Он заглушил двигатели, потому что солнце не позволяло ориентироваться, к тому же нужно было пообедать. «Моя мечта» снова легла в дрейф, и мучения возобновились.

— Сейчас солнце у нас над головами, — объяснил Чино, — и ориентироваться нельзя. Давайте пообедаем, отдохнем немного, пока солнце пройдет зенит.

Меню на обед было таким же, как на завтрак. Отличие состояло лишь в том, что галеты еще больше пожелтели.

Чино пытался отвлечь внимание от скудной провизии, собранной для такого несложного путешествия.

— Сейчас как раз то время, которое называют прекрасным полднем с идеальной погодой, — сказал он.

Каэтано эти слова показались насмешкой:

— Прекрасный полдень? Прекрасный для чего?

— А ты не догадываешься? Посмотри, какой ясный день, солнце, отличная видимость и свежий бриз.

— А для меня это… я вышел не на прогулку.

— Ну а если бы было хуже, чем сейчас, что тогда?

— Хуже, чем сейчас? Все идем и идем, а земли нигде не видно, а это… дерьмо качается еще сильнее. Есть ли что-либо хуже, чем это?

— Ты разве уже забыл, о чем только что говорил? Правда, это не так просто, Каэтано, но, если ты раскаиваешься и жалеешь, что вышел с нами в море, можешь сойти, когда захочешь.

Включившись в разговор, Тони почувствовал необходимость поддержать Чино. За ночь авторитет Чино неизмеримо возрос в его глазах. Тони помогал ему в управлении судном, беседовал с ним, чтобы тот не уснул, а сейчас почувствовал, что его долг — сохранить эти отношения.

— Послушай, Каэтано, ты провел всю ночь, растянувшись на палубе, а теперь хочешь командовать нами, как тебе хочется.

— А тебе не хочется добраться в полном порядке? Чего ты ко мне придираешься?

Чино прервал спор, сообщив еще одну неприятную новость:

— Прекратите… лучше приберегите силы, они, между прочим, еще понадобятся. С этого момента вода также будет нормироваться. Она будет у меня.

Каэтано вскочил, позабыв на мгновение о своем недомогании. На его лице можно было прочесть чувство возмущения и несогласия. Он не желал подчиняться Чино, хотя его предупреждение и диктовалось суровой необходимостью. Собрав последние силы, которые у него еще остались, он решил выступить против и отстоять свое мнение. При этом он попытался привлечь на свою сторону Тони:

— Да, теперь ясно! Этот человек рехнулся! Что он замышляет? Кто ему сказал, что он наш командир? Тони, мы этого ему не позволим… сначала он остановил двигатели, и мы дрейфуем, хотя есть еще топливо и мы можем идти, затем установил порядок, по которому мы должны просить у него воды… Что это такое? Он возомнил, что является здесь хозяином. Нет, Тони, этого не будет. Мы ему не позволим… Посмотри, у него штурвал, он прибрал к рукам топливо и воду. А что же ты и я, мы, выходит, ничего не значим? Это не дикий Запад, дружок, и никто не назначал тебя шерифом.

Тони пояснил свою позицию:

— Он знает, что делает. Он привез нас сюда.

— Кто кого привез? — Недовольство Каэтано было очевидным.

Чино повернулся спиной к штурвалу, дав возможность судну идти без управления:

— Единственный человек, кто никого никуда не привез, это ты, Каэтано. Ты не мог оторвать голову от палубы.

— Здесь никто никого не везет, дабы было известно. И давайте решим, как поделить воду и топливо… Я не допущу, чтобы ты распоряжался ими, как тебе вздумается.

Он попытался завладеть водой. Чино положил руку на бачок:

— Если ты еще приблизишься, я просто выброшу все за борт, и потом посмотрим, как поделить все это. Так что решай… По-моему, тебе лучше успокоиться.

Этого предупреждения оказалось достаточно, чтобы утихомирить Каэтано. Море, словно тоже вставая на сторону Чино, начало волноваться. У Каэтано возобновился ужасный приступ тошноты, который мучил его с самого начала плавания.

