Шумилов ничего не понял в бормотании Куделина, однако, вида не подал, а похлопав того по плечу, сказал:

— Ладно — ладно, Степан, ты не волнуйся, тебя ведь никто ни в чём не винит. Ты давай — ка спокойно всё расскажи, а я подумаю, как получше о тебе написать!

За четверть часа обстоятельных расспросов Шумилов восстановил всю картину событий, связанных с недавним появлением здесь сыскных агентов. Дворник даже рассказал ему о поспешном отъезде сожительницы Дмитрия Мелешевича сразу после разговора с полицейскими. Без сомнений, полицейские получили полные сведения о личности Дмитрия Мелешевича и тот факт, что сын погибшей женщины остался на свободе и квартира его так и не была подвергнута обыску, указывал на наличие у него убедительного с точки зрения полиции alibi. Во всяком случае Аркадий Штромм показался следователю более предпочтительной мишенью, нежели Дмитрий Мелешевич. Это соображение, однако, не отменяло необходимости проверки alibi последнего.

Шумилов решил не спешить обращаться с расспросами к слуге Мелешевича. Подобное общение, вполне очевидное с точки зрения любого полицейского, он решил оставить на крайний случай. Вместо этого, осмотрев двор из окошка дворницкой, Шумилов попросил Степана Куделина показать, куда выходят окна квартиры Дмитрия Мелешевича.

Определившись с расположением окон, Алексей Иванович попросил дворника рассказать о тех людях, что живут в комнатах второго и третьего этажей на противоположной стороне двора. Теоретически, жители противолежащих квартир могли хорошо видеть происходящее в комнатах Мелешевича, расположенных ниже, в бельэтаже. Степан Куделин объяснил, что квартиру в третьем этаже занимала многодетная семья почтового чиновника, а вот на втором проживал отставной артиллерийский майор, лишившийся ноги в ходе Балканской войны. Майор очень заинтересовал Шумилова, этот человек, почти не покидавший, по словам дворника, своё жилище, мог, наверное, многое порассказать о своём соседе напротив.

Вручив дворнику пятьдесят копеек в знак благодарности за обстоятельный рассказ, Алексей Иванович направился в квартиру отставного майора. На звонок в дверь долго никто не открывал, Шумилов хотел уже уходить, как наконец, дверь приоткрылась на ширину ладони и из темноты прихожей донёсся приглушённый раздражённый голос:

— Чего угодно?

— Я желал бы побеседовать с проживающим в этой квартире господином майором в отставке Ганюком Виктором Григорьевичем, — официальным тоном ответил Шумилов.

— А вы кто?

— Я юрист. Собираю материал для книги, над которой сейчас работаю. Мы могли бы поговорить не на лестнице?

— Вы хотите обо мне написать? — в голосе послышалась заинтересованность. Впрочем, это Шумилову могло только показаться.

— Сие будет зависеть от вашего желания. А также от того, что вы мне расскажите.

Дверь на секунду прикрылась — человек в прихожей снимал цепочку — а затем широко распахнулась.

— Входите!

Обладатель нелюбезного голоса оказался высоким тучным мужчиной с редкими жидкими нечёсанными волосами, серой кожей лица и безвольно опущенными уголками губ. Облачён он был в длинный грязный байковый халат, из — под полы которого выглядывала одна нога. Мужчина опирался на костыль, во второй руке он сжимал револьвер. С первого взгляда что — то в облике этого человека показалось Шумилову на редкость отталкивающим, но что именно он в ту минуту не смог бы сказать. Вид пистолета, наверное, не понравился.

Мужчина неловко отпрыгнул на шаг, давая Шумилову возможность войти в прихожую, и с повелительной интонацией в голосе произнёс:

— Дверь закройте, крюк набросьте!

Шумилов вставил в массивное металлическое кольцо на двери крюк, укреплённый в стене. С таким подкреплением дверь, наверное, могла бы выдержать удар осадного древнеримского тарана; странный одноногий квартирант, должно быть, в буквальном смысле понимал выражение «мой дом — моя крепость».

— Не расслышал вашего имени, — проскрипел всё тот же нелюбезный голос.

— Шумилов Алексей Иванович.

Называться чужими именами в присутствии майора не следовало: каким бы странным этот человек не казался, он в отличие от дворника получил полноценное образование и имел кое — какой жизненный опыт. Одно только именование себя непринадлежащими именами и званиями в Российской Империи уже образовывало состав уголовного преступления, так что не стоило в обществе грамотного человека без крайней нужды творить легенды.

— Имеется визитка? — продолжал выспрашивать отставной майор.

— Да, пожалуйста. — Шумилов извлёк из особого кармашка портмоне одну из своих визиток. Он него не укрылось то алчное внимание, с каким одноногий обладатель грязного халата разглядывал дорогое портмоне из полированной крокодиловой кожи.

Майор изучил полученную визитку, затем неопределённо мотнул головою, как бы указав в сумрак длинного коридора за спиной:

— Ну идёмте, господин юрист.

Квартира, если этот хлев можно было назвать квартирой, была ужасна: на всех предметах небогатой обстановки лежали пыль и грязь; в комнатах царило самое настоящее запустение. Одноногий майор, видимо, курил трубку и выбитый из неё пепел можно было видеть везде: на полу, столах, на подоконниках. Тряпка горничной не ходила здесь много лет; Шумилов не сомневался, что хозяин ест единственной вилкой из единственной тарелки, да и те не моет. В воздухе висел запах табака, приправленный каким — то отвратительным кислым ароматом: то ли гнили, то ли грязного белья, то ли разложившейся плоти. Может, артиллерийский майор пару лет назад пристрелил крысу и она до сих пор гниёт у него под диваном? Шумилов, считавший себя человеком в общем — то хладнокровным, почувствовал в этой квартире странное беспокойство: отсюда хотелось уйти как можно скорее, находиться здесь было крайне неприятно.

Они прошли коридором, в который выходили три комнаты. Двери в них были открыты и Шумилова неприятно поразило то обстоятельство, что во всех комнатах на окнах были задёрнуты шторы. Алексей Иванович слишком хорошо знал, что сие означает. Стремление закрывать шторами окна обычно проявляется в поведении людей двух типов: профессиональных преступников либо сумасшедших. Те и другие чувствуют себя гонимыми; но если преступник — уголовный или политический, неважно — на самом деле может быть объектом преследования, то сумасшедший живёт в мире им самим выдуманной погони. С точки зрения нормального человека и то, и другое одинаково плохо, поскольку может быть опасно для окружающих. При всём том, задёрнутые днём шторы косвенно могут свидетельствовать и ещё кое о чём: свои окна закрывает тот, кто любит подсматривать в чужие. Хотя в случае с майором Ганюком это, может быть, оказалось бы Шумилову на руку.

Они зашли в самую дальнюю от прихожей комнату, которая, судя по всему, служила отставному артиллеристу и спальней, и кабинетом, и столовой. На заваленном старыми журналами и газетами столе красовалась грязная тарелка с остатками каши и жареной печенью, что придавало царившему здесь зловонию новые, весьма богатые оттенки. Подле тарелки стояла складная подзорная труба — монокуляр военного образца. Ганюк сел в кресло подле стола и положил рядом с нею свой револьвер; неожиданно получился весьма своеобразный натюрморт.

— Так вы, значит, что — то там пишете? — спросил одноногий майор, уставившись в глаза Шумилову.

— Да, имею намерение написать серию очерков о преступности в Санкт — Петербурге. Сейчас вот работаю над очерком об убийстве Александры Мелешевич, она же Барклай.

— М — м… А я — то здесь при чём?

— Её сын живёт в бельэтаже напротив вас.

— Это к которому приходила полиция недавно? Видел — видел… — Ганюк одной рукой поднёс к глазам подзорную трубу, а другой чуть — чуть поддёрнул верёвку, намотанную на подлокотник кресла: штора — «маркиза» подле стола приподнялась на пару вершков и отставной майор деловито направил трубу в образовавшуюся щель.

Всё было ясно без слов. Герой осады Плевны продемонстрировал, как именно он следил за визитом полиции в квартиру Мелешевича. Однако, не доверяя ему полностью, Алексей Иванович решил лично оценить диспозицию: отодвинув край шторы, он выглянул в окно и убедился в том, что вид на интересующую его квартиру открывался действительно прекрасный. Ганюк жил прямо напротив и несколько выше Мелешевича, а потому жизнь соседа и в самом деле протекала у него на глазах.