— Понятно, под суд. Но что я?.. Я уже старый человек, мой конец и так уже виден. А как я тут… Да ты же знаешь, что меня, собственно, тогда ни за что в тюрягу, если бы не подошли немцы — загудел бы лег на пять.
Ирина выпрямилась, продолжая держать в одной руке картошку, в другой нож, с хмурой усмешкой поглядела на Никанора Степановича.
— Обиделся?.. А как ты думаешь, я не обиделась: ни за что ни про что турнули из института? При чем тут я, что ты со льном не управился? А еще говорят: дети за родителей не отвечают.
— Вон ты как, — покачал головой Никанор Степанович. — Думаешь, немцы дадут тебе возможность учиться?
— Не знаю, может, и дадут. Кончится война, им тоже грамотные люди понадобятся.
— Рабы им понадобятся, — сказал Никанор Степанович. — Ты это серьезно?
— А что мне остается. Может, учтут мои нынешние связи.
— Ой, дочка, дочка, свои тебя обидели, свои и простят.
— А сам?.. Свои обидели — и ты сразу к немцам в старосты.
— Подойди ко мне, сядь. — Ирина нехотя подошла, села рядом с Никанором Степановичем на стул. — Что-то у меня сегодня кошки душу царапают, — сказал он. — Чувствую, может так случиться, что сегодня видимся, а завтра уже нет. Случится что — не поминай лихом. Вот что хочу тебе сказать. А перед своими я чист, дочка.
Ирина вся так и вздрогнула, плотно прижалась лбом к плечу Никанора Степановича, почувствовала, как слезы радости наполняют глаза (значит, она не ошибалась!), сказала:
— Я знаю, отец, я догадывалась. Я тоже перед своими чиста, папа.
— Чиста?.. А как же тогда все это понимать и разговор твой?
— А как же понимать, что ты староста, а говоришь — чистый? И хватит. Больше я тебе ничего не скажу, отец. И ты мне больше ничего не говори. И вообще, забудем этот разговор. Его не было. Да, я гулящая, да, путаюсь с власовским офицером, и пусть так думают. Больше ты ничего не знаешь. Я тоже знаю только то, что ты староста, что ты у немцев на хорошем счету. Ты меня понял, папа?
— Ну, спасибо, доченька, если это правда. Скоро… Ты знаешь, что немцев под Курском?..
— Знаю, папа. Читала партизанские листовки.
— Надо думать, что они теперь тут еще больше обозлятся, — сказал Никанор Степанович. — Есть приказ, вчера получен, выскрести всю молодежь. И парней, и девочек до четырнадцати лет. Послушай, может, ты в лес?
— Я буду там, папа, где мне надо быть. — Ирина уже стала прежней: смелой и решительной. — И потом мы, кажется, договорились: никаких больше вопросов, советов. Ничего мы не знали один о другом до этих пор, ничего не знаем и сейчас. Это нам обоим на пользу.
— Молчу, — взволнованно сказал Никанор Степанович. — Благословляю тебя, моя девочка. Поступай, как велит совесть. Придется теперь мне смерть принять — спокойно ее приму. А то ведь все время думал: кто после меня останется?
— Отец! — повелительно почти крикнула Ирина. — Перестань, что за разговоры? Может, и обойдется. — Она тут же поцеловала волосатую щеку Никанора Степановича и уже мягко сказала — А теперь завтракать.
Верно сказал Никанор Степанович: в это утро они виделись в последний раз. Сообщив Ирине, что он сейчас же едет в Воропаевку, ушел, а примерно через час в избу ворвался с солдатами сам Фишер, спросил:
— Вы есть девочка майора Козорог?
Она сразу поняла, что нет никакого смысла отрицать, запираться, ведь со слов Романа она знала, что Фишеру известно о его амурных связях с ней, и она сказала: «Да», и при этом у нее не дрогнул ни один мускул.
— А в чем дело, господин офицер? С Романом что-то случилось? Я его уже несколько дней не вижу.
— Нет, фрау, с Козорог ничего не случилось. Он просто… как это, как это… приглашаль вас на свидание. Бистро, бистро, он очень хотель вас видеть. А где ваш фатер… отец?
Сообразила мгновенно.
— В управе, — обманула она, надеялась, что пока они будут искать его в управе, возможно, ему как-то станет известно, что тут происходит, и, возможно, ему как-то удастся избежать ареста. Это все, что она еще могла для него сделать.
И ей удалось это сделать. Пока Фишер поджидал Никанора Степановича в управе, свой человек и соратник, а именно, Владимир Васильевич Карпов, увидев, как под конвоем уводят Ирину, и знавший, где сейчас находится Никанор Степанович, успел предупредить его, и тот тут же ушел в лес. Пощадила судьба Никанора Степановича. То есть, как пощадила? Он-то остался жив, но никого, даже дальних родственников не осталось. А ведь были и братья двоюродные, и сестра родная, и племянники — не удалось потом установить даже, где их могилки. Остались на память у Никанора Степановича лишь три похоронки на племянников. Некому другому было их вручить.
ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА
Вопрос. Итак, Покрышка, давайте еще раз уточним: кто же все-таки донес в гестапо на Романа Марковича Козорога?
Ответ. Я уже говорил: Бескоровайный.
Вопрос. Почему вы считаете, что именно Бескоровайный?
Ответ. Потому что больше некому. Только я и Бескоровайный знали, что в сорок втором году Козорог служил в особом отделе дивизии.
Вопрос. А откуда Бескоровайному было известно, что Козорог служил в особом отделе дивизии?
Ответ. Я уже говорил.
Вопрос. Расскажите еще раз.
Ответ. После того, как мы повстречали на базарчике жену Козорога, Ольгу Тимофеевну, и я перекинулся с ней парой слов, мы с Бескоровайным пошли дальше, тут я ему и рассказал, как Козорог меня в сорок втором допрашивал, шил членовредительство, а Бескоровайный мне и говорит: «Что-то темное, слыхал, будто Козорог устроился у немцев на теплое местечко». Гражданин начальник, он, гад, донес, что тут еще сомневаться.
Вопрос. Свидетель Блаженный показал, что Бескоровайного убили вы — вы это подтверждаете?
Ответ. А что я отказываюсь?.. Подтверждаю.
Вопрос. За что вы его убили?
Ответ. Как за что?.. За то, что он, гад, погубил хороших людей.
Вопрос. Когда вы убили Бескоровайного?
Ответ. Я уже говорил.
Вопрос. Повторите для протокола.
Ответ. Да когда же… числа я, конечно, не помню, на кой черт он мне сдался, чтоб я еще и числа запоминал. Ну, может, за месяц до того, как нас освободили.
Вопрос. Вы хотите сказать — за месяц до того, как отсюда прогнали фашистов?
Ответ. Пусть будет так.
Вопрос. Если вы так уж хотели отомстить Бескоровайному за гибель Козорога и его семьи, почему вы раньше его не убили? Ведь после гибели семьи Козорога до того, как вы это сделали, прошло почти полгода.
Ответ. Не было случая.
Вопрос. И тут боитесь сказать правду?.. Но для вас и для нас это уже не имеет никакого значения. Я сам вам скажу, почему вы убили Бескоровайного. Потому что он знал, что это вы донесли в гестапо на Козорога и вы убрали свидетеля. Так?.. Что же вы молчите, Покрышка?
Ответ. Теперь всего можно наговорить. Как же — полицай! А может, я полицаем стал только потому, чтоб своим помогать?
Вопрос. И в чем же проявилась ваша помощь?
Ответ. В чем… Я, как только узнал, что немцы будут забирать последних коров, сразу же предупредил деда Панаса Симоненко, Клавку Батракову, чтоб они подальше припрятали коров. Можете у них спросить.
Вопрос. Клавка Батракова — это ваша сестра?
Ответ. Ну и что, что сестра?.. Корова не только сестру молоком поила.
Вопрос. Хорошо, в протокол занесены и эти ваши «благодеяния». А теперь ознакомьтесь вот с этой бумагой, может, она поможет освежить вашу память.
«…Мною прежде всего были предприняты самые решительные меры для выяснения способов и средств связей Козорога с русской контрразведкой через линию фронта, но самые изощренные методы не привели к положительным результатам.
На очной ставке с Покрышкой (личность к нам вполне лояльная, служит в полиции), Козорог признал, что в сорок втором году он действительно состоял на службе в русской армейской контрразведке, но якобы за пораженческие настроения был оттуда изгнан и продолжал службу в войсках строевым командиром. Это, конечно, ложь. С целью заставить Козорога признаться, в его присутствии к его жене были применены крайние меры, к сожалению, она не выдержала, прежде времени скончалась, тогда опять же на глазах Козорога был подвергнут болевым ощущениям его пятилетний мальчик, но этот фанатик оказался лишенным всяческих родительских чувств.
Нами были тщательно изучены все связи Козорога здесь, установлено, что он был близко знаком с дочерью старосты деревни Шибаево Ириной Волобуевой. Волобуева показала, что она состояла в интимных отношениях с Козорогом, но после того, как она была умерщвлена (мы помним совет рейхскомиссара Гиммлера о том, что наши двери могут впускать кого угодно, но никого не выпускать), анатомически удалось установить, что Волобуева была девушкой, и это подтвердило, что наша версия была правильной: именно посредством ее Козорог поддерживал связь с русской контрразведкой. Мы намеревались применить к нему четырнадцатый параграф вашей директивы, но он покончил с собой посредством удушения.
Господин контрадмирал, признаю свою ошибку и готов понести любое наказание, но прошу вас учесть мою преданность вам. Я помню ваши слова: «пусть девяносто девять из ста этих недочеловеков пропадут, предадут, но если хоть сотый окажется стоящим нашим агентом — игра стоит свеч. Вербуйте, вербуйте, вербуйте и засылайте. Как можно больше скомпрометируйте — и это будет тоже наш плюс», чем я и руководствовался и, как вы знаете, немало принес пользы великой Германии. Господин контрадмирал, будьте ко мне благосклонны, и я еще оправдаю себя…»