…У сарая, стараясь согреться, бегал и пританцовывал, придерживая автомат на груди, озябший Курт Мюллер.

Утром, чуть свет, Тараса повели к лейтенанту. Открыв сарай, солдаты было переполошились. Мальчишка исчез. Перерыли солому, заглянули во все углы — пусто. Хотели уже бежать к фельдфебелю и доложить о случившемся, но вдруг из гроба послышался слабый стон. В сарае было темно, и солдаты (их было двое: часовой, сменивший Курта Мюллера, и тот низенький, молоденький солдат, который, встретив Тараса в прошлое утро, пугал его автоматом) обмерли от суеверного страха.

Стон повторился, крышка гроба приподнялась. Солдаты, вскинув автоматы, попятились к дверям, но тут же опомнились и рассмеялись — перед ними стоял живой русский мальчишка, мохнатый от множества приставших к нему соломинок.

Молоденькому солдату особенно понравился этот трюк с гробом. Заливаясь смехом, он говорил что-то, часто повторяя слово “копф” и постукивая себя пальцем по лбу. Он так развеселился, что даже сунул в руку хлопцу нашедшиеся у него в карманах галету и два кусочка сахара.

Тело Васи Коваля все еще висело на столбе. Тарас прошел мимо, даже не взглянув вверх. А позади хлопца шагал весело улыбающийся молоденький солдат — он никак не мог забыть смешного происшествия в сарае.

В кабинете Тараса ожидал Гросс. Сейчас же привели ракитнянского врача — высокого, худого, как щепка, старика, одетого в валенки, черное пальто, меховую шапку с бархатным верхом. Длинная шея врача была обмотана шерстяным женским платком, в руках он держал крохотный саквояж.

— Пожальста, садитесь, косподин токтор. Вы ест старый шеловек.

— Благодарю вас, — сказал врач, снимая шапку. Седая голова его тряслась. — Господин офицер, я явился по вашему требованию, но мое присутствие здесь бесполезно.

— Пошему? — удивился Гросс.

— Потому, что ваши… — старик хотел сказать “жертвы”, но, нахмурившись, удержался. — Словом, ваша клиентура не нуждается в медицинской помощи.

— Как так? — Гросс все еще не понимал, о чем говорит старик, к которому он невольно проникся уважением. Ведь далеко не все доживают до такого возраста.

— Бесполезно лечить людей, если вы завтра отправляете их на расстрел или виселицы, — сухо и, казалось бы, бесстрастно сказал врач. — Для этой цели вам нужен тюремный врач, а я за пятьдесят лет своей врачебной практики ни разу не выступал в этой роли. — Голова старика затряслась сильнее, он сделал нетерпеливый, отрицательный жест рукой. — И я… я не желаю позорить свои седины, что бы мне ни угрожало.

— Я приглашал фас для особий слюшай. Особий! Это мальшик. Мы будем лешить его и отпускайт.

Только тут доктор старческими выцветшими до голубизны глазами посмотрел на Тараса.

— Подойди ко мне. Что у тебя болит?

— У меня все болит, господин доктор, — сказал Тарас.

— Сними ватник, рубаху. Почему ты так дрожишь?

— Я сильно застыл, — признался Тарас. Он стягивал с себя рубаху. — В сарае холодно, господин доктор.

Врач строго взглянул на хлопца.

— Пожалуйста, не называй меня так… Дыши!

Осмотр продолжался недолго. Через минуту доктор приказал Тарасу одеваться.

— Ну, што, господин токтор? — спросил Гросс очень участливо. — Какой диагноз?

Врач печально посмотрел на Тараса, пожал плечами.

— Вы знаете это лучше меня. Мальчик избит самым жестоким образом. Вероятно, повреждена надкостница ребра. Затем, вы держите его в холодном помещении. У него зуб на зуб не попадает.

— Какой рецепт? — все так же участливо осведомился Гросс.

На бледных, обескровленных губах врача появилась грустная улыбка. Он спросил Тараса:

— Когда ты ел в последний раз?

— Вчера утром, господин доктор.

— Это путет… — успокоил врача Гросс.

— Ему нужны покой, питание, теплое помещение, — произнес старик снова бесстрастно. — А еще проще — отпустили бы… Свобода для него будет самым лучшим лекарством. — Он в упор взглянул на лейтенанта, и в его глазах появился скорбный упрек. — Вы пожилой человек, господин офицер, у вас, очевидно, есть дети такого возраста, как этот мальчик… Почему вы так зверски обращаетесь, с людьми?

