— Хороший здесь ресторанчик, да только креп — сюзет местный повар готовить не умеет. Знаете, как его готовила кухарка Александры Васильевны? Пальчики оближешь! Поэма, доложу я вам! Французы так не сделают.

С расстройства он даже отодвинул от себя тарелку с этими французскими блинчиками.

— А мне креп — сюзет вообще не нравится, — заметил Шумилов. — Свалено всё вместе: и цедра, и сироп апельсиновый, и ежевика, и всё это «отполировано» ромом. Ну куда это годится? Может, я не гурман, но мне кажется, что один вкус забивает другой и получается совершенно неудобоваримо. Примерно то же самое, что занавеску, на окне висящую, взять и пожевать.

— Э — э, Алексей Иванович, вы не кушали тот креп — сюзет, что готовила кухарка Александры Васильевны! Тут главная хитрость в том заключается, чтобы тонюсенько раскатать миндальное тесто. Начнём с того, что у нас, в России вообще мало кто сможет правильно это тесто приготовить! Если бы вы у госпожи Барклай покушали креп — сюзет… эх… — полковник горестно вздохну, — вы бы переменили своё мнение. Надо сказать, Александра Васильевна вообще была замечательная хозяйка, очень взыскательная в отношении кухни. Пока был жив ее покойный муж, такие обеды у них давались — на диво! Ну, не в смысле обилия приглашенных или нероновской роскоши, а в гастрономическом, так сказать отношении. Потом, конечно, гостей стало меньше, но вкусам своим Александра Васильевна не изменила. Кухарки, у неё служившие, всегда были знатными мастерицами. Особенно последняя была хороша, Евдокия Трембачова. Такие паштеты делала из гусиной печени, эх! такого фуа — гра в трёх специях я даже во французском посольстве на приёмах не пробовал! Хотя в бытность свою действующим офицером Главного штаба мне там одно время доводилось бывать регулярно. Кому сказать, вы только вдумайтесь, простая вологодская баба может быть кулинаром лучшим, чем посольский повар. Однако, так и есть.

— Евдокия Трембачова — эта та вторая женщина, которую убили в квартире Барклай? — уточнил Шумилов.

— Нет, что вы, её никто не убивал. Убили Толпыгину, горничную. А Королёва уволилась задолго до этих событий. Может, месяцев за шесть, может, даже раньше.

— А вообще велик ли был штат прислуги у госпожи Барклай?

— Совсем нет. Последние месяцы у неё работала одна Толпыгина, горничная. А повара Елександра Васильевна нашла прямо в «яковлевке», последние месяцы готовую еду ей на дом приносили. — Волков вздохнул. — Обеих женщин и убили: Александру Васильевну и её горничную, так — то!

К концу обеда мужчины стали почти друзьями. Обменявшись визитными карточками, они вышли на Александровский проспект, где попрощались и разошлись в разные стороны. Шумилов устремился на Фонтанку, к себе домой, где после шести часов вечера должен был появиться Агафон Иванов.

Неизменная пара Иванов — Гаевский заявилась на квартиру Шумилова уже после восьми часов вечера. Сыскные агенты пребывали в прекрасном расположении духа и двигались явно из какого — то трактирчика. Трудно было сказать, что они ожидали услышать из уст Шумилова, но когда он заговорил, сыскные агенты явно озадачились.

— Господа, в этот час вечернего досуга желал бы я у вас спросить: известно ли вам о существовании alibi Дмитрия Мелешевича? — начал разговор Алексей Иванович, разливая по рюмкам неизменный коньяк.

Гаевский и Иванов переглянулись, их заинтригованный вид показался Шумилову многообещающим.

— В свою очередь, — парировал Гаевский, — я бы желал спросить, почему вы об этом спрашиваете?

— Вас кто — то привлёк к этому делу? — развил мысль товарища Иванов. — В «деле Барклай» покуда нет обвиняемого и, соответственно, нет адвоката, представляющего его интерес.

