Военврач был много наслышан о действиях партизан, по ему еще не доводилось видеть перед собой человека, лично бывшего в тылу врага. Поэтому он с видимым удовольствием ощупывал и мял Вадима, а в конце осмотра недоуменно вскинул реденькую бровь:

— Боюсь, партизан, что воевать тебе больше не придется. Плоскостопие, ранение в руку. Негоден ты к строевой.

Вадим бесстрастно выслушивал разглагольствования добродушного капитана, как и положено бывалому вояке.

— Да ты не отчаивайся, — по-своему истолковав его молчание, утешил военврач. — В тылу тоже работы хватает. Тем более, на тебя запрос прислан с уральского завода. Оттуда родом, что ли?

— Никак нет, товарищ военврач. С одним товарищем партизанил вместе.

— Вот и прекрасненько! Вместе воевали, сейчас вместе и потрудитесь. Давай одевайся. Комиссия будет на той неделе, однако, думаю, мое решение она оспаривать не станет. Отвоевался ты, парень…

Тулину не спалось. Он спустил ноги с койки, надел шлепанцы и вышел покурить. На душе было неспокойно.

Струнину нашлось о чем поразмыслить. Появление в нижнеуральском деле снабженца не давало ответа на главный вопрос: стоит ли кто за спинами Мылова и Королькова, или они работают в одиночной паре? Конечно, можно рискнуть и арестовать этих голубчиков хоть сегодня, но правильно ли это? А если они слишком уверены в себе и начнут на следствии тянуть? Резидент может обнаружить исчезновение сообщников и постарается улизнуть. Допустим, Мылов с Корольковым признаются во всем на первом допросе, но, возможно, они ничего не знают о резиденте. Если тот достаточно опытен, а судя по всему, это так, он мог остаться для них призраком, возникающим и исчезающим только по своей воле.

Оба в последнее время, и Мылов и Корольков, ведут себя так, словно существуют отдельно, каждый сам по себе. Наверняка, они чего-то выжидают…

Капитан обратился со своими сомнениями к комиссару Гоняеву.

— Пожалуй, ты, Тима, прав, — выслушав Струнина, согласился комиссар. — Брать их рановато. Пусть еще попрыгают и высветят резидента. Но учти, что срок я тебе даю жесткий — неделю. Людей мало, а работы хватает.

В то утро Штайнхоф едва оторвал голову от подушки, хотя солнце уже светило вовсю.

Банкет, устроенный им накануне в загородном ресторанчике по случаю получения полковничьих погон, похоже, удался на славу. Но концовку банкета новоиспеченный полковник помнил плохо. Он позволил себе расслабиться и, кажется, перебрал лишнего.

Штайнхоф спустил ноги с кровати и босой прошествовал в ванную. Струйки душа запрыгали по плечам, и самочувствие полковника улучшилось. Затем он облачился в халат, пропустил рюмку коньяку и позвонил на службу. Ответил дежурный офицер отдела.

— Что нового, Вилли? — вяло поинтересовался полковник.

— Вам сообщение, шеф. Лично.

— Продиктуйте, Вилли, — сказал Штайнхоф и взял авторучку.

Когда дежурный закончил диктовку, полковник поблагодарил его и повесил трубку. Затем достал томик Гамсуна и расшифровал свою запись. Прочитав шифровку еще раз, полковник выпил вторую рюмку коньяку. За удачу Вольфа. Не зря же он, Штайнхоф, потратил на его подготовку столько времени. Это вам не какой-нибудь Зарейко, у парня задатки настоящего аса, и он сделает все, что надо.

Вечером в красном уголке состоялся партийно-комсомольский актив завода. На сцене за столом, покрытым красной материей, расположился президиум: Захаренко, Санин, полковник Лунев. Небольшой зал был набит до отказа. Люди сидели на подоконниках, стояли в проходах. Перед собравшимися заканчивал свое выступление светловолосый сухощавый мужчина в наглухо застегнутой рубашке.

— Крайне тяжелое положение на юге нашей страны во многом объясняется тем, что германская армия обладает пока численным превосходством в танках. В этих условиях партия и правительство, Государственный Комитет Обороны обращаются к вам, дорогие товарищи уральцы, с просьбой…

Слово «просьба» прозвучало неожиданно, и зал притих. В задних рядах появились двое опоздавших в спецовках.