Когда Тони понял, что он наконец успокоился, «Моя мечта» уже шла по водам пролива. Глядя на конвульсивные движения Каэтано, Тони понял, что сделал совершенно правильно, став на сторону капитана, настоящего морского волка, который уверенно и спокойно стоял у штурвала. Он был похож на того генуэзского мореплавателя, который был вынужден столкнуться с восстанием своих неверных моряков, не простивших ему задержку с прибытием на обещанную землю. Однако Тони преувеличивал в своих размышлениях твердость, продемонстрированную его другом. Он смешивал ее с уверенностью, хотя это была лишь дерзость. Будучи далек от тех забот, которые выпали на долю капитана, Тони не подозревал и не мог знать о его тревогах. Чино же после полудня еще больше утвердился в своих сомнениях и был почти уверен, что судно идет ошибочным курсом. Ничто не может в открытом море служить хорошим ориентиром. Чино ежеминутно посматривал на небо, где солнце медленно клонилось к западу и путало все его расчеты. Казалось, оно двигалось все медленнее. Опасения, что судно идет не к земле, а в открытый океан, снова заставили его задуматься.

«Да, видимо, все пропало. Где же теперь остановимся? Наверное, когда закончится продовольствие? Сколько времени я еще смогу удерживать в покое этих двоих? Что они будут делать, когда поймут сложность обстановки? Кто знает, что будет! Это почти то же, что остаться одному и положиться на волю судьбы. Что я могу еще сделать кроме как ждать? А может быть, что-нибудь придет в голову, пока не будет израсходована последняя капля горючего?»

В час тридцать дня положение солнца изменилось. Чино заметил эту деталь и немного воспрянул духом, положив руль на правый борт: «Теперь ясно, теперь уже нет сомнений». Сомнения начали рассеиваться. Однако он предпочитал пока отмалчиваться. С этого момента он знал, что какая-то земля должна им встретиться.

В час пятьдесят море было уже спокойным. Каэтано снова пришел в себя и начал длинный пессимистический разговор с Тони, который с беспокойством слушал его. Чино тоже принялся слушать с таким видом, как будто бы он присутствовал на ночном бдении у тела покойника в присутствии совершенно незнакомых ему людей. Каэтано говорил с большим подъемом, и его разговор вертелся вокруг морских приключений с трагическим исходом. Он говорил о судне, набитом эмигрантами, которое несколько лет тому назад поглотил пролив, о ребенке, который умер от жажды на судне, сбившемся с курса. Он был в агонии и не понимал, почему его родители отправились в это страшное путешествие. Затем речь зашла о мужчине, который по радио безуспешно умолял о помощи береговую охрану США, но корабли из-за плохой погоды не смогли выйти в море; о том, как однажды утром к берегу прибило плот, на котором был один-единственный человек, крепко привязанный к мачте и уже скончавшийся от жажды; об одной женщине, которая сошла с ума и бросилась в море к акулам, оказавшись на маленьком островке Багамского архипелага. Затем пошли бедствия, связанные с опасностями Бермудского треугольника с его фантастическими «летучими голландцами» и другими страшными случаями. Каэтано рассказывал о жестоких схватках в открытом море между бандитами — современными пиратами, которые появляются на катерах с артиллерийским вооружением, о том, что они не менее кровожадные, чем Олонес. Эти стреляли без предупреждения, и никто не знал, что будет после встречи с ними. Он рассказывал также о быстрых и легких торпедных катерах Кастро, их моряках, которые способны преследовать суда вплоть до самого побережья Майами и задерживать беглецов под носом у американского флота. Излагая все это, Каэтано время от времени произносил какую-нибудь хвастливую угрозу, пытаясь таким образом подавить свой собственный страх:

— Вот это было зрелище! Из сторожевого катера ударил разноцветный сноп пулеметного огня. Он разнес в щепки плот и всех, кто был на нем, не дав им возможности даже спрыгнуть в воду. Все было объято пламенем! Им не позавидуешь!

Чино продолжал хранить молчание. Он уже не опасался той возможной реакции, которую могла вызвать болтовня Каэтано, и совсем перестал его слушать, глядя внимательно на горизонт, ища подтверждение близости берега. В конце концов он заметил то, что искал: