Ну какие тут суды, какие тяжбы с этими весёлыми ребятами! Выпустите их, пускай идут себе с богом либо ко всем чертям!

Э, легко сказать, но что делает староста? Он велит стражнику сейчас же схватить медведя и медвежатника. И стражник бросается исполнять. Вот уже летит, как в хрестоматиях Ярослав из Штенберка на татар летел. Нос горит, фалды развеваются. Как чешет, как лупит! Не дай бог, догонит!

Но разве наших друзей было не трое? Неужто Барбуха такой ротозей, чтобы смотреть на эту гоньбу, как мокрая курица? Что он — драться не умеет?

Нет, нет, нет! Вот он поплевал себе на лапки, выпростался из наручников — и стремглав за стражником. Уж он ему всадит жало, уж он вонзит! Вот догнал, и пошла пляска…

Стражник и Барбуха — один клубок! Страшилище разъярилось, и от этого поднялся чад и такая вонь, как на лесном пожарище. Чуть не испортилось Кубулово хорошее настроение. Да и зрителям туговато пришлось: двум мамашам стало дурно от смеха, а бабка-знахарка нагнала всем страху — сказала, что, смеясь так неумеренно, они порвали себе смеховую жилку.

Некоторые разумные люди подняли голову, и было ясно слышно, как они твердят:

— При чём тут суд? Какого лешего? Где же те времена когда мы сами всё улаживали хорошим тумаком? Да, да, староста наш гроша ломаного не стоит, не будь Бурдабурде-ры, он бы пальцем ни разу не пошевелил.

Впрочем, это говорили жители Поварёшек. К счастью, соседи с того берега Уточки были другого мнения и стали их поправлять, выкрикивая подходящие присловия, к примеру такие: «Всякому овощу своё время», «Ищи ветра в поле», «Что с возу упало, то пропало», «А где прошлогодний снег?»

Попадались и менее удачные прибаутки, но из них сохранилась только одна: «Посадите Бурдабурдеру под стеклянный колпак».

ПОД ЭТИ ВСПОЛОШНЫЕ ВЫКРИКИ собрание распалось на два лагеря. Жители Поварёшек столпились на левом берегу пруда, а жители Горшков сгрудились на правом, ближе к ивам. Какой-то отчаянный — гусь его залягай! — слепил снежок. Это было сделано, конечно, из дурных побуждений; но как бы ни были дурны побуждения, пуля попала в цель очень хорошо: прямо оратору в нос.

Тут завязалось сражение, — другого такого старожилы не запомнят. Пули свистели, шлёпались, сыпались, нагоняя холоду вдвое против прежнего. Но потом ртуть в термометре поднялась, и вскоре наступило потепление, потому что от трения и ударов возникает тепло.

Граждане Поварёшек и граждане Горшков могли утопить друг друга, так как лёд пруда уже начал трещать. Они могли засыпать друг друга снегом, и все, как один, жалостно погибли бы от недостатка воздуха и пищи. Но Барбуха, Кубула, и Куба Кубикула заметили прекрасную ледянную дорожку, шедшую поперёк пруда. Эту замечательную тропку создали в добром согласнии горшковские и пова-рёшковские ребятишки, и пользовалась ею вся окрестная молодёжь. Это была всем ледяным дорожкам дорожка. Кубула первый прокатился по ней в тот вечер с таким искусством — присев на корточки на одной лапке, — что всем, кто смотрел, пришла охота кататься. У медвежатника так не выходило, а Барбуха попросту растянулся, оттого что ноги у него дымные и слишком сродни огню: от них таял лёд. Внимание бойцов было отвлечено, и потасовку продолжали только те, у кого были свои счёты. Эти оголтелые залезли уже по пояс в снег и, выпуча глаза, орали благим матом:

— Врежь ему хорошенько! Дай разок по уху! Влепи, чтоб своих не узнал! Запусти ему за ворот!

Кубула, желая пленить этих сумасбродов своим искусством, кружился на ледяной дорожке как бешеный. Снежки сновали над ним, образуя двенадцатикратную радугу. Ах, ах, ах!.. До чего же это было красиво! Но в самый разгар к Кубуле подкрался стражник и — цоп! — ухватил его за шубку.

Что же вы, ребятки, сразу не убежали? А теперь староста начнёт всё сызнова, и кто его знает, как оно обернётся.

ВОТ СЛАВНО! Как раз в эту самую минутку пришла грибы-грибочевская Лизанька. И с ней два её братика, и старшая сестричка Аполенка. Откуда они взялись?

Ну откуда взялись? Да разве Лизанька не думала с самого утра о своих друзьях? Не успел Барбуха уйти, она стала приставать к матери, чтобы та позволила ей пойти в Горшки-Поварёшки искать медведя. Кузнечиха, понятно, сперва не соглашалась, но, увидев, что Лизанька повесила голову и чуть не плачет, в конце концов пустила.

— Знаете что, детки? — сказала она, после того как они положили ложки. — Сходите-ка в Горшки-Поварёшки за покупками. Нам нужно немножко сахару да немножко муки. Как купите, так можете поискать нашего ночлежника.

Дети вскочили и — одна нога здесь, другая за порогом. Только успели с маменькой проститься.

От Грибов-Грибочков до Горшков-Поварёшек дорога прекрасная. Как так? Почему же тогда Куба Кубикула шёл всё чащами да глухоманью: выходит, местности не знал?

Знал, и дорогу тоже отлично знал, да Кубуле угодно ходить только лесом.

Когда дети подошли к пруду, счастье как раз изменило медведю: ретивый стражник схватил его за плечо. Лиза испугалась, разжала кулачок с четвертаком и монетка покатилась в снег. Потом по этому месту прошли люди и затоптали её. Лиза этого даже не заметила. Она спустилась на лёд и, спотыкаясь, побежала, крича Кубуле и его товарищам:

— Медведь, косматенький мой, это я! Мы пришли вас освободить! Со мной Аполена и наши мальчики, у них под тулупчиками сабли!..

УСЛЫШАВ О САБЛЯХ, стражник оробел. Но ничего не поделаешь! Коли ты стражник, исполняй приказ, хоть бы пришлось головы лишиться.

Лиза смерила его взглядом да как накинется на него:

— Ну с какой стати, дядечка, вы не хотите пустить медведика на волю? Отступитесь! Наши мальчики учаться вместе с вашими в школе, а я сижу с вашей Бетой на одной парте.

Тут прикатил Тоник, а за ним чуть не вся школа.

— Если бы вы видели, — продолжала Лиза, — как Кубула умеет жучка представлять! Ах, как прекрасно! Я покажу вам. Хотите?

И она вздумала было крутиться, вертеться на льду, делать всякие ужимки, изображая то, что за минуту перед тем делал медведь. Ну, обхохочешься! Да ничего этого Лиза не умела как следует. Только повернулась толстушка — тут же шлёпнулась. Только встала — бац! Опять повалилась. Даже стражник слегка улыбнулся, право. Долго он сдерживался, но в конце концов и его прорвало: захохотал так, что кровь в лицо бросилась.

Тут Кузнецовы ребята скорей деревянные сабли наголо и недолго думая давай колоть его в брюхо. Кололи, кололи, кололи! К счастью, дяденька-то этот был щекотливый, и ничто не приводило его в такой восторг и не доставляло ему такого удовольствия, как лёгкое похлопыванье и по-талкиванье между рёбер. Он прямо плакал навзрыд от хохота, так что слёзы текли из глаз, и кричал:

— Будет, будет, будет!

У него был такой громкий голос, что доходил до пограничных гор.

Вскоре старосте показалось странным, отчего это стражник покатывается со смеху и так горланит.

Оставив сражающихся, он пошёл посмотреть, в чём дело. За старостой побежал и оратор Бурдабурдера; за ними посыпали их приверженцы и поклонники их умных голов. Они стали сбегать на лёд, и через минуту в старостином войске не осталось живой души, а в войске мудрого Бурдардеры — ни ноги.

Можно сказать, войну довоевали, а не довоевали, так перервали и забыли. Граждане, видно, подумали, что, конечно, неплохо поразмяться в весёлой потасовке, но глупо не остановиться вовремя. Они славно разогрелись, от головы у них шёл пар, так, скажите на милость, с какой стати продолжать перестрелку снежками? Ну, и перестали, и правильно сделали, потому что их ждало в высшей степени приятное и весёлое зрелище.