Гроссе усмехнулся. Он отнюдь не собирался терять такое обжитое, укромное местечко, которое наверняка еще ему пригодится.

Этим утром они с Кларой выехали из города на разных машинах. Он – на своем малахитовом Линкольне, она – на купленной им за бесценок подержанной малолитражке, Хонде.

- За два десятка лет Джимми безнадежно отстал от жизни, – объяснил Гроссе. – Он все равно ничего не смыслит в современных машинах. Так что, на первых порах, вполне сойдет и эта. А потом уже он сам подберет себе, что пожелает.

В присутствии Клары и Гроэра Гроссе торжественно вручил Джимми ключи от машины, чековую книжку на несуществующее капиталовложение, дубликат электронного дистанционника от ворот виллы, и произнес напыщенно-прочувствованную речь:

- Отныне эти ворота, так долго отгораживавшие тебя от внешнего мира, будут беспрекословно подчиняться тебе одному. Спасибо, старина, за верную службу. Ты полностью оправдал мои ожидания. Мы квиты и больше ничего друг другу не должны. Ты свободен и богат. Будь счастлив... если сможешь.

Счастливцем Джимми отнюдь себя не чувствовал. Он с тоской смотрел на полного нетерпения Гроэра, и в глазах его стояли слезы.

- Почему ты плачешь? – удивился юноша. – Почему не радуешься вместе со мной? Ведь мы так долго ждали этого дня.

- Я плачу оттого, дитя мое, что мне грустно расставаться с тобой... навсегда.

Гроссе нахмурился.

- Отчего же навсегда, Джимми, – возразил он, и глаза его зловеще блеснули. – Вы непременно встретитесь. И гораздо раньше, чем ты можешь предположить. Я лично позабочусь об этом.

Ни Клара, ни Гроэр не догадывались, что было на уме у сидящего рядом с ними Гроссе. Они исподволь мечтали о пышном совместном ужине, которым отметят выход юноши из заточенья, тем более что оба умирали с голода. Ведь Гроссе никому не позволил на вилле даже притронуться к еде, включая себя самого.

И лишь когда, уже при свете уличных фонарей, они въехали наконец в город и свернули в сторону холма, Клара забеспокоилась:

- Эрих! Разве мы едем не домой?

- Нет, – жестко отрезал он. – Мы отсутствовали целый день. Я должен посмотреть, что творится в Клинике. Да и Гроэру будет интересно. Он столько расспрашивал меня о моей работе.

- Ну-у, Гроэр вполне может еще день-другой подождать. По-моему разумнее было бы отложить...

- Я ни с кем не собираюсь обсуждать свои решения, – оборвал ее Гроссе. – Так что не трать понапрасну силы.

- Мы едем к вам на работу!? – оживился Гроэр. – Я все увижу собственными глазами?

С возрастающим чувством тревоги Клара вглядывалась в темный силуэт мужа, очерченный ореолом от встречных фар.

Ведь не сошел же он, в самом деле, с ума! – Она нервничала все больше. – Он не сделает такого со мной... со всеми нами. После утомительной долгой дороги. Это было бы чистейшим безумием.

А Гроссе думал о том, что ему больше всего сейчас хотелось бы отвести Гроэра в подземный Виварий, похвастаться своими уникальными экспонатами, позволить парню пообщаться с Большим Биллом и с Красоткой, насладиться его восторгом и изумлением. Ведь если кто и мог бы по достоинству и без предубеждений оценить его достижения, так это Гроэр – плоть от плоти его. Жаль, что приходится отказывать себе даже в таких маленьких удовольствиях, вздохнулось ему.

Гроссе понимал, что с задуманным медлить нельзя. Каждый день, каждый час работал против него – не только вовне, но и внутри него самого. Это надо осуществить, и как можно скорее, пока не вмешалось что-нибудь непредвиденное.

ГЛАВА 39

Вилла опустела. Давно смолк гул мотора за оградой. А Джимми все сидел на ступеньках веранды, бессмысленно глядя в одну точку. Его пальцы как всегда машинально теребили жесткий рубец на груди.