Гросс вскипел. Этот дряхлый старик позволяет себе лишнее. И лейтенант сказал с угрозой:

— Господин токтор люпит много гофорить? Это ошень плехо, господин доктор.

— Мне восемьдесят два года. И в таком возрасте я не хочу лишать себя удовольствия говорить то, что думаю.

— Фозраст нам не путет мешать, не путет… Это надо вам помнить!

Старик надел было шапку, но, беззвучно пошевелив губами, снова снял ее.

— Я помню другое… — сказал он. — Эту школу. Здесь, в этом кабинете, я выслушал тысячи юношеских сердец. Они живут, они еще бьются, эти сердца…

Врач сухо поклонился, одел шапку и вышел из кабинета.

— Мошет пыть, мы еще будем фозвращаться эта тема… — крикнул ему вдогонку красный, как рак, Гросс. — Но на этот рас фы свободен, господин токтор.

Лейтенант прошелся по комнате, успокоился, ласково посмотрел на Тараса.

— Самерс, полит? Нишево, нишево. После сватьба сашивет. Мы путем трузя. Мы путем понималь друх друха. Куришь?

Тарас опасливо посмотрел на протянутую к нему раскрытую коробку папирос “Казбек”, хмыкнул носом.

— Нет, я к этому делу не приучался. Рано…

— Куришь, куришь, — ободряюще заулыбался Гросс. — Уше можно, уше польшой.

Хлопец осторожно взял папиросу. Гросс щелкнул зажигалкой, дал огонька Тарасу и затем закурил сам, пуская колечки дыма. При первой же затяжке Тарас сильно закашлялся, на глазах выступили слезы.

— Вот не пойму, господин офицер, — заискивающе, виновато улыбнулся он. — Зачем люди табак придумали? — Тарас с удивлением качнул головой. — Считаю — одно баловство.

Он уже обогрелся в комнате и, заметив перемену в обращении, осмелел.

Гросс не успел ничего ответить — вошла Оксана с полным подносом.

— На столе накрыть, господин лейтенант? — спросила она с мягкой, неприметной улыбкой хорошо вышколенной горничной, привыкшей не удивляться причудам хозяев.

Тарас, забыв о папиросе, смотрел, как завороженный, голодными тоскливыми глазами на сковородку с жареной капустой, на тарелку с тоненькими ломтиками поджаренного, видимо, еще теплого хлеба. Под кожей на его горле то и дело пробегал сверху вниз комок, он глотал слюну.

Оксана накрыла стол на два прибора.

— Я еще сделала вам гоголь-моголь, — щебетала девушка. — Очень вкусно и полезно. Только сейчас так трудно достать яйца. Раньше их было много, и ваши солдаты ели их сотнями. Они ужасно любят яичницу с салом.

Она критическим взглядом оглядела стол и, оставшись довольной делом своих рук, направилась к двери.

— Когда входишь в комнату, нужно вытирать ноги, — сказала она сердито Тарасу. — Наследил.

— Промашку дал, — Тарас виновато посмотрел на свои ноги. — Извини, сестрица.

— Сестрица, сестрица… Вытирай тут за каждым.

Оксана вышла. И тут произошло чудо: гитлеровец пригласил изумленного Тараса к столу. Он сам ухаживал за ним, подвигая тарелку с хлебом, просил кушать, не стесняясь.

— Тепе путет хорошо, — каждый раз говорил лейтенант, благодушно поглядывая на подростка.

Тарас, ободренный настойчивостью хлебосольного хозяина, уминал за обе щеки, и вскоре на его лице выступил пот.

— У нас так говорят, господин офицер, — не преминул он сообщить Гроссу, когда тот наливал ему в чашку кофе. — “Работай так, чтобы замерз, а ешь — чтобы в пот вгоняло”. В шутку, конечно.

Офицер рассмеялся.

— Ты есть остроумник! — сказал он.

Выпили кофе, и Гросс приступил к делу.

Он снял со шкафа глобус, поставил его на парту. Только тут Тарас заметил, что карта на стене у парты висит новая — “Европа”. Почти все страны европейского материка были заштрихованы коричневым карандашом. Такими же штрихами была покрыта часть территории Советского Союза.