— Не подскажите, где бы я мог отыскать Волкова, если бы захотел с ним поговорить?

— Запишите адре, — Штромм подождал, пока Шумилов запишет, а потом добавил. — Но он имеет обыкновение обедать в «Белой цапле» на Петроградке, в самом начале Большого проспекта, так что в четыре пополудни он всегда там. Я с ним там бывал несколько раз и именно в это время.

— Что ж, благодарю за исчерпывающий ответ.

— Могу я вас спросить? — полюбопытствовал Штромм.

— Да, конечно.

— Не кажется ли вам, что я попал в подстроенную ловушку, другими словами, сделался жертвой полицейской провокации?

— Нет, не кажется. Я знаю, что у нашей прогрессивной молодёжи тезис о «полицейских провокациях» с некоторых пор сделался весьма популярен. Всяк дурак склонен собственную глупость объяснять именно «полицейской провокацией», а не глупостью. Между тем, имея представление о методах полицейской работы, могу вам с полной ответственностью заявить, что полицейская провокация устраивается таким образом, чтобы действия лица, избранного в жертвы, образовали состав преступления, чтобы были оставлены необходимые улики и обнаружены необходимые свидетели преступных действий. Либо действий, выдаваемых за преступные. Во всяком случае, будь против вас действительно устроена провокация, вы бы сейчас не оставались на свободе, можете мне поверить.

— Гм, будем считать это утешением.

— Это на самом деле хорошо, — Шумилов поднялся, давая понять, что заканчивает беседу. — Вообще — то, Аркадий Венедиктович, всё складывается совсем неплохо. Не отчаивайтесь!

— Да вы, верно, шутите?

— Отчего же? Я серьёзен как никогда. Если бы полиция нашла хоть малейшую зацепку, уверяю вас, эту ночь вы бы провели в тюрьме на Шпалерной. Однако, вы на свободе, и в меня это вселяет немалый оптимизм. Напоследок несколько советов: во — первых, предупредите госпожу Самохину, чтобы она в случае вашего внезапного ареста немедленно оповестила об этом свою подругу госпожу Раухвельд. Как вы понимаете, я тут же обо всём узнаю. Во — вторых: в случае ареста заявляйте, что желаете видеть своего адвоката Карабчевского Николая Платоновича.

— Но Карабчевский не мой адвокат. — заметил Штромм.

— Считайте, что уже ваш. Я завтра же повидаюсь с ним и введу в курс дела. И наконец, в — третьих: на допросах постарайтесь не хитрить. Как показывает житейский опыт, самая большая хитрость состоит как раз в том, чтобы всегда быть бесхитростным.

Разумеется, Алексей Иванович Шумилов не сказал, да и не мог сказать Аркадию Венедиктовичу Штромму всего того, что знал на тот момент о двойном убийстве в квартире Барклай. Он отдавал себе отчёт в том, что в своих действиях ему придётся опираться на некие исходные постулаты, которые следовало признавать в качестве непреложных истин, хотя таковыми они могли вовсе и не быть.

Так, например, Шумилов должен был верить в невиновность Аркадия Штромма. По крайней мере до тех пор, пока не сумеет доказать обратное. Однако, только очень наивный человек мог признать его невиновность абсолютной истиной. А Шумилов не был наивным. Алексей Иванович должен был верить в полную искренность своего клиента, хотя сие тоже было весьма неочевидно. Он должен был верить в готовность Карабчевского оказать необходимую поддержку, более того, Шумилов даже пообещал такую поддержку Штромму, но сие было неосмотрительно и даже самонадеянно. Присяжный поверенный Карабчевский был очень загружен работой и вопрос о его возможном привлечении к делу в качестве защитника Штромма ещё только предстояло решить. Но главная сложность заключалась даже не в этом: Шумилов не знал всей суммы доводов, заставивших следствие увидеть в Штромме подозреваемого. Может быть, Аркадий Венедиктович что — то неправильно понял в действиях полиции? может быть, он что — то упустил? в конце — концов, может быть, ему просто — напросто не всё сказали, до поры сбивая с толку?

