Гросс начал объяснение. Он говорил неторопливо, размеренно, солидно, изредка сопровождая свои слова утвердительным кивком головы. “Итак, на всем земном шаре есть только одна раса, призванная господствовать над другими народами, лучшая в мире раса — арийская. Немцы — единственная нация, которая во всей чистоте сохранила признаки своей арийской расы. Германии по праву должен принадлежать весь мир”.

Гросс крутнул пальцем глобус, и легкий макет земного шара быстро завертелся на своей медной оси. “Тут уже ничего не попишешь. Право есть право”. Отставив глобус в сторону, лейтенант взял в руки указку.

“Германия, — втолковывал он Тарасу, — завоевала почти всю Европу. (Последовало перечисление союзных и покоренных государств). Германская армия захватила всю Украину, Ленинград, Ростов. Германская армия находится в трех шагах от Москвы. Осталась сущая ерунда. Мир уже стоит на одном колене перед Гитлером”.

Лейтенант был растроган своей тирадой. Глаза его увлажнились. Он снял пенсне и протер чистым платком стекла.

— Ты все понималь?

— Да что уж тут — каждый дурак поймет, — бодро сказал Тарас, желая похвастаться своей сообразительностью. — Государство ваше небольшое, а руки длинные.

— Руки есть крепки, — уточнил Гросс.

— Ну да, я и говорю — ухватистые… — поспешно закивал головой Тарас. — Земной шар удержать… Это тебе не футбольный мяч. Тут дело не шутейное. Крепко надо держать!

Хлопец всеми силами старался подладиться в тон гитлеровцу.

Покончив с коротким вступлением, Гросс начал развивать свои мысли дальше. “Завоевав весь мир, немцы будут руководителями, хозяевами, господами. Раса, стоящая “ступень нише”, будет их помощниками. Все остальные будут работать. О, немцы покажут ленивым, изнеженным нациям, как нужно работать. Они будут жестоко наказывать “каждый лентяй”. И всем будет хорошо. Все будет иметь свой порядок: господа, помощники, рабочие люди”.

От сытного завтрака и тепла у Тараса сладко кружилась голова, его клонило ко сну. И все же хлопец, с усилием тараща посоловевшие глаза, внимательно слушал лейтенанта. Он, видимо, понимал, что немец не спроста затеял эту длинную канитель и забрасывает какую-то удочку, но не мог догадаться, где наживка, а где крючок. “Валяй, валяй, — говорило равнодушно сонное курносое лицо хлопца, — наше дело телячье… Приказано слушать — слушаю”.

“Но среди низших рас, продолжал, повысив голос, лейтенант, есть тоже очень способные люди, лучшие люди нации. Эти люди поймут историческую роль Германии. Эти люди во всех завоеванных странах уже помогают немцам наводить порядок. И великая Германия не забудет их искренних услуг. О, этих людей ждет большое будущее, они могут сделать прекрасную карьеру”.

Гросс умолк и ласково посмотрел на Тараса. За толстыми четырехугольными стеклами пенсне его сладко улыбающиеся голубые глаза казались очень маленькими и острыми. Тарас понял, что ему следует сказать что-нибудь приятное для гитлеровского офицера.

— Да, взять хотя бы полицейских, — рассудительно произнес хлопец, — помогают немцам и живут подходяще — у них хлеб, и сало, и самогон не переводится.

Хлопец попал в точку. Гроссу очень понравилась понятливость ученика. “Судя по всему, — заявил он, — следует предположить, что Тарас умный мальчик и понимает, что у него только один путь — путь с немцами. Конечно, он совершил большой проступок против германской армии и должен быть наказан, но услуга, которую он смог бы оказать великой Германии, намного превысит проступок”.

Сонливость — как ветром сдуло с лица хлопца. Он сразу же навострил уши.

— Вот тут я немножко не понял, господин офицер, как вы сказали. Вроде, вы обижаетесь на меня или как? А что я должен сделать? Вот как вы мне присоветуете?

— О, это немношка потом, — благодушно улыбнулся Гросс. — У тепя мошет пыть польшой карьера.

Хлопец тоже улыбнулся, радостно и беспокойно хмыкнул носом, часто замигал. Он явно был заинтригован словами гитлеровца.

— Ну, а все-таки? Как мне к этому делу приспособиться? Начать с чего бы?

