Слова Ганюка звучали убедительно, Шумилов верил ему, хотя человек этот вызывал непреодолимую брезгливость. Но это был как раз тот случай, когда услышанное следовало отделять от личности говорившего.

Шумилов покинул неожиданно обнаруженного важного свидетеля, переполненный гаммой весьма противоречивых мыслей и чувств. С одной стороны, неожиданно для себя он получил подтверждение невиновности Дмитрия Мелешевича в убийстве собственной матери. Это открытие определённо шло вразрез с интересами клиента Шумилова. В интересах Штромма было бы много лучше, если бы у Дмитрия Мелешевича не оказалось такого незаинтересованного свидетеля, каким неожиданно стал отставной майор Ганюк. По большому счёту Алексей Иванович как раз для того и явился сюда, дабы убедиться в том, что никакого alibi у Мелешевича нет. А вышло вон как…

При всём том безногому извращенцу всё же следовало быть благодарным — его патологические наклонности помогли снять подозрения в отношении невиновного. Да и сама по себе встреча с полусумасшедшим артиллеристом оказалась для Шумилова не лишённой определённого, так сказать, общеобразовательного интереса. Всё — таки одно дело читать о повадках сумасшедших у Ломброзо и совсем другое — видеть таковых людей воочию, слушать их рассуждения, рассматривать их рисунки. Всё это невозможно было услышать на лекции или прочесть в книге, такие знания приобретаются только с жизненным опытом. А он, как известно, дорогого стоит.

Покинув дом Данилова на 3–й линии Васильевского острова, Шумилов заехал в Управление Сыскной полиции, где оставил записку Агафону Иванову с просьбой заехать как можно скорее, желательно прямо сегодня вечером после шести часов. После чего отправился на службу и испросил отпуск без содержания на два — три дня. Одна из главных причин, по которым Шумилов очень ценил свою работу юридическим консультантом в «Обществе взаимного поземельного кредита», как раз и состояла в том, что он практически всегда мог располагать свободным временем. Работа Шумилова, во многом формализованная и рутинная, была необременительна и не требовала ежедневного многочасового высиживания за рабочим столом. В конце — концов, кто сказал, что юридическим консультированием нельзя было заниматься прямо на дому?

Часы уже показывали половину чтевёртого пополудни, но день Шумилова был далёк от завершения. Убедившись, что прекрасно успевает, он помчался на Петроградскую сторону. Ресторан «Белая цапля», как оказалось, располагался не на Большом проспекте, а несколько в стороне от него, рядом с тем местом, где в него упирался Александровский проспект. Впрочем, это обстоятельство не помешало Шумилову без особых затруднений отыскать ресторан и едва только часы Петропавловского собора, чей звон был здесь хорошо слышен, пробили четыре часа, он уже стоял на его пороге.

Справившись у кельнера, где обедает полковник Волков, Шумилов прошёл к указанному столику. Представившись и сославшись на Аркадия Штромма, Шумилов осведомился, позволит ли господин полковник присесть к его столу?

— Безусловно, присаживайтесь, отобедаем вместе, я только сделал заказ, — Сергей Викентьевич был сама любезность. От Шумилова не укрылось, что упоминание фамилии Штромма произвело на Волкова самое благоприятное впечатление, видимо, его отношения с брокером были весьма коротки.

Шумилов опустился на обитый бархатом стул, обменялся с Волковым несколькими общими фразами относительно достоинств местной кухни и сделал заказ. Вместе с отставным полковником выпил аперитив. Разговор с самого начала потёк в высшей степени непринуждённо и доброжелательно. В Волкове чувствовался отставной военный — по прекрасной осанке, чёткой арктикуляции, по той особенной манере аккуратно носить пиджак, которую госпожа Раухвельд однажды охарактеризвола словами: «надень хоть халат, хоть вицмундир, а всё будет китель». А ещё в полковнике ощущалась специфическая любезность, столь характерная для дворян из провинции — это качество показалось Шумилову необычным для столичного жителя.

