Сильвия лишь качала головой и цокала языком.

В знак благодарности люди приносили с собой подарки, иногда оставляли деньги. Поначалу Сильвия возмущалась, уверяла, что они ни в чем не нуждаются. Но со временем привыкла и даже начала выставлять в уголке беседки специальный керамический горшочек на подносе – для приношений.

К Ншан шли с утра до поздней ночи. Она уставала, порой выматывалась. Лицо ее осунулось, побледнело.

- Так нельзя! – взбунтовалась однажды мать. – Если уж ты не можешь никому отказывать, назначим приемные дни и часы. Пусть приходят, скажем три дня в неделю – во вторник, четверг и субботу. А то у нас с тобой тут не дом, а проходной двор какой-то. И ты так долго не протянешь.

Ншан не только не стала возражать, но и обрадовалась. На том и порешили. Теперь у нее снова появилось свободное время.

...Стояла поздняя осень. Дожди не прекращались уже несколько дней и нужно было спешно спасать урожай винограда. Сильвия, забыв, что она теперь пенсионерка, вместе со своей бывшей бригадой провела под холодным дождем на виноградниках целый день. Домой вернулась насквозь мокрая и продрогшая. За ужином пожаловалась на озноб, укутавшись шалью до самых бровей. Но согреться так и не смогла. Не помогли и несколько чашек чаю с малиновым вареньем. С трудом добравшись до постели, она укрылась целой горой одеял. И наконец заснула.

Все ночь Ншан тревожно ворочалась, прислушиваясь к неровному дыханию матери, окликала ее. Беспокойство мешало понять, что с ней происходит. С посторонними легче. Там она вполне владеет собой. А тут...

Ншан пыталась расслабиться, прогнать из головы все мысли, чтобы решение пришло, как обычно, само собой. Но у нее ничего не получалось, и ею овладела паника: неужели с мамой так безнадежно плохо, что неведомые силы, с некоторых пор направлявшие ее, отказывают ей в помощи.

Под утро Сильвия начала бредить. Она вся горела, отталкивала еду и питье, не узнавала дочь. Ншан села у постели больной, вызвала с детства врезавшийся в память образ матери: ее забранные в пучок волосы, ее строгие и ласковые глаза, узкие усталые плечи, низкую, едва приметную грудь, большие, сильные, натруженные руки... Где у мамы болит? – спросила себя Ншан, и сразу же ощутила, как сильно заломило в груди, как стеснило и перехватило дыхание. Возникла уверенность – это воспаление легких и пожар во всем теле.

Ншан представила себе болезнь живым огненным сгустком, пожирающим ее собственные легкие, и начала мысленно сгонять этот сгусток от краев к центру, как пролитое на столе вино. Осторожно, но уверенно она гнала и гнала огненный клубок к одной точке. Они сейчас с матерью были единым целым. Их обеих убивал опасный недуг, от которого следовало как можно скорее освободиться. Она нисколько не сомневалась – они либо поправятся, либо умрут вместе. Когда же ей, наконец, удалось собрать болезнь в плотный тугой шарик, она исторгла его из груди резким свистящим выдохом... А затем вообразила себя этаким прохладным горным ветерком, живитель-ным дуновением, освежающим, охлаждающим их воспаленные тела...

Боль в груди и во всем теле утихла, дыхание стало ровным и легким, а в мыслях – бездумная пуста. Устало откинувшись на спинку стула, безвольно свесив голову и руки, Ншан погрузилась то ли в сон, то ли в прострацию.

- Ншан джан... Ты спишь, дочка? Дай мне попить, - послышался голос Сильвии, и буйная радость захлестнула Ншан.

Вскочив, она отыскала лоб матери – он был мокрый, но холодный.

- У тебя что-нибудь болит, мам?

- Ничего не болит. Только сильная слабость, как будто я тащила на себе тонну винограда.

С того дня Ншан стала по-новому лечить больных.

* * *

Зима навалилась сразу, за одну ночь. Деревья на склонах гор и фруктовые сады еще удерживали желто-бурое одеяние осени, а трава по-летнему зеленела. Но утром селение проснулось по окна заваленным пушистым, нестерпимо белым покровом. Ветки деревьев гнулись и стонали под его непосильной тяжестью. Они очень боялись сломаться – Ншан явственно ощущала их страх и боль.

- Им надо помочь, мама. Они не выдержат.