— Господа, давайте не будем блудить словесно, а поговорим как взрослые разумные люди. — Шумилов поднял рюмку, и его примеру последовали сыщики. — Видите, и тост сам собою родился. Так вот, я могу вам рассказать нечто, что покажется, возможно, вам интересным. В ответ я рассчитывал бы услышать нечто, что кажется интересным мне. По — моему, это честно. Вы мою методу знаете: в официальном следственном производстве я никогда не оставляю следов, не претендую на лавры и почести и никоим образом не посягаю на прерогативу Сыскной полиции единолично разоблачать злостных преступников. Поэтому давайте избавим друг друга от дурацкий вопросов и дурацких же ответов.

— Очень разумное предложение, — согласился Гаевский, — особенно принимая во внимание ту любезность, с которой вы поите нас таким прекрасным коньяком. Насколько известно следствию, Дмитрий Мелешевич не располагает alibi на время убийства своей матери. Хотя, подчеркну, в настоящее время он не рассматривается как самый перспективный подозреваемый.

— Однако, мотив у него имеется хороший, — добавил Агафон Иванов. — Он имел конфликт с матерью незадолго до её убийства; опять же, к вам обращался с просьбой об оценке имения, которое ему не принадлежало. Это всё подозрительно, хотя прямо его ни чём не уличает.

— Я готов рассказать вам о том, что Мелешевич имеет alibi, — пообещал Шумилов. — Но при этом рассчитывал бы на взаимную любезность.

— Что же взамен? — полюбопытствовал Владислав Гаевский.

— Я желал бы знать, что пропало с места преступления.

Сыщики опять переглянулись. В принципе, Шумилов просил не так много.

— Договорились, — кивнул Иванов. — Только не рассказывайте нам о том, что слуга Мелешевича ушёл на Петроградку, а любовница легла спать. Мы всё это прекрасно знаем и без вас, Алексей Иванович. Вы же понимаете, что эти сведения никакого alibi Мелешевичу не обеспечивают.

— Разумеется, понимаю. Поэтому ничего такого я вам говорить не буду.

— Хм, тогда валяйте, — улыбнулся Иванов. — Так что там с alibi Дмитрия Мелешевича?

— Во дворе дома Данилова, прямо напротив квартиры Дмитрия Мелешевича проживает человек, взявший за правило подсматривать за ним. Человек этот по моему мнению глубоко болен, и было бы хорошо, чтобы его осмотрел врач — психиатр. Фамилия его Ганюк, это офицер на пенсии по ранению. Насколько я понял, ему во время войны за освобождение Болгарии оторвало ногу. Ганюк постоянно подсматривает за окнами Мелешевича ввиду того, что последний, уж извините за натурализм, занимается любовными соитиями, находясь в поле его зрения. Всё, что связано с половой сферой, чрезвычайно беспокоит и волнует этого человека. Он подсматривает за Мелешевичем в подзорный монокуляр.

— Это анекдот? Вы верно смеётесь? — спросил Гаевский. — Это же просто несерьёзно…

— Это ещё как серьёзно, дорогой Владислав. Полюбуйтесь — ка на прикладной промысел господина Ганюка, — Шумилов разложил на столе купленные у последнего рисунки. — На каждом из них проставлена дата, её вы можете увидеть на обратной стороне. Один из этих рисунков датирован как раз двадцать четвёртым апреля. У господина Ганюка целая галерея такого рода художеств. По ним половая жизнь Дмитрия Мелешевича может быть восстановлена буквально по дням и по часам.

Сыщики принялись внимательно рассматривать представленные им риснуки.

— Н — да — а, — протянул озадаченный Иванов. — Много я видел чудаков и сумасшедших, казалось бы, ну куда больше? Но жизнь не перестаёт удивлять.

— И ведь как нарисовано! — восхищённо пробормотал Гаевский. — Ведь талантливо нарисовано!

— Этот человек талантлив только в той сфере, на которой зациклен. Во всём остальном это дезорганизованный, неряшливый, совершенно опустившийся тип, — продолжил Шумилов. — Ну, да Бог с ним, я сейчас о другом: Ганюк внимательно наблюдал за Мелешевичем двадцать четвёртого апреля вплоть до выхода последнего из дома, то есть до одиннадцати часов утра с минутами. Он очень хорошо помнит этот день по той простой причине, что тогда Мелешевич последний раз занимался любовью со своей сожительницей. По словам Ганюка, сожительница Мелешевича после полового акта уснула. Также Ганюк утверждает, что Мелешевич не покидал квартиру всё утро и ушёл уже после одиннадцати утра.