— О чём задумался, Алёша? — спросил его неслышно подошедший к брату Сергей. Сев рядом, он точно так же положил локти на ограждение и всмотрелся в окружающий пейзаж. Но мысли его, похоже, были чисто прозаические, он не поддавался очарованию тёплой ночи.

— Да вот, размышляю…

— А ты, похоже, вдовушке приглянулся. О чём это вы с ней шептались, когда она взяла тебя под руку на пути к катеру?

— Будет фантазировать — то! Едва ли парой фразой обменялись. Она спрашивала, что я надумал по поводу ее дела. О покупке земли, разумеется.

— А ты что?

— Я спросил в свою очередь, не изменились ли её намерения? Сказал, что для составления списка участков, способных её заинтересовать, я должен буду выехать на день — два в столицу, и уточнил, готова ли она оплатить мои расходы? А что ещё я мог сказать?

— Ну — ну, давай — давай, куй железо… Во всех смыслах. Видишь, сколько желающих вокруг неё увивается, и, я полагаю, это далеко не все соискатели, — он хохотнул и легонько толкнул брата в бок.

— Скажи, а кто этот Аристарх, что все время подушки за ней носит на манер пажа? Я что — то никак не могу взять в толк…

— Как я слышал, друг семьи. Что — то вроде управляющего домом. А заодно и немецкому её учит, он же сам из немцев. А сестрица его — подруга Александры.

— Ну, то, что Резнельды вроде как друзья хозяйки — это понятно. Но по своему статусу они ведь совсем ей не ровня.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ну, посуди сам, Серёжа: Александра и Софья ведут себя как подруги, но одна выглядит как царица, а другая как её служанка, фигурально выражаясь, конечно. Согласись, ни одна женщина, будь у неё средства, не позволит подруге так перещеголять себя в нарядах, у них же дух соперничества заложен как… как… как кукареканье у петуха или блеянье у овцы. Это инстинкт. Какой напрашивается вывод? У Софьи нет средств за душой. А значит, и у Аристарха их нет. Тогда на чём же держится их дружба? И какая это вообще дружба? Непонятно.

— Приживалы не такая уж редкость, — заметил Сергей. — Тебе ли не знать? Всякого рода компаньоны и компаньонки…

Было уж за полночь, когда братья подкатили к своему спящему дому. Отворив бесшумно запертую на ночь калитку, они очутились во дворе, где им под ноги кинулся пушистый комочек дворового пса, так и прозванного Шариком за свою густую шубку и крутые бока. Забившись в истеричном восторге у ног братьев, он, вставая на задние лапы и тихонько поскуливая, норовил лизнуть хозяевам руки. Проводив их до самой двери дома, он успокоился и уснул на войлочном коврике у порога.

Уже лёжа в прохладной свежей постели, засыпая, Алексей видел в открытое окошко яркие звезды и чёрные силуэты веток черешни. В сознании проплывала точёная мраморная шея пышнотелой Александры Максименко и её белозубая улыбка. «Хотите персик, Алексей Иванович?» — произносили нараспев зовущие полные губы. — «И на что вам сдались наши швейцарские часы?» Одним словом, белиберда какая — то.

Утром Алексей проспал дольше обычного. Солнце стояло уже высоко, заливая привычным сиянием кроны раскидистых яблонь. Когда Алексей, искупавшись, вышел к столу на тенистой террасе, Сергей в распахнутой косоворотке заканчивал завтракать, а матушка листала агрономический журнал.

— А вот и наш спящий красавец, — добродушно поприветствовал его Сергей. — Неужели тебя так убаюкало шампанское с белым? Как спалось, кстати?

— Спалось хорошо, — отозвался Алексей. — Я еду в Петербург.

— Когда? — отложила свое чтение матушка.

— Сегодня.

— Когда это ты надумал? И чего это вдруг? Что за спешка?

— Я ненадолго, обернусь туда и обратно. Серёжа любит учить — поторапливайся, лови момент. Вот я и ловлю. А если серьезно, то мне необходимо съездить в столицу, чтобы принять решение, стану ли я заниматься сделкой, о которой меня просит г — жа Максименко.

— А здесь ты этого решения принять не можешь? — Сергей с подозрением воззрился на брата.

— Нет, я хочу потолковать с некоторыми людьми именно в Петербурге.

— Оттуда виднее, что ли?

— Оттуда виднее.

— И когда тебя ждать назад? — спросила матушка.

— Думаю, в дней пять — шесть уложусь. Да не расстраивайтесь, мама, это действительно необходимо. А во сколько курьерский на Петербург?

Сборы не заняли много времени, и через 4 часа Алексей Иванович уже сидел в купе первого класса и смотрел в окно на мелькавшие полустанки.

Санкт — Петербург встретил Шумилова традиционным летним дождём. Небо было закрыто плотной облачностью, день был тихий, безветренный. Прохожие привычно прятались под зонтами. Северное лето во всей своей жалкой красе! Впрочем, после изнуряюще жаркого Ростова была в этом дождике своя привлекательность, некое отдохновение, весьма, впрочем, специфическое. Может, кому — то и понравится июль при плюс пятнадцати градусах с постоянно мокрыми ногами. Хотя умытая дождём, глянцево блестевшая мощёная мостовая, сочная свежесть листвы и газонов, нарядные, кокетливо одетые дамы весьма выгодно контрастировали с пыльным ростовским пейзажем.

Алексей Иванович окунулся в ставшую в последние годы такой родной и привычной сдержанно — надменную атмосферу столицы. Он вспомнил шумных донцов, говорящих без умолку, сопровождаюших словами каждое движение своей мысли, даже самое пустяковое и случайное. Северного человека неуемный темперамент жителей Дона способен замучить. Чего только стоит манера ростовских кумушек обсуждать свои семейные и бытовые вопросы, расположившись на противоположных сторонах улицы, выкрикивая фразы о наваристом борще, об удачной покупке самовара, о соседке — паскуднице, посадившей свой горох прямо на меже. Представить такое в чопорном Петербурге было просто немыслимо. Южане в свою очередь искренне переживали из — за сдержанности жителей столицы, усматривая в этом признак какого — то неблагополучия. Двоюродная ростовская тётушка, пришедшая посмотреть на Алексея на второй день его приезда к родителям, потом спрашивала с тревогой у матушки — уж не болен ли племянник? — таким он показался ей странно молчаливым и озабоченным.

Оставив в своей холостяцкой квартире саквояж с вещами, помывшись с дороги, переодевшись и наскоро перекусив тем, что смогла собрать на скорую руку г — жа Раухвельд, домовладелица, у которой Шумилов жил и столовался уже одиннадцать лет, он направился к своему хорошему знакомому Петру Семеновичу Смирнитскому, члену Биржевого комитета Санкт — Петербургской товарно — фондовой биржи. Комитет ведал вопросами оперативного управления биржей и являлся аналогом Совета директоров банка. Если кто и мог помочь Шумилову в его деле, так это именно человек из мира больших денег.

Вокруг монументального здания биржи, как, впрочем, и внутри неё, было как всегда оживлённо, шумно. Биржа охранялась как золотые кладовые Государственного Банка, просто так зайти в неё с улицы было невозможно. Шумилову пришлось потратить минут десять, объясняя кто он, куда и для чего желает пройти. Поскольку он не был записан на приём, швейцару пришлось звонить секретарю Смирнитского и выяснять, пожелает ли Пётр Семёнович принять господина Шумилова? Наконец, в сопровождении младшего швейцара Алексей Иванович направился в хорошо знакомый ему кабинет на втором этаже.

Смирнитский заседал среди массивных книжных стеллажей, уставленных томами «Свода законов…» и одинаковыми картонными папками с биржевыми документами разных лет. Кроме них в кабинете находились три письменных стола, заваленные ворохом бумаг и газет различной степени свежести. Шумилов ничуть не удивился, если бы узнал, что среди них лежат номера прошлого года. Повсюду были исписанные листы, папки, толстые фолианты с финансовыми сводками, бесконечные таблицы и справки. Одним словом, в кабинете можно было наблюдать весьма достоверную имитацию рабочей обстановки.

— Какими судьбами, Алексей Иванович? — Пётр Семёнович Смирнитский, грузный, не по годам отяжелевший, с рыхлым одутдловатым лицом гурмана, вышел из — за стола и протянул Шумилову обе руки. — Давненько, давненько не захаживал к нам.