Слезы струились по обветренным щекам осиротевшего опекуна. Тим, ластясь к хозяину, словно в предчувствии беды тихонько, тоскливо поскуливал. Джимми не замечал его. Он думал о своей неудавшейся, так нелепо сложившейся жизни. Вспоминал родителей, братьев и сестер, давным давно вычеркнувших его из списка живых. Пытался воскресить в памяти лицо девушки из Кафетерия, с которой начал встречаться, устроившись санитаром в клинику, и которая могла бы подарить ему кучу горластых крепких ребятишек.

Но что толку сидеть здесь и оплакивать невозвратное, если ничего уже невозможно изменить! Пролетели годы, умчались.Много ли их осталось, чтобы насладиться свободой и жизнью.

Сво-бо-да. Джимми все еще не верил в нее. Произнеся несколько раз нараспев это магическое слово, он внимательно вслушался в его звучание. И вдруг заторопился. Схватил ключи от машины, метнулся к воротам. На полпути остановился, усмехнувшись своей нерадивости.

Медальон-дистанционник приятно позвякивал на груди. Автомобиль – его собственный автомобиль! – казалось, с нетерпением поджидал своего хозяина. Лицо Джимми снова помрачнело.

Вот она – щедрая плата за жизнь мальчика, вынянченного и выращенного вот этими самыми руками... Но как мог он позволить увезти его?!

Тошнотворной волной к горлу подступила боль. Он с трудом поборол желание сорвать с груди медальон и запустить им в машину. Джимми ненавидел себя за то, что предал дорогое существо, целых два десятка лет бывшее ему сыном, братом и другом, за то, что стал невольным соучастником второго преступления.

Слишком поздно он догадался о коварной сущности своего благодетеля. Конечно ему и в голову не могло бы прийти, что никакой пересадки чужих органов в сущности и не было, что никто не поплатился из-за него своей жизнью. Но зато он понял, что Гроссе пошел на риск вовсе не ради спасения какого-то санитара, а чтобы заполучить в его лице верного слугу и сообщника для осуществления своих темных замыслов.

Он должен был сесть в машину и помчаться за ними в догонку? Или сообщить в полицию. Их отыскали бы и задержали в два счета. Вопрос в другом – что он сказал бы полиции? Кто он такой, где до сих пор был. И какова его роль во всей этой истории.

Почему, почему он не рассказал все Гроэру!? У него было для этого так много времени и возможности!.. А что, собственно, он мог рассказать? Что конкретно он знал сам? Одни лишь догадки да предположения. А если он ошибается, и все не так безнадежно плохо? Эта женщина – Клара, она производит впечатление человека совестливого, не злого. Она не допустит, чтобы свершилось что-то дурное. Она защитит его мальчика.

Волоча ноги, Джимми направился к дому. Сейчас, со стороны, его можно было принять за древнего старика. Тим, словно все без слов понимая, озабоченно семенил следом, почти касаясь носом его пяток. Подаренный Гроссе костюм много лет дожидался этого знаменательного дня во тьме стенного шкафа. Он был цвета хаки в тонкую коричневую полоску. Из своего скудного гардероба Джимми подобрал к нему желтую бумажную сорочку и коричневый галстук. Но о туфлях с носками даже думать не желал. Его ноги давно отвыкли от тесной городской обуви.

Костюм с трудом влез на его раздавшиеся от физического труда плечи и не желал сходиться на округлившемся за последние годы животе. Придется держать пиджак расстегнутым. Ничего, такого добра у него теперь будет в избытке.

Поскольку на вилле не было зеркал, Джимми не мог видеть, как до смешного нелепо он выглядит – небритый, растерянный, жалкий человек с распухшими от слез глазами, в костюме не своего размера и в сабо на босу ногу.

- Да вы здесь совсем одичали, сэ-эр, – сказал он себе с издевкой. – Светская одежда раздражает вас. Воротничок врезается в загривок, галстук душит, а пиджак вот-вот разойдется по швам... Ничего не поделаешь. Придется все начинать сызнова. В конце-концов дела не так уж и плохи, если вас засадили в эту комфортабельную клетку нищим, а выпускают состоятельным джентельменом. Выходит, кое-чего в жизни вы все-таки добились.

Повертев в руках расческу, он отбросил ее в сторону. В общем-то расчесывать уже было нечего – обширная, покрытая бронзовым загаром лысина вытеснила с головы почти все волосы.