Алексей Иванович быстро навёл разговор на убийство Александры Васильевны Барклай, не забыв упомянуть о том, что ему знаком сын погибшей — Дмитрий Мелешевич. Шумилов опасался, что полковник в силу каких — то причин не захочет поддержать эту тему, но вышло прямо напротив: Волков живо отозвался и как будто бы даже обрадовался возможности поговорить об этом деле:

— Хорошо, что вы затронули данную историю, — вздохнул он. — Я много думаю о случившемя с Александрой Васильевной, мысли эти гнетут меня, но честное слово, мне просто не с кем поговорить обо всём этом. Ну, в самом деле, не приду же я к дочери и не заведу же с нею разговор об убийстве, правда? Вы были знакомы с Александрой Васильевной?

— Нет, не довелось, — признался Шумилов. — Сына её, Дмитрия, знаю уже несколько лет, не то чтобы близко, скорее даже шапочно, но мы всегда раскланивались при встрече в клубе. А вот матушку его даже не видел. Вы слышали, что будто бы Штромма подозревают в причастности к убийсту?

— Неужели? Помилуй Бог, быть такого не может! — поразился полковник.

— Да, да, Сергей Викентьевич, сведения верные. Даже обыск у него устроили. Разумеется, ничего не нашли, потому аресту подвергать не стали.

— У меня не укладывается в голове, что Аркадий Штромм мог бы оказаться убийцей. Нет, решительно нет! Это ведь я сам рекомендовал его Александре Васильевне. Дельный малый, дотошный, знающий. — Волков задумался на несколько секунд. — Нет, не могу допустить подобное даже мысленно…

Полковник сначала сдержанно, а потом всё более увлекаясь принялся рассказывать о большой, разбросанной по разным городам семье Барклай, об отношениях Александры Васильевны с сыном — шалопаем, о том, как она была увлечена открытиями своего выдающегося брата — географа и собиралась создать в их родовом имении музей. Шумилов кивал, понимающе поддакивал и в общем — то душой не кривил: рассказ отставного полковника был очень содержателен и содержал массу таких деталей, о которых Алексей Иванович не знал.

Подали еду и четверть штофа заказанной водки. Спиртное способствовало развитию беседы и ещё более развязывало язык. Волков обстоятельно пересказал события в квартире Барклай во второй половине дня двадцать четвёртого и двадцать пятого апреля: обнаружение первого, а затем второго трупов, обыски, опросы. Разумеется, Волков не мог охватить всей суммы сведений, собраных следствием, но даже то, что он увидел, показалось Шумилову чрезвычайно важным:

— Вы знаете, когда на моих глазах стали разбирать мебель, а там оказались большие полости, заполненные коробочками и мешочками с драгоценностями, я невольно задумался над тем, хорошо ли я знал Александру Васильевну? Она ведь, как оказалось, была достаточно скрытным человеком. И осторожным. О чём я даже не подозревал. Кстати сказать, мебель эту краснодеревщику она заказала недавно, пожалуй, года не прошло. Мы с ней уже довольно тесно общались, но мне она ни полсловом не обмолвилась о тайниках.

— А кто изготавливал для неё эту мебель? — уточнил Шумилов.

— Мебель делали на заказ в мастерской Петра Трофимова, это скопец, известный мебельный мастер.

— А тайники, думаете, там готовили или кто — то кустарно их делал уже после того, как мебель привезли из мастерской?

— Насколько я могу судить, все эти пустоты в мебели делались тогда, когда изготавливалась сама мебель. Вы знаете, там всё такое аккуратное: пропилы, сверления, шипы. Доступ, опять же, очень удобный, не требующий полной разборки мебели. Такое можно было предусмотреть только на этапе изготовления мебели. Кстати, как я понял по комментариям полицейских, они пришли к тому же выводу.

Разговор плавно перетекал с одной темы на другую, задерживаясь на обсуждаемых предметах ровно настолько, сколько требовалось, чтобы Волков не заподозрил особую заинтересованность Шумилова. Полковник рассказал своему собеседнику о родственниках Александры Васильевны, о сохранённой ею коллекции древнеегипетских амулетов и статуэток, а потом, когда дело дошло до десерта, неожиданно перескочил на другое: