабка, задумалась Клара. Ведь она не могла не знать о бесплодии сына, если это послужило причиной двух его разводов.Поделился ли Отто с матерью своей невероятной удачей, передавая ей на воспитание суррогатного внука? Судя по тому, что она прятала его ото всех и не разрешала жить дома, что дала ему другую фамилию – знала.

Упершись острыми локтями в колени и зажав зубами большие пальцы рук, Клара тупо смотрела на фотографию, раскачиваясь, как маятник, вперед – назад, вперед – назад. Она силилась осмыслить полученную информацию, но только глубже и безнадежнее увязала в ней, как в зыбучих песках или трясине.

Ведь ей нужно было не только понять, но и попытаться свыкнуться с мыслью, что всю свою жизнь она любила не самого человека, а чью-то искусственно созданную копию. Что этот кто-то – гений и преступник в одном лице, давным-давно умерший – продолжает жить в теле ее возлюбленного, а теперь и мужа, мыслит его мозгами, говорит его словами... целует ее, обладает ею. И более того – распоряжается ее судьбой.

Оставался и еще один вопрос, на который у Клары не было ответа. А известно ли самому Гроссе, кто он? Ведь если он завладел лабораторными записями "отца", значит он должен все про себя знать. Было бы нелогично предположить, что Макс Отто не расписал в них свой триумф, свой беспрецедентный успех. Правда Гроссе мог даже мысли не допустить, что выращенный нацистским ученым клон и есть он сам. Но в таком случае зачем было лгать, что отец не успел довести свой опыт до конца?

А если все-таки знал, тогда как объяснить презрительно-высокомерное отношение Гроссе к своему собственному клону? "Гроэр не человек в общепринятом смысле слова, – доказывал он ей. – У него нет законного права на жизнь. Я вырастил его в колбе, как какую-нибудь спору или микроб." Тщеславный и заносчивый Гроссе, одержимый манией величия, не мог произнести такие слова. Ведь они в равной степени относятся и к нему. Неужели он перешагнул через свою гордыню лишь для того, чтобы убедить Клару не воспринимать его клона всерьез? Он мог пойти на это только в том случае, если был абсолютно уверен, что ни одна живая душа никогда не узнает тайну его собственного происхождения.

ГЛАВА 36

- Эрих? Это Николь, – прозвучал в трубке мелодичный, уже слегка забытый голосок.

Гроссе подготовился к звонкам от своих друзей. Он их ждал. Конечно же у него не было ни друзей, ни полудрузей. Те немногие, что от случая к случаю общались с ним, могли считать его кем угодно – другом, приятелем, знакомым. Но он-то знал, что никто из них не имеет к нему ни малейшего отношения, что он сам по себе – всегда и во всем. А все остальные лишь могут быть полезны, бесполезны или опасны для него, в зависимости от обстоятельств и его текущих нужд.

Да, он ждал звонков, и от этого ожидания появлялся неприятный привкус на зубах.

- Рад вас слышать, миссис Уилфорд, – с холодноватой любезностью отреагировал он, заранее зная, что за этим последует.

- Ах вот как! Я стала снова для вас "миссис Уилфорд!" – взорвалась она. – Сыграть со мной такую шутку! Негодный интриган!.. – Она сделала паузу, но не получила ответа.– Я думала, вы хотя бы пожелаете объясниться. Я вне себя!..

- Полноте. Уймитесь, Николь. Дайте вставить хоть словечко.

- Что вы можете сказать в свое оправдание! – с горьким упреком фыркнула она. – Вы бессовестный обманщик. Предатель! Я... я презираю вас!

- О! Мне еще не доводилось слышать такого горячего признания в любви, – усмехнулся он. – Вы в состоянии меня выслушать?

Она умолкла, то ли не находя слов от возмущения, то ли решив, что с эмоциями у нее действительно получился перебор.

- Обстоятельства иногда бывают сильнее нас, милая Николь.

- Обстоятельства? Оригинально. – В голосе Николь была откровенная издевка. – А-а, кажется догадываюсь, что вы имеете ввиду. Бедняжка попала в пикантное положение, и вы, как истинный джентельмен...

- Нет, Николь, нет. Если бы я решился обзавестись потомством, то только при вашем непосредственном участии, - беззастенчиво лицемерил он.

От неожиданности миссис Уилфорд видимо потеряла дар речи, так как в трубке надолго воцарилась тишина. Гроссе мастерски умел выбивать почву из-под ног у чересчур ретивых собеседников. Когда он снова заговорил, голос его журчал как весенний ручей – струящийся из-под снежной глыбы.

- Так и быть, я открою вам тайну. Учтите, только вам одной... – И поскольку она все еще хранила молчание, он спросил: – Вы умеете хранить тайну, Николь?

- Если только очень постараюсь.

От Гроссе не укрылось жгучее любопытство, плохо скрываемое высокомерно-обиженным тоном.

- Клара тяжело больна. Ее дни сочтены. И мне, как врачу, это доподлинно известно. Я не мог нанести ей еще один удар, отказавшись от женитьбы после объявления о нашей помолвке. Кстати, если помните, при активном участии вашего супруга.

- А к свадебному путешествию вас тоже принудили обстоятельства?

- За пятнадцать лет верной службы бедняжка не видела ничего, кроме больничных стен и капризных, вечно ноющих больных. Так почему бы напоследок не вознаградить ее. А кроме того, в Египте у меня были дела.

- О-о, Эрих, вы – чудо! Вы – благороднейший, гуманнейший человек! Мне стыдно за свои гадкие упреки.

Конечно же судьба какой-то там медсестры была Николь глубоко безразлична. Главное, что они снова единомышленники, заговорщики, связанные общей тайной. Главное, что у нее снова есть шанс.

- Я так скучала, Эрих, все эти бесконечные четырнадцать дней. Так безумно тебя ревновала, представляя, как вы развлекаетесь там вдвоем. Наша встреча в оранжерее... я не могу ее забыть.

Он прочувствованно молчал. Ничто так не распаляет женщину, как многообещающая сдержанность мужчины.

- Ты не можешь свободно говорить? – насторожилась Николь. – Наша новобрачная где-то рядом? Должно быть выходит из ванной с полотенцем на костлявых бедрах и в шлепанцах на босу ногу?

- Клары здесь нет. Она у себя дома, – прервал ее разыгравшееся воображение Гроссе.

Сердце Николь подпрыгнуло. Они по-прежнему живут врозь. Значит он не обманывает ее. Значит все не так уж и плохо.

- Ах, да что же это я! – вдруг спохватилась ревнивица. – Я ведь звоню совсем по другому поводу. – Ее голосок приобрел трагические тона. – Ты уже знаешь о горе, постигшем семью Браунов?

- О каком горе? Что там стряслось? Эдмонд снова болен?

- Если бы. Эдмонда больше нет с нами. Такое несчастье.

- Не может быть! Почему же я не в курсе? Как это случилось?