- Кому помочь? – не поняла Сильвия, озираясь.

- Деревьям. Разве ты не видишь?

- Я-то вижу. А ты...

- А я чувствую. Надо взять длинные палки и оббить с веток снег.

Они надели высокие сапоги, обвязались теплыми пушистыми платками из овечьей шерсти и, вооружившись палками, принялись за работу. Сторонний наблюдатель вряд ли заметил бы, что одна из них незрячая.

- Чувствуешь, как облегченно они вздохнули? – просветлев, проговорила Ншан.

- Да ну тебя, ей-богу! – отмахнулась Сильвия. – Фантазерка.

- Они такие же живые, как и мы с тобой, - насупилась Ншан.

- Конечно живые – растут, цветут, плодоносят.

- Не только. Они двигаются. И гораздо быстрее, чем ты думаешь.

- Уж так прямо и двигаются. Может гуляют ночами по саду, когда мы спим? Или меняются местами?

- Нет, конечно. Но если дереву что-то мешает или не нравится, если другое дерево загораживает ему солнечный свет, оно может развернуться вокруг своей оси, отвести в сторону ветки. Одно дерево может подчинить себе другое, даже погубить его. А еще они переговариваются между собой.

- Э-э-э! – рассердилась Сильвия. - Хватит морочить мне голову.

- Ну, понятное дело, не так, как мы с тобой. У них свой язык. Но если придешь в сад с топором, чтобы срубить куст или дерево, об этом тотчас узнают все деревья сада. И не только нашего, но и соседнего. Среди них поднимется настоящая паника. А еще у них очень хорошая память. Они ничего не забывают. Правда-правда. Вон там, в конце сада, есть старая яблоня. Она ужасно тебя боится. Вся дрожит, когда ты проходишь мимо. Несколько лет назад ты отпилила у нее совершенно здоровую плодоносящую ветку.

- Так ведь ветка загораживала проход к сараю!

- Но яблоня тебе этого не простила.

Сильвия покосилась на дочь с недоверием и опаской: кто ее знает, может и не сочиняет. Не спроста ведь люди к ней валом валят. Но чтоб деревья обижались! Нет уж, в такое поверить невозможно.

Они вернулись в дом. Обмели веником снег с сапог, разулись, встряхнули платки.

- Жаль, что снег выпал именно этой ночью, - сказала Ншан задумчиво.

- Какая разница, сегодня, завтра...

- Если бы завтра, Армен прогостил бы у нас целый месяц, пока не открылись бы дороги. Теперь ты увидишь его только весной.

- Не понимаю, о чем ты.

- Он ехал навестить нас. И застрял на перевале. Дороги занесло сугробами. Он провел всю ночь в машине, продрог. А сейчас... сейчас, кажется, вынужден вернуться назад, в город. Думаю, снег будет идти несколько дней подряд. Нас отрезало от города и других сел. Так что мы с тобой можем отдыхать от посетителей.

- Господи, ну откуда... откуда ты можешь все это знать?! – не удержалась Сильвия. Она все никак не могла привыкнуть к таинственному дару дочери. И все же верила ей. Не могла не верить. – Неужели Арменчик, мальчик мой, ехал ко мне? Проклятая непогода!

- Не расстраивайся, мама. Все случается так, как должно случиться.

- Да-а? Что ж ты тогда вмешиваешься в болезни и судьбы людей? Зачем меня вылечила? Может мне в тот день положено было предстать перед Господом Богом.

- Нет, - твердо возразила Ншан. – Не положено. Болезнь это нарушение порядка. Сбой. А в теле, как и в природе, должен быть порядок, смена «времен года»: рождение-детство-юность-зрелость-старость-смерть. Все своим чередом. Вмешиваясь, я только стремлюсь восстановить порядок.

- И где ты всего этого набралась? Книжек не читаешь...

- Книжки – зеркало и хранилище человеческих знаний. Те, кто их пишет, знают, ох, как мало. А то и просто заблуждаются. Есть другие знания, настоящие. Меня учит Природа, небо, земля. Даже деревья. Я прислушиваюсь к ним. Природа не может ни заблуждаться, ни ошибаться. Она – мать всему. И нам с тобой, в том числе. Надо только научиться понимать ее, ее постоянные подсказки... Если бы у меня не отняли физическое зрение, я наверное осталась бы такой же слепой и глухой, как все.