Тарас незаметным, торопливым жестом подтянул штаны. Глуповатые, но уже с лукавыми огоньками глаза хлопца уставились на лейтенанта в нетерпеливом ожидании.

— Ты должен хотить ф тыл Софетска Армия. Фернуться и рассказываль.

— Шпион? — Тарас даже отшатнулся, испуганный.

— Не так пугаль страшний слофо, — поспешно успокоил его лейтенант. — Шпион ест расфетчик.

Лицо хлопца выражало уже не страх, а разочарование. Он вздохнул, поморщился от боли в боку, покачал головой.

— Не выйдет… — сказал растерянно и добавил с печальной убежденностью:

— Не выгорит у меня это дело, не получится.

— Пошему?

— Тут отчаянного хлопца надо. Огонь! И чтоб шарики в голове как следует работали. Куда мне? Ха! Я всего с малолетства боюсь. Ночевал вот в сарае, а там гробы, чуть было разрыв сердца не приключился…

Гросс ожидал, пока хлопец успокоится и обдумает его заманчивое предложение. Но Тарас по-прежнему стоял на своем.

— Нашли разведчика! Да я, мало того, что смирный — я теленка, и того обмануть не смогу.

— Это не имеет знашения, — заявил лейтенант. — Что ест храпрость, фоля? Это — прифычка. Все можно воспиталь. Нужно хотеть, очень хотеть — и все путет порядок.

— Оно, может, и так, — согласился хлопец, — только трудно. Ох, боюсь я! Сцапают меня там, прижмут на допросе, и — расстрел. За такое дело по головке не погладят. Только пятками дрыгну. Нет, не хочу вас подводить…

— Я не торопилься отфет, — сказал Гросс. — Тепе нато думаль. Утро от фечер ест умней.

Немец засмеялся — он тоже знал русские пословицы.

Через несколько минут солдаты отвели Тараса в сарай. Хлопец тащил на плече толстый тюфяк. Солдаты несли два старых ватных одеяла и большую грязную, без наволочки подушку. Все это “вещевое довольствие” было выдано Тарасу по приказу лейтенанта. Гросс верил в успех и считал, что главное уже сделано.

— Ну, каково ваше мнение, Штиллер? — спросил он у явившегося в кабинет Штиллера.

— Я не смею осуждать действия начальства, господин лейтенант, — блудливо ухмыльнулся Штиллер, — но если вы спрашиваете, то мое мнение таково: напрасно наши солдаты мерзнут по ночам, охраняя этого сопляка Вы повозитесь с ним еще день — два, ну, неделю, и кончится тем, с чего должно было начаться, — мы вздернем его. При этом я не уверен, что будет большой эффект — мальчишка, сопляк, он будет плакать, проситься…

— А что вы скажете, если не позже, чем через три — четыре дня мина будет лежать на моем столе?

— Я буду удивлен и… — Штиллер пожал плечами, — очень обрадован, господин лейтенант.

— Штиллер, — уверенно произнес офицер, — вы будете и удивлены, и обрадованы.

Три недели назад при прорыве кольца гитлеровцев, окруживших Черный лес, погиб радист отряда Николай Симаков. Он был убит шальной пулей, когда отряд уже пересек линию железной дороги.

В северных лесах отряд “Учитель” пополнился людьми. Радисткой была назначена всего лишь несколько дней назад прилетевшая с Большой Земли молоденькая девушка Тоня Березенцева. В отряде многих называли не по именам, а по партизанским кличкам. Новую радистку немедленно окрестили “Березкой”. Тоне очень шла ее кличка: девушка была тоненькая, беленькая, тихая, голубые глаза ее смотрели на мир наивно и мечтательно.

Вопреки опасению многих бойцов, Березка оказалась превосходной радисткой. Но Тоне казалось, что она играет очень маленькую роль в отряде и даже не может считаться настоящей партизанкой. Ведь она сидела в теплой землянке у своей рации и выходила из землянки только для того, чтобы прогуляться на свежем воздухе и полюбоваться зимним лесом.

Отряд “Учитель”, незаметно вернувшийся на свое прежнее место в Черный лес, жил напряженной, тревожной боевой жизнью. Каждую ночь куда-то отправлялись бойцы. Они уходили группами и в одиночку, незаметно исчезали на несколько дней и так же незаметно возвращались в отряд. Но в лагере было тихо и спокойно. И только шифруя донесения командира, Тоня догадывалась, как обманчива эта тишина.