— Кто это? — шепотом спросил один у сидящего на стуле.

— Нарком! — гордо ответил тот со значением.

— …вдвое увеличить выпуск орудий, — наконец произнес нарком и устало вернулся к столу.

Зал секунду молчал, затем взорвался возгласами:

— Дадим пушки!

— За нами дело не станет.

— А где металл взять?!

— Площадей не хватает!

Захаренко постучал по графину.

— Товарищи, какие будут предложения? Открываем прения.

Высокий костлявый старик в средних рядах поднял руку и, не дождавшись приглашения, встал.

— Земляки! — фальцетом выкрикнул он. — У меня есть предложение.

— Давай, Лукич! Скажи за правду! — заинтересованно поддержали старика соседи.

— Перенести эти, как их, прения, на свои рабочие места. А ты, Митрий Федорович, — обратился он прямо к наркому, — не сомневайся. Так и докладай в Кремле: никогда Урал державу не подводил, так и теперича будет! Дадим пушки! Ура Красной Армии!

— Ура!!! — дружно, в едином порыве подхватил зал. — Даешь пушки!

Мылов перевез взрывчатку из леса домой и всю неделю с великой предосторожностью переносил на территорию завода. Опасное занятие! Проходя мимо охраны, Виктор каждый раз обливался липким потом. Вахтеры имели право обыскивать любого вызвавшего подозрение человека. Мылова, к счастью, ни разу не остановили, но внутренний поединок с охраной что-то надорвал в его психике. Он потерял всякую осторожность и, звоня Королькову, говорил с ним почти открытым текстом. Бледный Борис Самойлович испуганно бросал трубку и с опаской поглядывал на сослуживцев. Когда-нибудь это плохо кончится! В столе у него лежало несколько ампул и коробок «Пионера». Хотя стол и надежно запирался, приходя на службу, Корольков каждый раз внимательно присматривался к нему: не выдвигал ли кто ящик?

Борис Самойлович хотел бы посоветоваться относительно поведения Валета с резидентом, но тот в последней депеше запретил всякие контакты с ним и сообщил, что временно выбывает из Нижнеуральска.

Такая новость испугала Бориса Самойловича. Раз «хозяин» смывается, значит, полагаться надо только на себя… И это накануне «возмездия»! Конечно, после такой операции НКВД перетряхнет весь город и, возможно, нащупает след.

Борис Самойлович уже не мог уснуть без снотворного и задумывался, не надо ли приготовить себе запасной вариант.

То, что немцы вышли к Волге, означало многое, а в то же время ничего не означало. Каждое утро, прослушав сводку Совинформбюро, люди одержимо брались за выполнение своих обязанностей и только к ночи расходились по домам, усталые, но полные суровой решимости. Борис Самойлович поначалу считал, что, отдав немцам территорию до Волги, власти запросят мира у Гитлера и ему, Королькову, останется только покинуть Урал и перебраться туда, где будут править его нынешние господа. Однако теперь Корольков начал понимать, что никакого мира не будет.

Об этом говорило поведение не только старых рабочих, но и сопляков из ФЗУ, которые на равных со взрослыми управлялись у вагранок, а вечерами в тире Осоавиахима учились стрелять.

Вадим по приезде в Нижнеуральск поселился в заводском общежитии и по знакомству частенько вечерами заглядывал домой к Коробову. Андрей Иванович овдовел еще задолго до войны и жил с двумя дочерьми. Старшая, Галина, была замужем за летчиком, воевавшим на Баренцевом море, а Вике только-только стукнуло девятнадцать.

Сегодня Вадима, наконец, оформили на работу и направили в отдел главного технолога.

— Такое событие и отметить не грех, — сказал Коробов, доставая из буфета початую бутылку водки. — Вика, сообрази нам что-нибудь пожевать.

Вика накрыла на стол, и мужчины выпили по стопке.

— Все нам с тобой как следует потолковать некогда, — сказал Андрей Иванович, осторожно очищая большую горячую картофелину. — Как тебе наш город понравился? Как люди?