Очень неприятный осадок в душе Шумилова оставила история с оценкой имения, которую он произвёл для Дмитрия Мелешевича. То обстоятельство, что сын погибшей выдал имение матери за собственное, рождало весьма обоснованные подозрения о существовании неприязненных отношений между матерью и сыном. Что служило тому причиной, Шумилов мог только догадываться. Однако, из своего опыта он прекрасно знал, что неприязненные отношения родственников толкают их на преступления друг против друга куда чаще, нежели это принято думать. Значительное число самых тяжких преступлений против личности имеют под собой самые что ни на есть банальные бытовые мотивы.

Раздумывая над тем, с чего бы приступить к делу, Шумилов решил, что начинать надо именно с Дмитрия Мелешевича. Всё — таки они были знакомы, и поведение последнего представлялось весьма подозрительным. Следовало понять, сняты ли подозрения в его адрес, или на сей счёт окончательного решения следствием ещё не принято.

Поэтому, посетив утром следующего дня контору Карабчевского и заручившись поддержкой последнего на случай ареста Аркадия Штромма, Алексей Иванович ещё до полудня успел отыскать дом Данилова на 3–й линиии Васильевского острова. Покрутившись немного вокруг особнячка, примыкавшего одним крылом к веренице соседних домов, понаблюдав без особого толка за окнами бельэтажа, где, по всем расчетам должна была находиться квартира Мелешевича, Алексей Иванович решительно направился в дворницкую. Вариант возможных действий Шумилова был совсем невелик: он мог наврать дворнику либо аккуратно, либо внаглую и, зная по опыту, что безудержная ложь всегда вызывает к себе больше доверия, решил врать дворнику напропалую.

Энергично отбросив в сторону обитую клеёнкой дверь в дворницкую, Шумилов предстал на пороге с самой самодовольной улыбкой, на какую только был способен, и с интонацией жизнерадостного деревенского придурка гаркнул:

— Здорово, братец, здорово! Узнаёшь, небось, меня?

— Ась? — хмурый дворник в залатанном кожаном фартуке аж подпрыгнул на колченогом табурете и неожиданно икнул. По специфическому сивушному запаху Шумилов сразу понял, что давеча в дворницкой имело место обильное возлияние, возможно даже мытьё полов водкой.

— Туртухтаров я! Алексей Иваныч! — провозгласил Шумилов; он не сомневался, что никогда в своей жизни, ни под какой присягой дворник не сумеет повторить такую тарабарскую фамилию. — Любишь читать «Всемирный следопыт»? Я там публикуюсь под псевдонимом «Трезубцев».

Дворник на всякий случай встал по стойке «смирно».

— Степан Куделин, села Мартышкино Калужской губернии, тридцати трёх лет, — отчеканил он.

Дворник стоял перед грубым дощатым столом, на котором был разложен плотницкий инструмент. Видимо, перед появлением Шумилова он занимался починкой видавшего виды венского стула с гнутыми ножками и спинкой. Не иначе как с помойки притащил.

— Вижу, стульчик починяешь, — Шумилов по — хозяйски смерил шагами двоницкую. — Рукоделием, стало быть, занимаешься. Хорошо, что не рукоблудием.

— Ась? — Куделин явно не успевал за полётом мысли незванного гостя. Он неулыбчиво таращился на Шумилова и явно опасался франтоватого журналиста.

— Ты, что ли, Степан, будешь дворником этого дома?

— Так точно — с… — выжидательно глядя на вошедшего, пробасил тот и, подумав, присовокупил на всякий случай. — …ваше благородие.

— Пишу я про тебя большую книгу… — начал было Шумилов, но Степан Куделин его испуганно перебил:

— За что, ваше благородие?

— Да ты не бойся, Степан, я ж хорошую книгу напишу, — заверил Шумилов. — С картинками. Художник тебя нарисует, с метлой и в переднике. Хочешь портрет свой в книге увидеть?

— Помилуй Бог, — взмолился дворник. — Ничего такого я не сделал! Не надо меня в книгу! Я могу ещё мусор возить…

Шумилов был готов предложить дворнику денег, но в этот момент почувствовал, что сможет вполне обойтись без лишнего расточительства.

— Ты же, Степан, теперь человек известный! К тебе полиция ходит, ты важные сведения ей сообщаешь!

— Ваську — Оборочника без меня поймали, я ничего про него не знал. И то, что он табурет кинет в голову господину квартальному, я того ведать никак не мог, — быстро забормотал дворник. — Ходил мимо меня по двору, ну, дак, как же ему запретить ходить? Все ходят!